Полароиды

Джин поспешно вылезла из теплой машины на улицу, капающую и промозглую, прямо как в Лондоне, когда она прилетела туда ради выставки современного искусства Дианы Полански. В Атланте такая погода случалась не шибко часто, но каждый гребаный раз она обязательно поспевала за ее настроением. Джин это раздражало. И то, что водитель пожелал ей хорошего дня, ее тоже раздражало. А запах ее любимых булочек с корицей, которые волшебным образом продавались прямо за углом клуба, в котором она выступала, вообще приводили в бешенство. Она одернула свой бежевый тренч, стоя на тротуаре в дорогих красных лодочках, и печально оглянулась назад. Зонт, который заботливо вручил ей папин водитель, бережно стерег вызывающий макияж и локоны — легкие волны, медные и блестящие. Джин знала, что выглядела безупречно. Она всегда это знала. Для неуверенных людей оное казалось запредельной мечтой, а для нее это был очередной пройденный этап. Следующее знание, которым Лагранж хотела бы обладать… ...Она смеялась. Бруклин щекотала носом ее обнаженный живот, который две минуты назад еще дрожал от черт знает какого по счету экстаза за вечер. Она была в курсе стольких ее слабостей, что иногда Джин становилось немного страшно. Лагранж все знали как открытого и смелого человека, и по сути, конечно, они не ошибались. Джин легко преодолевала препятствия и не боялась решать проблемы, смотрела в лица, говорила честно, отвечала прямо. Она шагала по этому миру просто и с целью, безо всяких отягчающих обстоятельств, которые многим травили душу; у нее не было серьезных детских травм и страшных предрассудков, которые бы только тормозили ее насыщенную деятельность, и она не любила страдать. Но, как и всех, моментами Джин все же мучила нерешительность. Волнение скапливалось в ее груди, зрело, как нечто очень нехорошее, и в конечном итоге она понимала, что должна либо избавиться от него, либо научиться жить с ним, как с паразитом. Но паразитов обычно травят. Именно поэтому она всегда выбирала первое. И сейчас тоже должна была. Лагранж заправила Бруклин за ухо прядь черных, как смола, волос, ощущая легкую дрожь в пальцах. Феррера застыла над ней, долго и терпеливо упираясь ладонями о твердый паркетный пол. Джин смотрела на нее, в эти темные знакомые глаза, и ей казалось, что время остановилось. Просто перестало иметь значение, в один миг — бах, и все. Она смотрела на нее… И в горле почему-то возникало то самое чувство, будто она сейчас расплачется. Перед ними, мокрыми и обнаженными, неторопливо горел камин, поскрипывая деревяшками. Дача Лагранжей была самым романтичным местом на всей их многострадальной планете — это точно. - Брук, - тихо начала Джин. Она боролась с тревогой, сковавшей ее, как всегда перед чем-то важным, и Джин будто бы не могла пошевелиться. Бруклин вызывала в ней… Отклик. Возможно, она первый человек в ее жизни, который заставил Джин чувствовать это. Это. Когда она приходила, сердце в груди Джин начинало биться сильнее, как по щелчку, а потом Брук целовала ее, и его — сердце — окутывало такой нежностью и теплом, что Лагранж млела и растекалась, как подтаявшее мороженое. Она ждала встреч — и радостно мчалась в ее объятия, когда эти встречи случались. Их секс перестал быть просто «одним из», потому что больше Джин никто, кроме нее, не привлекал. Беспорядочные связи постепенно оборвались, превратившись в одну, такую же беспорядочную. Джин не могла сказать, что они были кардинально разными, потому что при тщательном анализе это обязательно признали бы непростительной ложью. Отличия были очевидны, как ясное небо над головой, но все же… Необузданность. Она плескалась в них обеих. Временами Лагранж почти тонула в ней; это исступленное, дикое, самобытное безрассудство, которое словно отбрасывало их назад во времени. Там не было места привычным людям понятиям, никто не внимал стереотипным правилам, не ждал, пока случится «нечто», чтобы начать двигаться. Нет. Яростная, сумабродная необузданность — она просто толкала их одна на другую, и все. Они делали, что хотели и когда хотели, врывались в эту жизнь, толкая ногой очередные двери, и Джин так сильно это нравилось. Безрассудство. Они не боялись осуждения, они игнорировали само слово — такое грубое и пустое, и никакие правила не были достойны авторитета. Этот мир не достоин авторитета. Джин пустила Бруклин в собственный. Она была откровенна с ней от и до, и замечала, что ей тоже было не все равно. Что она также замирала от первых прикосновений и ждала встреч, что она с каждым разом проявляла все больше нежности, становилась податливее… Что она могла вдруг взять и примчаться с другого конца Атланты, чтобы просто увидеться, на минуточку. Что она открылась: Джин только недавно впервые увидела ее по-настоящему озорной, способной на глупости и шутки, прямо как она сама. Брук улыбалась ей, и ее улыбка заставляла Джин светиться, как светилось рассветное солнце. Брук стала красивее, чем прежде. Она ожила. Эта женщина вызывала в ней бурю, шторм и смерч, но все это меркло, когда Джин приходила к выводу… Такому странному для нее. Чертовски, чертовски странному. С ней никогда этого не случалось. Она задержала дыхание и взяла в руки внимательное лицо Брук. Бруклин непонимающе сдвинула брови. Джин выдохнула. - Я люблю тебя. И ответом ей стало молчание. ...любовь. Она хотела услышать эти слова. Джин знала, что Бруклин на нее не плевать и уж тем более, что их связь — это не ошибка. Она не обиделась на нее тогда, три дня назад, не разозлилась, не поставила никаких условий — не имела права, а рвать связь потому, что она не смогла перебороть себя и откровенно признаться в собственных чувствах было бы несусветной глупостью. Но Джин должна была знать, что ради нее Бруклин, мать ее, в состоянии преодолеть барьер, из-за которого в их отношениях повисла мрачная тишина. Что она в состоянии засунуть в задницу свои взгляды о том, что любви не существует, и просто взять и… Признать очевидное. Что влюблена — также, как и Джин. А если это не любовь, то что же это тогда, нахрен, такое. Джин аккуратно стерла ладонью внезапно выступившие слезы и, сглотнув ком, направилась прямиком туда, куда собиралась. А собиралась она оторваться так, как хотела, и выплеснуться, не жалея ни голоса, ни толпу.

***

- О-о-о, Джин, привет, как жизнь, - протяжно поинтересовался парень в черном латексе. Он осторожно положил свою гитару на пол и с чеширской усмешкой полез обнимать Лагранж. Лагранж слабо улыбнулась в ответ и обняла высокого эпатирующего рокера. - С днём рождения, старушка! - Хм, а что, у меня сегодня день рождения? Не может быть! Совсем склероз замучил, а вставная челюсть, погляди, как, держится? - она продемонстрировала ему свои зубы. Мэтт одобрительно засмеялся и, похлопав ее по плечу, уселся прямо на гримерный стол. Джин оказалась рядом на стуле. - А где твоя дама сердца? Я думал, что познакомлюсь с ней еще за кулисами. А? - его светлые глаза ехидно прищурились, на что Джин едва не закатила свои. Наверняка Мэтт принял ее отсутствие за некий авторский интрига-ход, цель которого заставить его и еще сотню других испытать феерическое разочарование, чтобы в самый напряженный момент — раз! - и возник торт, из которого выпрыгивает Бруклин с вишенкой в зубах и надписью на груди: «Эй, я та самая девушка Лагранж!» - Я не уверена, что с ней сегодня кто-либо познакомится… - В смысле? Ты шутишь? Вообще-то эта дыра в ее отношениях никого постороннего не касалась. Но если всё-таки Брук не придет... Все те, кто собрался сегодня разносить этот клуб за ее счет, захотят увидеть ее девушку; естественно, Джин же сама анонсировала знакомство, а они вцепились в это своими фантастическими волколакскими когтями, как в жизненную необходимость. Всегда иметь повод для лести в глаза и сплетен за спиной — это святая заповедь в рядах золотой молодежи, и не то чтобы Лагранж волновало именно это. Многие из них в будничной жизни ничего не стоили, они даже не считались ее друзьями, но... Если Брук не явится, то Джин придется всем и каждому на этом вечере рассказать, что они поссорились и, возможно, даже расстались. Ей придется не просто думать об этом, а озвучивать, буквально вылезая из собственной шкуры, и кому? Для чего? А соврать разве целесообразнее? Лагранж бросило в холодный пот при одной мысли о расставании. Чёрт, она же так резко исчезла! Вдруг у них в самом деле все закончится вот так? Резко и без продолжения, без официальных отношений? Тогда это будет забавно. Джин впервые в жизни готова испытать все это по-настоящему, как когда-то было у ее родителей, а девушка, с которой она на полном серьезе собиралась влезть в это романтическое дерьмо, просто слилась. Потрясающе! - Нет. Мы поссорились, и я не знаю, захочет ли она прийти сегодня, - с плохо скрываемой горечью сказала Джин. Под ложечкой неприятно засосало. Как же она ненавидела объясняться. Мэтт бросил на нее шокированный взгляд, а потом нервно провел рукой по уложенным вверх темным волосам. Лагранж знала, что он сам уже шесть лет в отношениях, и еще она знала, что они с Зази почти никогда не ссорятся. Она бывает на всех его концертах, общается с его друзьями, фоткается для фанатов и не против совместных фоток в соцсетях. Они всегда уезжают с таких мероприятий вместе: сложно представить, чтобы хоть однажды это было не так. Но Бруклин — не Зази. Она решительно против публичности. А еще она просто невыносимая, заносчивая, адская сука. Наверное, поэтому Джин и влюбилась в нее, как школьница. Влюбилась. Хм. Это слово непривычно щекотало горло и маслом скользило по языку. Джин слабо улыбнулась. Нет, она, наверное, все-таки не придет. - Не бери в голову. - Подожди, Джин. Она не может не явиться, - Мэтт нахмурился, - это же твой день. Даже если вы и поссорились… Что, прям вдрызг? - Это неважно, Мэтт. Правда. Ничего страшного, - Лагранж храбрилась. У нее впереди, мать его, выступление, и пусть его никто не станет критиковать в случае чего, пусть от него ничего не зависит… По-хорошему, Джин стоило бы повторить слова и выбросить из головы все лишнее, потому что иначе никакого кайфа она не получит. Джин ради этих эмоций и сбежала в тяжелую музыку: после того, как она неудачно вляпалась в восемнадцать лет, она почти пять месяцев пролежала с гипсом на ноге и ребрах. Это время было просто мерзопакостным. Так что когда ее кости срослись обратно, она решила искать источник адреналина в более безопасном месте. На сцене, сияющей глянцем, можно было рвать себе горло хоть до кататонического оргазма, но при этом оставаться подвижной. Даже сам факт жизни для Джин не представлял такой ценности, как возможность свободно по ней передвигаться. - Короче, Джин, - он коснулся ее руки, напряженно сжимающей подлокотник. Джин подняла на него взгляд. Меньше всего она хотела, чтобы он оказался печальным, но судя по выражению Мэтта, он именно таким и оказался. - Если она реально любит тебя, она придет. А если нет, то на черта тебе такие отношения? Ты явно не относишься к тупорылым овцам, которые выпрашивают любовь. Она либо есть, либо нет. Смотри по факту. Джин сделала глубокий вдох. Наверное, он прав. От нее, в конце концов, больше ничего не зависит, а пытаться выудить чувства, которых нет, и правда не в ее стиле. Но как же все эти… Моменты. Она же отвечала ей взаимностью, пусть и не говорила об этом. Джин чувствовала, она чувствовала, что Брук тоже не плевать. Что это все не только ради секса, потому что сексом можно заниматься с кем угодно. Другое дело, что ни с кем другим не хотелось. Впервые за всю ее беспорядочную половую жизнь Джин захотела ее упорядочнить. С каждой последующей минутой за кулисами, тянущейся, как жвачка, в ней крепла уверенность в том, что Бруклин она сегодня действительно не увидит. Возможно, она позвонит ей после, или, может, вообще явится только перед ночью в ее мастерской, когда Джин вернется туда. Она собиралась рано покинуть эту вечеринку. - Ну что, ты готова? - А? - Джин вздрогнула, когда на ее плечи легли руки гитариста в их гармоничном трио. Их группа — Мэтта и Нолана — называлась «Стил», и они были стабильно известными в Америке уже около пяти лет. Они играли вместе с Джин, когда ей хотелось отвести душу, потому что она им платила за это, а еще она все же неплохо пела и вписывалась в их дуэт идеально, чтоб их. Если бы ее интересовала карьера рок-вокалистки, Мэтт и Нолан загребли бы ее себе самыми первыми. Фанаты хотели видеть свежее женское лицо среди этих двоих, а еще они писали по ним фанфики. Правда, эти фанфики мало касались музыки… Но наплевать. Они же были. Джин это все равно льстило. - Джин, - неодобрительно поджал губы Нолан. - Да что с тобой. Ты на себя не похожа. Все окей? - Да. Я иду. Она еще раз повторила короткую дыхательную практику, а после решительно затянула шнурки на корсете и, натянув улыбку, шагнула на сцену. Зал клуба был почти скрыт тусклостью освещения, но она не смогла не пройтись взглядом по множеству лиц, столпившихся у возвышающейся синей сцены. Она сияла похлеще зеркального шара, который, право, давно вышел из моды, и Джин стояла прямо по центру. Брук среди лиц не было. Ну и черт с ней. Лагранж усилием подавила дрожь, возникшую в горле, и обхватила рукой микрофон. Огни, освещающие их, интригующе замигали. На ее лицо, усыпанное веснушками и чем-то на грани с отчаянием и волей, упали блики хаотичной иллюминации, и тогда Мэтт подхватил дорогущую светомузыку — настоящей. Агрессивные звуки электрогитар ворвались в ее сознание чертовым штормом, вдарив по вискам, и она ощутила то, за чем каждый раз возвращалась сюда, в это место между Ноланом и Мэттом, снова и снова — трепетание, накаляющее нервные окончания, ток, озноб, страх — такой блаженный и очищающий, пространство, возникающее в горле, чтобы пропустить несколько сотен рычащих слов. Они кусали ее изнутри, и Джин настолько сосредотачивалась, что физически ощущала острые клыки всех своих песен. Они фанатично врезались в тело, заставляя ее сжимать микрофон — крепче, брать ноты — выше, напрягать гортань — усерднее, до хрипоты, до игл в легких, до исступления. Все лица там, внизу, стали пустыми и смешались в одно. Джин помнила, что Брук среди них не было, а все остальные ничего для нее не значили. Она даже не смотрела на них — только слышала, как они фанатично визжат, и помнила, что они двигаются под нее также драйфово, как Джин в своей темноте. Ее яркие губы растянулись в хищной усмешке, когда закончился припев и песню тянули только оглушительные риффы. Им было весело. Под метал, алкоголь и экстази. Все любят отрываться с допингом. Когда началась следующая, ее окутал тяжелый смог, выстреливший так резко, что мог напугать слишком увлеченных чем-то другим. Толпа восторженно заревела. Джин артистично задвигала бедрами, медленно, раскачиваясь, а после вытащила микрофон со стойки и вместе с внезапным басом рухнула на колени. Алкоголь начал действовать, разливаясь по венам абсолютным удовольствием. Безумная улыбка легла на ее рот, будто бы уведомляя всех глазеющих: смотрите, я та самая больная сука, которая любит боль. Нота в ноту. Она наслаждалась вниманием. Она смотрела на Брук в своей голове. Она танцевала для нее и пела для нее, и существовала, чтобы быть с ней… Брук. Невежественная бесовка. Ее здесь не было, но именно она вынуждала Джин вертеться на этой сцене, как отпетая, умудренная солистка, знающая, как же завлечь толпу. Или как шлюха, затянутая в латекс. Она пела о шлюхе, затянутой в латекс. В голове вихрем вертелись слова, и она ассоциировала их с Брук и собой. Джин Лагранж хотела перформанса. Легкий туман застелил глаза просвечивающейся пеленой. - Ты сегодня такая охренительная, что я готов взять плату за концерт натурой, - сказал ей Нолан, склонившись со своих двух метров к полу, на котором она самозабвенно выгибалась под тяжелые аккорды. Джин показала ему фак, а потом резко вскочила на каблучища своих сапог, от которых болели стопы, и взяла самую высокую ноту, рыча в чертов микрофон до першения. Эта песня, седьмая, она была последней. Заключительная и самая любимая, она закончила этот сияющий шиком, сексом и металлом драйв, а после таки вынудила Джин, тяжело дыша, сказать речь. Она поблагодарила всех за то, что они пришли, и сказала, что рада видеть на своем дни рождении именно их. Лагранж, конечно, солгала. Сегодня наступило ее окончательное совершеннолетие — двадцать один, Боже, год, и она бы продолжила его в компании только одного человека. Спеть, в общем, она могла бы тоже для нее одной. Если бы это было так, в конце Джин бы еще разделась. Как только она вышла из-за кулис в зал, успев там слегка передохнуть и переодеть красное закрытое платье, обтягивающее ее и утягивающее до самых колен, как и предыдущий латекс, вернуть на ноги свои удобные лодочки вместо сапог, к ней тут же полезли с поздравлениями и восхищениями. Они сыпались на нее со всех сторон, как назойливый дождь, так что Джин просто протиснулась к бару и прилипла к нему, обернувшись спиной ко всем пляшущим под рок-группу, сменившую «Стил» и ее. Барная стойка была не то что большой — она была мега-длинной, отблескивающей золотом и матовым черным, а на каждый участок нанятая ивент-менеджерка поставила по бармену. Неплохая задумка — Джин понравилась. Это не создавало бесячей толкучки. Она заказала один коктейль, а потом еще… Четыре. Или пять. Когда она влила в себя все это, ей понадобилось в то самое место, куда дамы ходят припудрить носик, а когда вышла оттуда, Джин поняла, что ее уже слегка пошатывает. Раньше в таком состоянии она обычно укатывала с тусовки в какой-нибудь отель трахаться с хорошеньким мальчиком или милой девочкой, либо они делали это прямо в их машине, а после она, благородно одергивая перекрученную юбку, шагала в свою. Надо сказать, папа круто придумал с водителем! Он всегда был трезвым, возил ее аккуратно, носил в дом после бурных вечеринок и при этом Джин оставалась жива. Потому что вообще-то у нее тоже имелись права. Но водила она, если честно, так себе. Лагранж едва не влетела лбом в сцену, когда потянулась туда за своей сумочкой. Она искала телефон. В плавающем пространстве не так-то просто найти его, знаете ли! Дерьмо. Ну и ладно. Она решила, что сейчас просто пойдет к машине и скажет водителю везти ее в дом к Скалигер, потому что ей нужна Брук. Чертова, чертова Брук. Лагранж закинула свою сумку в угол, выругавшись последними словами, а после снова пошла к барной стойке. Ну и почему она не пришла? Какого хрена она не явилась? Неужели так сложно сказать эти три блядских слова? «Я люблю тебя». И все. И они бы трахались всю ночь. Ослица. Джин судорожно выдохнула и вздрогнула, а затем ее расплывающийся взгляд скользнул в сторону выхода. Джин сделала почти успешную попытку его сфокусировать. Это Брук? Боже правый, это же Брук! Какой-то парень, чье имя она бесповоротно забыла, спросил у нее: - Когда ты познакомишь нас со своей новой девушкой, Джин? Мы ждем. Лагранж еще немного поморгала, вглядываясь. Че-е-ерт возьми. - Кажется, вы дождались, - пробормотала Джин скорее сама себе, чем компании рядом, но компания услышала и, пока она медленно, едва веря собственным глазам, ковыляла к стоящей на одном месте Брук, слух разошелся если не по всем, то по многим. Они с интересом устремили взгляд на именинницу — ее было просто заметить в красном, тогда как дресс-кодом являлся черный. Песни восходящей рок-группы были уже не столь агрессивными, и повисшую в клубе атмосферу это устраивало. Джин было все равно. Она шла к Бруклин и ей казалось, что все это эфемерность, и что если она сейчас прикоснется к ней, то она просто растворится в воздухе. Бо-о-оже, Брук выглядела, как богиня. Она всегда так выглядела, вообще-то, но Джин не могла не рыскать по ней взглядом, как по самому желанному подарку, и просто ждать, когда она растворится. Брук. Джин почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Она не растворилась. Она тоже смотрела на нее. Бруклин обхватила ее руками за талию, придерживая опьяневшую Джин, когда Лагранж не медля ни секунды рухнула на нее, глупо улыбаясь. Пришла. - Я… - Брук чувственно посмотрела на Джин, решаясь. По телу Лагранж пробежали мурашки. - Я тоже тебя люблю, - она прижалась своим лбом — к ее, и Джин не смогла удержаться от улыбки, осветившей ее лицо. Она обняла Бруклин за шею и прижалась к ее губам крепким поцелуем. Любит. Она тоже ее любит. Тоже любит ее! Счастье захлестнуло ее с ног до головы. Она прижалась к Брук сильнее, не желая отпускать любимые, родные губы, отлипать от тела, такого знакомого и прекрасного… Джин не хотела отпускать этот момент — отчаянно и до дрожи. Они будто встретились после месячной разлуки, но Лагранж даже не представляла, что бы с ней случилось, если бы она действительно целый месяц не смогла бы прикоснуться к этой бесячей заносчивой женщине, в которую втюхалась до беспамятства. Кажется, не так уж это и страшно — влюбиться. Влюбиться. Какое красивое слово! - Это моя девушка! Ее зовут Бруклин! - с чертовски пьяной улыбкой закричала Джин, повернувшись лицом к толпе, и торжественно подняла правую руку, хоть все внимание и так было приковано к ним двоим. Толпа тут же разразилась громкими аплодисментами и довольными вскриками. Кто-то свистел, кто-то пошло улыбался, кто-то кричал «привет», и Бруклин они все не нравились. Она неодобрительно сдвинула брови. - Всё, можете дальше, - она икнула, - развл… Развлекаться! Ой, - она споткнулась о собственную ногу и засмеялась. - Джин, - Брук сосредоточенно повернула ее голову к себе за подбородок, - сколько ты выпила? - Ну, я… Это… Это… Сауэр там и еще… Да ты все равно не знаешь, - беспечно сказала Джин, прижимая ее к себе за талию. - Давай мы-ы… - Поедем домой, - закончила за нее Бруклин и, подхватив Лагранж под ребро, повела к выходу из клуба. Такой пьяной при ней Джин еще не была. Она доверительно прижалась к Брук, готовая идти с ней куда угодно, ну, или куда дойдет. - А ты меня точно любишь? - Точно. - Нет, скажи это! - потребовала Джин, враждебно надув губы. Она отказалась залезать в машину, упираясь в дверцу и крышу авто. Бруклин вздохнула. - Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я тебя люблю. А теперь садись. Джин упала на заднее сидение и расплылась в счастливой улыбке. Она представляла, как они вместе состарятся и умрут, держась за руки, а потом отключилась.