Полароиды

Смех Джин отдается эхом в ушах и пустоши, освобожденной от мерзких людей так давно, что это место удивляется им двоим. Величественные приливы все штурмуют берег, покрытый желтым песком, а ветер мчится мимо, присвистывая от замешательства. Он задорно задевает соломенные крыши давно заброшенных хижин там, где начинается лес, и проказливо треплет их с Джин волосы - медные волны и густую нефть. Ее смех — заразительный, очаровательно-женский, он заставляет Бруклин улыбаться. Эту улыбку невозможно подавить — она такая бесконтрольная, счастливая и авторитетная, потому что берет в оборот и все остальное. Улыбка сжимает ее сердце, размыкая грудную клетку, и толкает в безмятежную нирвану. Конечно же, она обязательно берет с собой Джин, но, кажется, Джин сама по себе — нирвана. Сплошной свет, заключенный в физическом теле. Бруклин перестала ощущать в ней тьму с тех пор, как они покинули населенные города и умчались исследовать мир в лучших романтических традициях — вдвоем. Джин предложила представить место, в котором ей хочется оказаться прямо сейчас, и они, держась за руки, сквозь мистический водоворот мыслей и мест оказались именно там, где Бруклин загадала. Эта попытка была первой и случилась только благодаря ее Джин: до этого она не догадывалась, что способна путешествовать вот так — без поездов, самолетов и машин. Единственная не объяснимая этим миром способность, за которую Бруклин могла быть благодарна своей матери. Она подставила лицо шумящему потоку воздуха, сжимая пальцами рассыпчатый песок под собой, и медленно вытолкнула тяжелую желчь, скопившуюся в легких. Немного позже она вернется опять. С каждым днем ее становилось все больше — это, наверное, вместо угловатого булыжника, который Бруклин стоило бы уложить на свою грудь. Вина это была, или свидетельство ужасающего поступка, заставляющего ангелов закрывать свои светлые глазки — она не могла ответить однозначно. Это чувство перебивала сильнейшая уверенность в том, что Джин счастлива, и ее улыбка перед глазами, за которую Бруклин порвала бы мироздание в клочья, если бы только это могло помочь. - Брук, - Джин с задышкой от минутного, почти рекламного кросса у океана падает прямо рядом с ней, и ее волшебные волосы разметаются по песку, как угли в весеннем костре. Бруклин переключает свое внимание, отвернувшись от чарующего пейзажа, и застывает с улыбкой, разглядывая тело, изученное ею уже тысячи, тысячи раз. Она старается запомнить его — каждую веснушку и шрам на своем месте, чтобы потом, когда будет воспроизводить Джин в своей памяти снова и снова, как Роуз пересматривала любимые фильмы, она выглядела реалистичнее, чем могла предложить ей ее голова. Джин восторженно вглядывается в небо: - смотри. Ложись со мной! Бруклин, конечно, подчиняется. Через секунду они обе смотрят на то, как море съедает жаркое солнце, пылающее в закатной агонии, и их пальцы переплетаются, имитируя, кажется, объятия. Если бы это был фильм, она бы остановилась на этом моменте, чтобы перемотать. А потом еще разок. Чайки пролетают над водой чересчур быстро, даже забавно — Бруклин бы немного замедлила. - Когда-то в детстве я поймала чайку с раненым крылом и одела ее в платье своей куклы, - вдруг говорит Джин. - А я ее расчленила. Тоже в детстве, - невозмутимо отвечает Бруклин. Джин смеется и сжимает ее ладонь сильнее. Море прекращает штурмовать береговую линию, словно бы вторя неутомимой Джин. Спокойствие разлилось по ее прекрасной женщине, как теплое молоко, когда она рухнула на песок, и лишь тогда угомонились бушующие стихии — так странно. Рыжеволосая нимфа на заросшей земле. Если человеческие религии не врут и реинкарнация существует, то Джин когда-то была именно ею. Ее сознание так легко откинуло тьму, что Бруклин показалось, будто бы эти злостные оковы разрушали ее всю жизнь, а сейчас она откинула их, живо и радостно, как что-то ненужное. Откинула, чтобы ринуться в безумный мир, поросший мхом и лианами, окутанный соленой водой и вязью диких цветов. Она так гармонично смотрится там. Отчаянная, влюбленная, счастливая Джин. Светлая, как врата Небес, и смелая, как Цербер на страже ада. Бруклин не имела представления о любви, когда вернулась в серую обыденность городской жизни. Она вообще мало о чем имела представление, ориентируясь лишь на смутные рассказы няни Роуз, которая с радостью бы избавилась от нее, как от третьей ноги. Незнание, в общем, ее не страшило — Бруклин просто вела себя, как хотела, пытаясь, правда, убивать поменьше и стоять в очередях. Именно так ее жизнь и продолжится. Люди интересовали ее с точки зрения физики, анатомии и психологии — всем этим она занималась с нанятыми Люкой профессорами. Интересно, до чего в итоге это ее доведет? О любви они ей не рассказывают — Бруклин в нее не верит. Она верит в Джин. По небу расползаются замысловатые узоры и перемежаются с ватными клоками облаков. Тускнеющие краски плывут по нему, как по ватману, и в синих глазах Джин отражаются последние блики расплавленного солнца. Ее тело обнаженное и горячее. Шестьдесят четвертый закат, который они встречают с Джин здесь. Она понятия не имеет, какой стране принадлежит эта территория и принадлежит ли вообще. Она только знает, что это определенно юг и что здесь, в этом относительно небольшом квадрате соединяются всевозможные стихии и чудеса природы, дарующей людям то самое блаженное состояние единства с ней. Мало кто знает, что оно — не просто романтическая придумка, а факт, который люди все еще не в состоянии доказать своими научными заморочками. Энергия не возникает из пустоты — она дар космоса. Бруклин чувствует узы, соединяющие их, сильнее других людей, и когда она вглядывается в Джин, оказывается, что и она тоже, только чуть-чуть слабее. Они сияют в ней белесыми лесками, когда она танцует среди секвой. Через несколько дней Джин тянет ее в горы. Они бегут, потому что ей катастрофически хочется успеть к закату, а просто перенести их наверх она не разрешает. Широкая тропа, постепенно подымающая их к самой высокой, над обрывом, с которого видны влажные леса и соленое, осточертевшее море, тянется гармонично и легко, так, словно лесные духи собственноручно наколдовали ее для них. Бруклин раньше ее не замечала, а Джин, веселая и светящаяся, отыскала на раз-два. Они успевают вовремя — солнце едва приготовилось сдавать смену молодому месяцу. Когда они все же добираются до места назначения, Бруклин едва не открывает рот. Ее, вообще-то, сложно удивить. Джин не сдерживается и громко ахает от восторга, переполнившего цветущие легкие. Горизонт располагается от них так близко, что, кажется, стоит только подать рукой — и ты уже там. Солнце пылает, празднично выпуская иглы-лучи, и они расползаются по кронам деревьев, заставляя их переливаться, как изумруд, а вода блестит так ярко и мелодично, словно туда выбросили неисчислимые миллиарды стразов. Месяц почти повторяет полукруг горящей звезды… Разве это возможно? Они такие огромные, эти светилы, что Брук забывает, как дышать. Поверхность месяца похожа на твердую губку. Джин сжимает ее руку ощутимее, чем обычно, и когда Бруклин поворачивает голову, их губы так неожиданно смыкаются в поцелуе, что она не успевает выдохнуть. Джин прижимается к ней так отчаянно близко, что почти обреченно; Бруклин обнимает ее в ответ. - Я люблю тебя, - говорит Джин и, не дождавшись ответа, вновь целует ее. Их языки сплетаются в безумном, беспутном танце, находя друг друга снова и снова, а губы им податливо вторят. Такие родные и манящие, сладкие и немного острые — из-за кожи, не успевшей зажить. Брук падает на колени, а Джин оказывается сидящей на них — по-прежнему обнаженной и возбужденной. Бруклин чувствует, как по венам Джин разгоняется адреналин, и не понимает, почему, но разве это должно быть важно? Наверняка этот закат показался ей таким романтичным, что она хочет запомнить его получше. В ее мыслях Брук находит только то, что она уже сказала, и перестает заморачиваться на них. Джин ласкает пальцами ее грудь, играя с напряженными сосками, а рука Брук находит ее влажную точку. Небо алеет, словно от стыда, а солнце, напротив, задерживается чуть дольше, чем положено — любопытный наблюдающий. Его лучи ласково ложатся на грудь Джин, когда Бруклин укладывает ее на спину, а лес шаловливо ловит ее стоны — громкие и неистовые, музыкой отправляя их на километры вперед. Море вибрирует вместе с ней. Брук касается ее языком, и Джин вертится голой спиной и напряженными ягодицами на земле; земля царапает кожу, давит Брук на колени, принуждая немедленно прекратить это бесстыдство, но они не слышат и не хотят. Боль привычна и желанна, как их тела, мокрые и податливые, друг для друга. Воздух, разреженный и одурманивающий, кружит головы. Она проникает в нее пальцами — птицы срываются и улетают, выкрикивая что-то в лютую бездну, в которой живет старое скрипящее эхо. Оно мельтешит между стволов, волнуя животных, и рефреном срывает лепестки с диких цветов. Бруклин знает, как Джин приятно, и вот она уже вовсю двигается внутри, большим пальцем надавливая на клитор, и ерзает на не менее ловкой руке одной рыжеволосой богини. Рот ей нужен сейчас, чтобы удовлетворять внезапно проснувшуюся в Джин жажду к поцелуям — она притягивает Бруклин ближе, рычит прямо в губы и выплясывает бедрами любимый танец Брук — тот самый, предфинальный. Небо становится совсем зардевшимся. Джин кончает быстро и бурно, и Бруклин тоже — запоздав на пару мгновений. Она с улыбкой ложится рядом, переключившись языком на ее прекрасную белую шею, и еще ощущает, как внизу всё пульсирует отголосками. Джин озорно смеется и запускает пальцы в ее волосы. А потом они сталкиваются взглядами — и Брук все понимает, замирая. Джин улыбается и из ее глаз, отражающих больше не заинтересованное солнце, ручьем текут слезы. Оно все еще растекается где-то за горизонтом. Оно не спешит, потому что тоже все понимает. Солнце взойдет снова завтра утром, награждая людей своим рассветным теплом, но это тепло не коснется Брук. - Дж-жин, - дрожащий голос терроризирует сдавленное горло. Желчь возвращается, сжимая легкие, возвращается с тройной порцией, заливая их все. Или это такой булыжник? Слезы градом льются по щекам, и Бруклин не собирается их останавливать. Она вглядывается во все еще блестящие глаза Джин и не моргает; ей кажется, что если ей удастся захватить этот блеск собственным взглядом, он никуда не исчезнет. Темнота потихоньку накрывает гору, заботливо кутая в свою черную вуаль, и Бруклин, черт, почти слышит, как она говорит им то самое ненавистное слово. Она шепчет его, перекатывая на своем дьявольском языке. «Пора», - проносится мимо. «Нет!» - мысленно отвечает Брук. Но Джин все равно улыбается. Бруклин вскакивает на колени и подхватывает ее за плечи, прижимает к себе, желая выбороть ее у темноты, заранее зная, что ни черта у нее не выйдет. - Брук... Она без конца вторит «нет», а где-то за горизонтом солнце стыдливо поджимает хвост, позорно оставив их на растерзание маленьким звездным уродцам — жемчугу, мириадам, ушедшим душам. Ночь смеется и стискивает ее сердце в каменном кулаке. - Все хорошо, - говорит Джин. - Мне не страшно. - Мне страшно! - кричит в ответ Бруклин и снова вглядывается в нее. - Пожалуйста, Боже, нет, только не сейчас, Джин, нет, - она вертит головой так, словно это может помочь. Ее грудь, кажется, разрывает на миллиарды кусочков, на целую отдельную вселенную, а боль пробирается под ребра, змеей обвивая каждое. - Я люблю тебя. Я тебя люблю. Не в силах произнести то же самое, Джин сжимает ее руку. Бруклин несмело делает то же в ответ, глотая горький ком, а через пару секунд до нее доходит: Джин больше ее не держит. И тогда Бруклин истошно кричит. Она кричит в бездну, как птицы, терзающие небосвод, а душа Джин распадается маревом, чтобы насытить листья. Ветер проказливо треплет их с Джин волосы - медные волны и густую нефть.