Полароиды

Барбара вышла из самой милой придорожной лавки из всех, в которых ей в принципе доводилось бывать за всю свою долгую фрилансерскую деятельность. Это слово-клеймо Бэбс до сих пор употребляла с некоторой, надо сказать, опаской: она — Барбара Альвинг, которая всю прошлую жизнь плевалась на это, - теперь дрейфует во фрилансе, как безмятежная лодочка на волнах. А, впрочем, что здесь удивительного? Чем еще она могла бы с таким комфортом зарабатывать себе на кофе, яблочные пироги и кипу удобрений для своих фотосинтезирующих детишек? Она даже не представляла. Барбара просиживала в собственной деревянной коробке целыми сутками и не планировала оттуда мигрировать… Никогда, наверное. Хах, никогда. Громкое слово, так точно отражающее ее реальность. Она чему-то вдруг слабо улыбнулась и на секунду обернулась назад; за ее спиной покорно стоял небольшой приветливый магазинчик со стеклянной дверью. Он стоял среди лысеющих ветвей и мокрых листьев, просто мастерски сливаясь с осенью — с самим ноябрем. На нехитром сооружении красовалась надпись: «Добро пожаловать в Уоркот, привет вам от тетушки Лив». От этой фразы веяло теплом и сказочной, человеческой доброжелательностью. Особенно, конечно, если знать, кто такая тетушка Лив на самом деле. Барбара была знакома с этой потрясающей женщиной уже второй год, и периодически преодолевала двенадцать миль, чтобы выпить с ней по чашечке горячего кофе из ее добротной кофемашины. Если исключить тот факт, что в Уоркоте у нее имелась пара заказчиков, Бэбс нечасто позволяла себе такую роскошь — общаться с приятными людьми. Она не хотела строить никаких связей, не желала привыкать к тем, к кому чисто гипотетически могла бы привыкнуть и полюбить. Тетя Лив напоминала ей об отце, а еще — о матери, которой у Барбары никогда не было. Они болтали о погоде, ее детях и внуках, о хорошем эспрессо, о подходящем для большой семьи наборе продуктов — и каждое слово, хоть Бэбс понятия не имела о большой семье, детях и внуках, приносило ей удовольствие. Счастье в ней плавилось, как воск, и растекалось — еще горячее — по венам, по капиллярам, по вечно продрогшему телу. После этих встреч она часто видела картинки того, что никогда уже не сбудется, потому что ее папа прахом лежит в земле. Если бы это было не так… Если бы, хоть на секундочку, можно было представить его живым и это бы увенчалось успехом, то ему сейчас было бы пятьдесят восемь. Он бы женился на какой-нибудь хорошей женщине, похожей на тетю Лив, и Барбара бы приезжала к ним на день Благодарения, дни рождения, Рождество… Так было бы правильно. Никто бы не чувствовал себя одиноким. Она бы не чувствовала себя одинокой. - Милая, - сказала ей сегодня тетушка Лив и коснулась ее руки на заезженной барной стойке, - ты приезжаешь ко мне уже какой раз, и все эти разы я вижу, какие тусклые у тебя глаза. Такие глаза бывают от долгой тоски, никак иначе. - Так и есть, - решила не отнекиваться Бэбс. Терять уже нечего, пора смотреть правде в лицо. - Что у тебя случилось? - тонкие брови Оливии поползли друг к дружке, сложившись в очень жалостливую гримасу. Барбара медленно выпустила из легких скопившийся кислород. Случилось… Ох, да, так много всего случилось. Стоило лишь чуточку оглянуться, чтобы понять, какой масштаб стоит за ее такой относительно непродолжительной жизнью: в девятнадцать она была беззаботной студенткой, гоняющей на байке, клеющей симпатичных девочек, без башки, без сожаления, без страха. Она выкуривала по пачке «Кэмела» в день. А в двадцать семь? Отшельница, разговаривающая с вазонами. И дело было, может, не столько в прошлом… Нет, даже не в нем. Просто в девятнадцать Бэбс точно знала, стоя у зеркала, кто перед ней. А сейчас — нет. - Я скучаю по папе, - пожала плечами Барбара. Голос ожидаемо дрогнул, и со стороны закрытых дверей внезапно повеял холодный воздух. Папа. Одно слово, одно тянущее в яму понятие… Это было не все, но было так много: если бы он был рядом, все сложилось бы по-другому. Ох, Господи, как глупо это, наверно, звучит… Как будто маленькая девочка потеряла своего папу и теперь не знает, куда идти, чтобы он наконец-то нашелся. И все бы ничего, да только она не маленькая уже слишком давно, а папа не найдется, куда бы она за ним не отправилась. Барбара уронила взгляд. - Он умер. Семь лет назад. Не могу привыкнуть. - О, милая, - едва не простонала тетушка Лив, - мне очень, очень жаль. Он наверняка был очень хорошим человеком, - она снова сжала ее руку и попыталась заглянуть Бэбс в лицо. Она едва заметно кивнула и удивилась, что Оливия вообще заметила этот жест. - Ну, конечно. Иначе бы ты легче пережила его вознесение. Когда мои родители умерли, я горевала, но раны на сердце у меня с тех пор не осталось. Дети живут дольше родителей, это неизбежно, да… Но, ты знаешь, первое время меня успокаивала мысль о том, что они наблюдают за мной из какого-то хорошего места, где у них больше нет суеты и забот. Родителям нужен этот покой. - Моему — так точно, - поджала дрожащие губы Барбара и осторожно вытащила свою руку из мягкой хватки тети Лив. Она смахнула подступающие слезы с ресниц. Да, да, все правильно. Покой. Она была отвратительной дочерью, и хорошо, что он больше не имеет с ней дела. Папе должно быть спокойно там, в небесах, в которые Барбара очень хотела верить с тех пор, как самого важного человека в ее жизни не стало; потому что он заслужил эти небеса. Он мечтал о крепкой дружной семье, о спокойных домашних ужинах вместе с женой и дочерью, о доверии, о насыщенных уикендах, которые в детстве Бэбс случались почти каждую волшебную неделю. Она была самой счастливой тогда, и какого черта, спрашивается, вымахала в такую неблагодарную мразь? О Боже, да, Лив права. Папа заслужил небеса — и не заслужил такую дочь, как Барбара. Горло сдавило то ли от досады, то ли от обиды (на саму себя?); если бы она могла знать, что все вот так… Бэбс поступала бы по-другому. Все ее прошлое, все дни, что она провела на этой земле — они ничего не стоили. Ноль, ноль, ноль… Если бы ее кто-то умножил на ноль, разве что-то бы изменилось? Да ни черта бы не изменилось. Пустышка, она и есть пустышка. - Ты что, винишь себя? - вдруг удивленно спросила у нее тетушка Лив. Проницательности этой женщине явно было не занимать, хоть она и знала о Барбаре всего лишь то, что она жила в пригороде Нью-Йорка, любила вазоны, кофе, работала фрилансеркой, имея незаконченное литературное образование, и ездила на старом-престаром пикапе. Такие себе познания, да? - Нет, - вздрогнула Барбара; непрошеные, неуместные слезы ей все же удалось придушить. Она врала, конечно. О чем здесь можно еще говорить, да и зачем? Чушь это все, нихрена уже не изменишь. - Я была очень… Плохой дочерью. По-честному, да. Творила черт знает что и не рассказывала ничего. Я создавала папе много проблем. Так что, может, это и к лучшему. Ему там лучше. Без меня. - Ох, милая, - покачала головой Оливия. Ее тонкие, женственные черты лица будто бы стали еще изящнее, когда она коснулась подбородка Бэбс и заглянула в ее глаза. Орехово-золотые, давно погасшие — эти глаза ни разу не выражали страсти к миру, присущей счастливой двадцатисемилетней женщине. Барбара тоже это видела. Каждый день на нее из зеркала смотрела полупрозрачная тень... Тень, принадлежащая какой-нибудь сломанной куколке. - Ты себе даже не представляешь, на что на самом деле способна родительская любовь. Она безусловная и абсолютная. Ее не в состоянии разрушить даже самый противный ребенок на свете, его все равно будут ждать и любить, и готовить его любимое блюдо на праздники. Что бы человек не совершил, какую бы глупость не притащил в родительский дом… Ему там всегда рады помочь, рады быть рядом. А если вдруг он эту глупость не притащит, если исчезнет, родителям отнюдь не станет легче — они будут горевать, потому что ребенок — это дело всей их жизни. Это жизнь, которую они привели в этот мир, понимаешь? Я говорю тебе это как четырежды мама. Милая, я уверена, твой папа был счастлив, что именно ты его дочь. Он любил тебя такую, какая ты есть, сколько бы проблем ты ему не создавала. Его жизнь без тебя была бы пуста. Не вини себя, пожалуйста, дорогая моя, - сказала Лив, - поверь, если бы я, сидя на облаке, увидела бы у своих детей такой груз из-за моей смерти, я бы спустилась со своего облака и надавала им подзатыльников, но перед этим миллион раз повторила бы, как сильно я их люблю. Барбара с трудом сглотнула ком, снова возникший в глотке; он появлялся там нечасто, если она находилась наедине, но другие с такой завидной легкостью могли его вызвать, с такой быстротой, трезвостью ума… Так просто говорить. Так тяжело поверить. А она хотела бы верить. Хотела бы закрыть глаза и протянуть руки и почувствовать, как заботливо папа сжимает ее ладони в своих, как говорит, преданно и легко, что любит ее больше всех на этой планете. Барбаре так безумно его не хватало, Боже, как же сильно ей его не хватало! Она медленно вздохнула. Он и правда любил ее так безусловно? Может, ему и правда ее тупые выходки были не в тягость? Разве такое возможно? Разве?.. - Вы действительно так считаете? - тихо спросила Бэбс. Худые пальцы отыскали полы бежевой куртки и сомкнулись на ткани до белесых отметин. - Да, - откровенно глядя на Барбару, ответила Оливия. - Я действительно так считаю. А еще я знаешь, что считаю? - она с улыбкой выдала ей стакан кофе с пышной, ароматной пенкой. Бэбс недоуменно посмотрела на свою старшую подругу и взяла стакан с кофе. Сумасшедший запах горечи и молока ударил в нос, и она вспомнила, что не выпила дома еще свой утренний — не успела. - Что у тебя все будет хорошо. Я серьезно. - Что вы имеете в виду под «хорошо»? - заинтересовалась ее прогнозами Барбара. Даже почти всерьез. На самом деле она уже не думала о будущем — ничего мега-доброго оно ей не предвещало. Бэбс жила неплохо — дом, вазоны, много обывательских радостей, но чего-то более фееричного ждать было страшно, да и глупо. Где ему взяться-то, на отшибе? Она отгуляла свое «хорошо» в юности, впитала драйва, кажется, до конца жизни. Сейчас ей не светил даже банальный перепих с какой-нибудь симпатичной девушкой, коих когда-то у нее могло быть по три раза на дню. Да и хотелось ли ей? Пожалуй, нет… Она увязла в прошлом, как в болоте, и выбираться оттуда у нее не было больше сил. - Хорошо — это страсть к жизни, - тут же нашла ответ на ее вопрос Оливия. Барбара любопытно склонила голову. - Ты, вероятно, считаешь, что тебя уже не ждет ничего классного, но, поверь, нас всех, какой бы жизненный период мы не проживали сейчас, ждет впереди что-то классное. Бог приготовил для тебя что-то индивидуальное, что-то особенное. Я не знаю, но Он-то точно знает, что сделает его творение по-настоящему счастливой. Возможно, сейчас Он как раз готовит тебя к этому. - Разве? - Разумеется, милая. Ты, как и я, пришла в эту жизнь неограненным алмазом, и задача жизни — огранить нас, чтобы мы засияли. Этим сиянием мы и привлекаем к себе что-то классное. Любимых людей в том числе. У тебя был любимый человек? Или просто близкий, кроме отца? Бэбс покачала головой. Горькая усмешка как-то сама собой легла на ее шершавые от ноябрьского ветра губы. Ари. Ее образ, кажется, собирался преследовать Барбару до смерти. Ее сумасшедшая любовь. Эта чертова сука. Ее существование было для Бэбс огромным напоминанием о том, что можно любить кого-то до чертиков, и этот кто-то с теми же чертиками может плевать на тебя, словно ты мусорный бак или сливная яма. Барбара ненавидела ее за это напоминание. А Джим? Лучший друг — светящееся звание с бушующими фанфарами. Он просто растворился. И не во времени, нет, даже не там. Он растворился в ее боли. Иногда без близких живется куда проще. Никогда ведь точно не знаешь, действительно ли этот человек — близкий, а если да, то насколько. Чаще всего ответ разочаровывает — да ни на сколько. Это был просто прохожий. Значит, никакого сияния Барбара все-таки не излучала. - Нет. Настоящих - нет, - ответила Барбара. На секунду после этого ее обдало кипятком; двадцать семь, скоро на год больше — а друзей-то не нажила. - То есть я считала их настоящими, но... Ладно. Это неважно. - Это очень важно! - эмоционально возразила Оливия. - А знаешь что… Так, послушай, - тут же скооперировалась она и поправила свой белоснежный фартук. Она комично вздернула брови и выпрямилась, что при ее полной фигуре смотрелось забавно и слегка угрожающе, - помнишь, я тебе рассказывала про своего сына Уильяма? Так вот, он недавно развелся со своей женой… Я тебя с ним познакомлю. Барбара не выдержала и засмеялась. Давно же ее, однако, не сватали, да еще и за мужчину. - К новой женитьбе это явно не приведет. Я лесбиянка. Тетушка Лив задумалась, померкла, а потом, к удивлению Бэбс, спохватилась снова. - Тогда с дочерью! - О Боже, - искренняя улыбка засияла на лице Барбары, и тогда она вновь ощутила этот самый счастливый прилив. В груди застучало сильнее — и отнюдь не из-за незнакомой ей дочери тети Лив. Просто, наверное… Ох, если этому и было какое-то объяснение, то Бэбс оно оказалось неведомым. Ей просто хотелось улыбаться от непосредственности и доброты, которыми фонила Оливия, вот и все. От Лив пахло домашними булочками. Ими продолжало пахнуть даже тогда, когда Бэбс попрощалась с тетей Лив и покинула судьбоносную уоркотскую лавку. Она медленно передвигала ноги в теплых черных ботинках, мастерски лавируя между цветными листьями, аккуратно, со стаканом горячего кофе в руках, прокладывая себе путь к старой машине. Она припарковалась как раз рядом с железными знаком, уведомляющем, что дальше — Уоркот. Через пару минут сюда же должна была подойти заказчица, чтобы забрать дипломную работу для сына. Стоила такая работа баснословных, по меркам пригорода, денег… И, наверное, тетя Лив все же права. На что только не шли родители, чтобы спасти задницы собственных деточек, а потом ведь не ругали их, а целовали в обе щеки. Барбаре было сложно это понять — она ведь никому не родительница, ей не о ком заботиться вот так, кроме почти беспроблемных вазонов. Она даже с детьми никогда не общалась, если не считать, конечно, Сиену. Но она ведь не дочь ей. Даже хуже того — она дочь женщины, которую Бэбс любила когда-то и на дух не переносила сейчас. Из хорошего в этом мире Ари сделала только Сиену. Кто знает, может, девочка вырастет совсем не похожей на свою мать. В шесть лет трудно делать прогнозы. Но Барбара почему-то их делала. И, спрашивается, какого черта? Барбара села на водительское сидение и протянула ноги на асфальте — в машине еще успеет насидеться. Погода была пасмурной, где-то в небе каркало воронье; она отхлебнула немного кофе. Издалека ей помахала знакомая фигурка женщины, и Бэбс посигналила в знак приветствия. Впервые за долгое время она дышала глубоко и свободно. Странное, забытое чувство… Никакого миража. Магия тетушки Лив. Бэбс улыбнулась — себе и ей. Она улыбалась все время, пока ехала домой, и ее улыбка сливалась с осенью. С ноябрем.