Полароиды

Мисс Л торопливо шагала по уже семь лет как знакомым ей тротуарам Лос-Анджелеса, минуя блестящие рождественскими огоньками витрины бутиков. Между собой они явно кое-чем мерились: бьющие по глазам вывески; намотанные на все что придется гирлянды десятков существующих на свете цветов; дорогущие, но часто-густо бесвкусные венки из живой ели на дверях; Санта Клаус с говорящим взглядом ("ну что за дерьмо, ребята?") и будто замурованные в стекла олени, похожие на бездушные чучела из сладкого браконьерского сна. Да ещё и сама Лейн вместо того, чтобы послушно втупиться в нужную ей точку на горизонте, вертела головой во все стороны. Она разглядывала (так ли это?) преображенные к Мать-Его-Рождеству улицы и ненавидела себя за это. Справа и слева на нее сыпались пожелания счастливого праздника. Люди, как идиоты, едва ли не впервые за год ходили мимо с блаженными улыбками вместо нормальных лиц. Им было весело. И с чего бы это, спрашивается? Рождение Иисуса подтолкнуло? А атеистов что? Бред собачий. Одна большая несусветная чушь. Вдруг мимо мисс Л проплыло такое же блаженное семейство. Папаша – крупный, с бородой и явно мужского пола, – нес на плечах мелкую дочку (она что, не умеет ходить?), мамаша – тоже не промах в росте, да и весе тоже - обнимала дочку постарше, лет двенадцати. Они смеялись каким-то (тупым) шуткам и держали в руке по большому стакану чего-то... Хм, и чего же? Над головой заиграла небезызвестная "Все, что я хочу на Рождество, это ты", и хоть это было привычным делом (вечером, как только темнело, музыку включали погромче для потенциальных покупателей) Лейн замедлила шаг. Но ее слух напрягся не для песни – она остановилась у витрины, вслушиваясь в разговор остановившейся рядом семейки. - Дэни, милая, только по чуть-чуть, хорошо? - улыбнувшись младшей, попросила мамаша; ее руки потянулись к пушистой шапке девочки и поправили налезшее на лоб обмундирование. - Почему по чуть-чуть? - удивленно хлопнуло глазами дитятко в красном пуховике. - Потому что шоколад горячий. Папаша опустил малую на ноги, и тогда мамаша торжественно вручила ей цветной бумажный стакан с жёлтой трубочкой. - Я знаю, куда мы дальше, - задумчиво заявил бородатый. - Куда? - В логово тролля. Лейн оказалась в полнейшем замешательстве. Он что, полоумный? Она уже было поспешила дальше, отцепившись от витрины и боковым зрением от сумасшедшей семейки тоже, но потом, стоило мисс Л сделать пару шагов вперёд, их разговор более-менее обрёл смысл. Они имели в виду карусель. Что ж, - она выдохнула, - слава Богу, потому что мысль, что сбежавшие из местной психушки зверьки ходят с ней по одной улице, не вызывала никакой радости. - Ура-ура-ура! - запрыгали цветы жизни. - Мамочка, ты тоже с нами, правда-правда? - Конечно, - ответил им объятием папаша и улыбнулся жене. Та с улыбкой закатила глаза. - Куда же мы без мамочки. Мы же ее любим-любим-любим, да, хомячки? - дебильным тоном, смахивающим на детсадовский, аргументировал он же. Лейн покачала головой. - Любим-любим-любим-любим! - внезапно они все облепили мамашу, как мухи, и мисс Л на это меланхолично поджала губы. Чушь. Все это чушь. - И я вас люблю, но, - сказала мамаша, - шоколад все равно по чуть-чуть. - Он все равно не такой горячий, как твой глинтвейн, - противно захихикала мелкая в красном пуховике. Лейн смотрела вслед этому красному пуховику до тех пор, пока он не скрылся за поворотом вместе с двумя чёрными и одним зелёным. И когда она, наконец, решила двигаться дальше, то обнаружила на губах улыбку – наверняка такую же дебильную, как у них, – и тут же подавила ее. Очередная - как там? - достойная, а главное американская ячейка общества. Аж тошно. Следующая ее мысль, вслед за отвращением пришла совершенно неожиданно, но так плавно, что Лейн решила прислушаться. Она медленно обернулась в ту сторону, откуда три минуты назад вышли объекты ее наблюдения, и с той же чопорной интонацией, не имеющей ничего общего с приятной даже в ее голове, прочитала: "Кофе эвридэй" и ниже все то же мерзкое: "Счастливого Рождества". И потом ведь оттирать эту ничего не стоящую записочку... Хотя, да, чего это она? Ее, что ли, дверь? Лейн пересилила раздражение, нашедшее ее бешено колотящееся сердце, и таки вошла в маленькую кофейню. Звонкий колокольчик при входе тут же уведомил приветливое заведеньице о новой гостье; бариста, который до этого как ни в чем не бывало стоял задом ко входу, обернулся. Барная стойка удобно располагалась прямо напротив, так что первым, что бросилось Лейн в глаза после паркетного линолеума на полу, была милейшая улыбка крепкого парня за ней. На парне красовалась фирменная коричневая футболка, а дополняли видок бакенбарды, которые, в общем-то, могли бы составить его идиотской счастливой улыбке ту ещё конкуренцию. На кой черт Лейн вообще сюда занесло? Она ни разу за столько лет не страдала такой ерундой. Никаких глуповатых кофеен, способных убить своей навязчиво-светящейся атмосферой, никаких гирлянд и вонючей хвои в квартире. Черт бы побрал эти их зимние праздники. Их придумали идиоты для таких же идиотов, а бизнесмены поддержали, тоннами вываливая на мир свои яркие побрякушки и получая за это миллионы долларов за сезон. Да за что, Господи? Мисс Л с трудом сглотнула скопившуюся в горле слюну ну, не слезы же!) и с несвойственной себе медлительностью распахнула пальто. По сторонам она не смотрела. Она кожей чувствовала, что за столиками сидит очередное сборище придурков, а краем глаз улавливала красные шапочки Санта Клауса на их головах. - Счастливого Рождества, мисс! - радостно кивнул Лейн бариста. Мисс Л хмуро прошлась по нему взглядом. Небось студентик какой-нибудь. Приличной работой на хлеб зарабатывает, молодец. - Что будете пить? Она даже не задумывалась. - Горячий шоколад, - ответила она, рассматривая меню, украшенное снежинками, у бариста над головой, но не для изучения, а так, просто; она знала, что хочет, ещё с первого шага в этот блестящий дождиком рождественский цирк, а может, и раньше. Зачем двадцативосьмилетней тётке потребовался горячий шоколад, если дома прилежно ждёт виски, она не задумывалась. Ей просто захотелось выпить этот шоколад, вот и все. - Будет сделано, - ответил на ее заказ добродушный студентик и начал привычно клацать по сенсорному экрану за кассой. Между тремя или четырьмя кликами он не раз успел поглядеть на Лейн с таким любопытством, будто он в зоопарке, а она – панда с двумя головами. - Не замёрзли, мисс? - Нет, - она протянула ему кредитку. Он поставил перед ней большой цветной стакан с шоколадом и крупного имбирного человечка в прозрачной упаковке. Мисс Л посмотрела на улыбающегося парня, вздернув первую бровь. - Это бесплатный бонус. Приятного вечера, мисс. И всё-таки Счастливого Рождества. В этот вечер нельзя грустить. - Спасибо, - в лёгком замешательстве ответила она. А потом, когда уже почти открыла дверь, чтобы уйти, повернулась обратно, повиновавшись непонятному порыву, и сказала: - Счастливого Рождества. Когда она покинула теплую кофейню, тело тут же пробрал чуть покалывающий холод; он шустро юркнул под юбку, окутывая ноги в тонких колготках непривычным, ранее не трогавшим ее онемением. Но, пожалуй, даже эти новые, немного странные ощущения ни за что не сравнились бы с теми, которые возникли на языке Лейн после того, как она едва ли не впервые в своей взрослой жизни сказала фразу, опоясанную для нее горькой ненавистью. Она словно откусила кусок слишком терпкой хурмы, а потом залила кислым лимонным соком, которым в ресторане со страстью поливают лишь мидии. Лейн слишком резко вышла на переполненный людьми тротуар и вписалась в какую-то женщину. Слава Богу, что шоколад в ее руке был плотно накрыт крышкой, иначе бы точно оказался и на Лейн, и на женщине. - Ой, милая, ну что ты, - выдохнула пострадавшая прихожая, - все в порядке? - Да, - ответила мисс Л, немного отступив в сторону сияющих витрин; она запахнула пальто, но застегнуть его одной рукой не представлялось возможным. Зря не забрала машину из сервиса вчера утром – сегодня бы не пришлось снова идти пешком, и тогда ее взору не представился бы студентик из кофейни, явно заинтересованный ее сиськами под обтягивающей рубашкой, ни сумасшедшая семейка со своим шоколадом, ни эта женщина... Господи, вся ее жизнь такое дерьмо, что в ней, кажется, совсем не осталось места другим вещам. Лейн выдохнула и натянула на красные губы рабочую улыбку: - Надеюсь, с вами тоже все хорошо. Извините. - Конечно-конечно, - тепло улыбнулась ей женщина в бесвкусном фиолетовом пуховике и похлопала ее по плечу, - все хорошо. Счастливого Рождества вам, мисс! Улыбка тут же погасла. Нет, это уж слишком. Слишком много счастья за один вечер. Ей остро захотелось показать этой полоумной средний палец, но она сдержалась; знала бы эта тетка, сколько раз за рабочий день Лейн приходится вот так вот сдерживаться. Каждая свинья, притащившая свои булки в "Глодстенс", будь то милая старушка с вставной челюстью, или жирный мудак с тремя подбородками – когда они поднимали вверх свой кривой мизинец и с жопой вместо лица на весь ресторан требовали позвать управляющую, - собственно, ее, стоящую буквально в двух метрах, - у мисс Л начинал дёргаться левый глаз. А уж после, когда они стартовали со своими возмущёнными речами, Лейн представляла, как её руки смыкаются у них на горле и не отпускают до последнего их свинячьего вздоха, больше похожего на пронзительный визг мужика, которого только что ущипнули за мошонку. - И вам, - сквозь зубы прошипела Лейн. А потом, уже не глядя ни на светящиеся витрины, ни на остолбеневшую от ее тона женщину, быстро зашагала прочь от этой аллеи. Прочь, прочь, прочь. Ей оставалось совсем немного до жилого квартала, где она по велению щедрой Софии когда-то бросила свои кости. Десятый этаж, сорванный ею же номер. Крепкая бронированная дверь – такая же, как и у всех в ЖК. Лейн даже не помнила, как вошла в квартиру, но тем не менее она сбросила с плечей пальто, при надобности с лёгкостью сошедшее бы для БДСМ-игрищ, сняла ботинки и вдохнула воздух хорошенько за день проветренного жилья. Квартира, как всегда, встретила ее тишиной, и клокотавший в горле гнев постепенно сошел на нет. И тогда Лейн вспомнила, что, вообще-то, не сделала даже глоток уже остывшего шоколада; странно, что она не психанула где-то по дороге и не вывернула его на асфальт, чтобы в итоге его слизала одна из домашних собачонок и сдохла от диабета. Ну, или что там у них за болезнь от сладкого? А, впрочем, плевать. Она взяла наполненную посудину с полочки в прихожей и отнесла ее на кухонный стол, декорированный под черный мрамор. Включила приглушенную подсветку на подвесных шкафчиках и под столами. Хм. Интересно. Может, такой свет, напоминающий о домашнем уюте, это не так уж и плохо. Ну, не совсем плохо по крайней мере. Помнится... Помнится... Ах да, это было четыре года назад в канун очередного Рождества, точно. Софи тогда притащила ей целую коробку игрушек, свечей, гирлянд и ещё черт пойми чего; сделала она это с таким виноватым видом, как будто только что расстреляла весь Белый Дом, а не всего лишь не сможет отметить праздники с Лейн. Боже, подумать только, о чем люди переживают! Лейн об этом и не вспоминала до тех пор, пока ее обычно полупустая квартира не наполнилась всем этим переливающимся хламом. Она сложила все, что Софи успела развесить, обратно в коробку, едва та выскочила за порог, и засунула в кладовую. С тех пор и не доставала. Надо бы выбросить уже наконец. Мисс Л фыркнула самой себе, по-прежнему вертя в пальцах стаканчик с шоколадом. Она никогда не пила такую детскую бурду. Стоит ли начинать? Может, просто вылить? И так ведь задница уже необъятная от всяких шоколадок с мороженым. Мисс Л, возвращаясь домой, стабильно глотала виски, иногда ром или джин. Она добавляла алкоголь во все, во что его можно было добавить, потому что после него между ее глазами и миром вырастал густой туман, достаточно плотный для того, чтобы не замечать мелочей, запускающих в мозг поток нехороших мыслей; не то чтобы мисс Л в принципе могла похвастаться их особым наличием, но время от времени они все равно находили какую-то неизвестную ей щель и просачивались через нее, как ртуть, как грязь... Иногда они загорались, словно секунду назад выкованное клеймо весом в тонну, и прижимали ее раскаленной печатью к самому плинтусу. Лейн ведь, Господи, ненавидела свою жизнь. Она ненавидела всю свою жизнь. Как эти люди могут так легко радоваться, улыбаться, поздравлять друг друга с каким-то там Рождеством? Она даже не помнила, что такое искренность, не говоря уже о радости. О Боже мой, ее квартира полностью отражала то, что червями копошилось в душе! Идеальное сочетание черноты, депрессивности и бутафории. Люди в ее глазах так вообще выглядели кучей живого дерьма, нацепившего на себя фейские крылышки. Клоуны. Сборище клоунов. Лейн так и не притронулась к шоколаду. Вместо этого она уже заученным движением открыла второй подвесной шкафчик и достала со второй полки бутылку виски, налила в бокал и залила в горло, как обыкновенную воду. Жжение наждачкой прошлось по пищеводу, но оно было таким привычным, что уже родным; Лейн не ощущала его так остро, как когда впервые попробовала. В своем ущербном Лейквуде она такое даже не нюхала. Единственное, что она могла там нюхать, так это сперму всех быков города, съезжавшихся на первый этаж их с мамашей и без того хлипкого дома. Он находился почти в аварийном состоянии. А эти... Эти хреновы уроды шатали его вместе с ее мамашей. С этой свиньёй. С этой мразью. С этой дешёвкой. Лейн выпила ещё пару бокалов и поняла, что ей хочется ещё; желудок начал требовательно сжиматься в попытках получить желаемое, но мисс Л отставила бутылку в сторону. Ее держало на этом свете только одно: не закончить жизнь так, как закончит ее мамаша. Лейн не хотела без имени валяться в сточной канаве, а потом, когда сдохнет, разлагаться до тех пор, пока не найдется герой, которому будет невпадло позвонить в морг. Нет уж, увольте. Она не такая, как мамаша, и отсосите. Лейн шумно опустилась на диван в гостиной, где из-за почти стерильной пустоты пространства слышалось эхо, и включила телевизор. Клипы... Спорт... Спорт... О, фильм. Кому-то выпустили кишки топором для рубки мяса. Восемнадцать плюс. Годится. На ее губы легла горькая усмешка, а пальцы с красным маникюром ослабили хватку на пульте. - Счастливого Рождества, ублюдок! - завопил с экрана какой-то стремный мужик с топором, а затем отчаянно бросился на мужика поменьше. - И тут счастливое Рождество, - заторможено выдала Лейн, озадаченно поджав губы. Стальные глаза сосредоточились на темной двери в кладовку, замаскированную под цвет стен. Множество вазонов в правом углу от телевизора и дивана вдруг показались Лейн чересчур мрачными в этом свете. - Ладно... Счастливое Рождество, так счастливое Рождество. Она встала и заглянула в кладовку. Это случилось так странно и внезапно, что Лейн, пожалуй, сама очнулась лишь тогда, когда стояла на своей кровати в спальне и вешала синие гирлянды над изголовьем. Она закончила чуть медленнее, чем все остальное, и вышла в зал, разглядывая свое преображенное жилище. Оно никогда ещё таким не было. Мисс Л словно оказалась в квартире у кого-то другого, у какого-то ярого фаната зимних праздников – у идиота, каковыми считалась чуть ли не вся страна. Да что там – весь мир. На двери ныне висел хвойный венок с красными шарами, а рядом с ним, у стенки, у экрана домофона – большой рождественский носок. Гирлянды висели на подвесных шкафчиках и над плазмой, окидывая зал предвкушающими чудо огнями; маленькая искусственная ёлка стояла на кухонном барном столе – такая сияющая, словно это теперь она здесь главная, а не Лейн. На всегда голом диване лежал теплый плед на ощупь, будто сны ангельских детишек... Горшки крупных вазонов теперь окаймлял пушистый дождик. Даже на канале, по которому шел ужастик, началась какая-то глупая семейная сказочка. Чертовщина, честное слово. Лейн смотрела на всю эту волшебную мультяшную мишуру и вспоминала книги, которые когда-то, сидя в своей холодной комнате на чердаке, читала взахлёб по нескольку раз подряд. Она смотрела и не понимала, нравится ли ей все это, или, может, совсем нет. Она просто поддалась порыву. В голове возникла совершенно абсурдная мысль: не хватает большой ёлки. Вон там, у окна. Рядом с дверью в спальню. Большая ёлка. Большая ёлка... Лейн мечтала о такой в детстве. Да, черт возьми, она мечтала когда-то в детстве. Она о стольком мечтала, что теперь и не вспомнишь всего; яркие картинки тогда мелькали перед глазами мисс Л так легко и просто, стоило всего лишь захотеть, всего лишь представить. ...Эвелина стоит босиком на полу, заляпанном спермой, перед круглым обеденным столом. Тогда она ещё не знала, что эти скользкие белесые потёки так называются. Ей недавно исполнилось четыре. На ней висит большая белая рубашка для сна, порванная и грязная, и волосы тоже висят - немытые и дурно пахнущие. Эвелина неловким движением вытаскивает длинный коричневый волос изо рта - их, наверное, даже несколько; желудок сводит от голода. Она заглядывает в холодильник и обнаруживает там только перевёрнутую банку пива. Мама спит, раскинувшись на кушетке. Она голая. За окном и открытой дверью слышны радостные вскрики детей рядом с соседним домом; они, должно быть, лепят снеговика. Маленькое сердце Эвелины сжимается непонятно, больно, резко, и она не замечает, как на бледных щеках появляются... Слезы. Лейн тряхнула головой, откидывая неясно откуда вылезшие проделки памяти, заправила за ухо прядь длинных коричневых волос. Они пахли свежестью. В руке она снова сжимала стакан с шоколадом, и теперь чувствовала его густую сладость на языке. А на щеках мисс Л все же обнаружила слезы - соленые, жидкие, частые, прямо как в то утро целую тысячу лет назад. То было Рождество. У нее болело в груди, и она не знала, в чем дело. Ей было четыре. Теперь ей двадцать восемь. Ее сердце безрадостное, как горка праха. А вокруг – Рождество. Все то же счастливое Рождество.