Полароиды

Единый стиль – простой, аккуратный, выдержанный. Никаких пафосных львиных голов в ванной: современная душевая кабина и жёлтая плитка на стенах. В спальне все банально, в основном – однотонно. Белый и черный. Мало мебели и много вещей. Растрепанные занавески... Большая кровать... Рот ее изогнулся в кривой улыбке, оставив глаза печальными. Да, здесь был обыкновенный потолок. И обыкновенные бежевые цветы на обоях. Обыкновенная Марион. Или, скорее, совсем глупая Марион. Глупая Марион в чужой постели. О чем она только думала, когда целовала Харриет? О чем, черт возьми?.. А что двигало ею, когда они вдвоем оказались в ду́ше? А в постели? Все эти вещи, слетевшие с тел в один миг, – неужто это случилось с ней? О нет, нет... Дурацкая шутка. Боже. Марион хотелось выть, неистово раздирая глотку. Эти вопросы, эти мысли – все они терзали ее, как изголодавшиеся волки. Они выедали дыру в ее голове и сердце, и тогда становилось совершенно невыносимо признавать реальностью то, что случилось. То, что несомненно случилось... Правда ведь? Марион смотрела куда угодно – на потолок, покрытый шершавой краской, на белеющие ногти, сжимающие одеяло, на интерьерные решения чужой спальни. Но только не на нее. Только не сейчас. Харриет лежала на ее груди, не обремененная одеждой, и тоже молчала, подпитывая убийственную тишину. Ее пальцы выводили замысловатые узоры на плече Марион, и те вызывали щекочущих кожу мурашек; они бесконтрольно шествовали по животу, груди и плечам. Их тут же перехватывал, как истинный джентльмен, отклик внизу живота. Кто-то что-нибудь говорил о бабочках? Марион сжимала ноги, стараясь не думать об абсурдности своего занятия. Поздновато, не так ли? Они ведь уже переспали. Чем им помешает ещё один раз? Однако холодная испарина на лбу, отвергая желания, упорно твердила, что помешает. Это не позволяло Марион свободно дышать. - У тебя так громко бьётся сердце, - тихо сказала Харриет. Она почти не шевелилась, отыскав для себя удобное местечко: ее щека лежала прямо на грудной клетке Марион, не левее и не правее. Ее размеренное дыхание, плавное и горячее, не давало соскам вернуться в привычное положение, и поэтому они находились в болезненном ожидании бывших ранее ласк. Но разве Марион могла обратить на это внимание, когда лёгкое покалывание в сосках было ничем по сравнению с тем, что ожидало ее уже через несколько часов? У нее текли слезы, опаляя горячей влагой виски́. Ментально Марион находилась где-то на распутье дорог. И с любой стороны, куда ни глянь, на нее со скоростью света несся пылающий грузовик. Харриет снова окликнула ее, и Марион все же пришлось ответить. - Я знаю, - пробормотала она. - Прости, просто... Я, кажется, влюбилась. И совсем потеряла способность соображать, что делаю. Зря я все это начала. - Я тоже не пример самоконтроля. - Ты держалась. - Я не знала, взаимны ли мои чувства, - тихо возразила Харриет. От нее, в отличие от белой как мел Марион, веяло приятным ветерком спокойствия, которого Марион никогда не хватало. - Я подумала, что больнее один черт уже не будет, - кисло усмехнулась она, утерев влажные дорожки от уголков глаз. Слезы и не думали заканчиваться. И почему, спрашивается? Марион ведь так старалась не копаться в будущем. Она старалась ни о чем не помнить. А они все равно текли. - И ошиблась. Я ошиблась. В очередной раз. Прости за это. Харриет поднялась на локтях и поймала совершенно потерянный взгляд зелёных глаз напротив; для этого ей пришлось коснуться ее щеки, такой родной и теплой, и почувствовать концентрированный запах духов на шее Марион. - Это была моя самая лучшая ночь за последние двенадцать лет, - осилила улыбку Харриет, - а ты просишь за нее прощения. Не нужно. Сейчас я рядом с тобой, прямо как хотела с самой первой встречи, а все остальное будет после. - Если ты так просто можешь забыть о том, что будет после, то я счастлива за тебя, - ответила ей Марион, поднявшись. Она свесила с кровати обнаженные ноги и посмотрела на паркет, мгновенно охладивший стопы. Это чувство ей не нравилось. Разве могло быть иначе? На груди у Марион лежал булыжник размером с кровать под ней. Он сковывал каждый вдох, переплетаясь с атомами, и бесконечно крутил заново одну и ту же картинку; эта картинка была о будущем. Ком в горле тоже напоминал: уже сегодня утром, ровно в восемь, поезд Карстон-Вествуд увезет от нее женщину, перечеркнувшую образ Мэрит, навсегда. Марион помнила, что Харриет стремилась к этому переезду всю жизнь. Помнила, что ей там будет хорошо. Но ведь – да, какой эгоизм! – Марион останется здесь, в Карстоне, ещё на неопределенный срок. И сегодня утром, когда Харриет обретёт дом и мечту, Марион лишится единственного человека, скрашивающего ее пребывание в чужом городке. Лишится женщины, которая спустя столько лет безнадежной любви к другой, заставила Марион забыть об этой другой. Какой станет ее жизнь без их кофе на крыльце под запах лилий и свежескошенной травы? Без обеденных разговоров на работе не о работе? С кем ещё Марион сможет чувствовать себя настолько живой? Да ни с кем. Обрести и сразу же потерять – самая отстойная шутка сеньоры Жизни. Ох, разумеется, Марион уже не пристало страдать о любви, но разве это можно было хоть как-то проконтролировать? Как оставаться безмятежной и позитивной, теряя самого близкого человека в мире? Четыре месяца пролетели незаметно; но надо ли говорить, что они возымели на взрослую женщину тот же эффект, что и десятилетия. Время связывает людей крепко-накрепко, скрепляя их запястья красными нитями – такова легенда. В случае с Харриет время переменило свою структуру, отвергло собственные привычки; оно вышло из-под привычной линии поведения, и это вселяло в Марион больше скорби и горя, чем можно было себе представить. Маленький унылый городок, четырехлетняя дочка и работа, имеющая крайне мало общего с ее блестящей адвокатской карьерой в Лос-Анджелесе – впечатляет, не так ли? Господи, она ведь теперь должна остаться совсем одна. Совсем? Обнадеживающего ответа на этот вопрос, увы, не нашлось. - Марион, - вздохнула Харриет и обняла ее со спины. Ее руки обвили живот Марион, а голова умиротворенно легла на ее плечо. Копна кудрявых светлых волос соприкоснулась со строго прямым каре – ещё светлее. Как жаль, что они были похожи не только цветом волос. Может, в таком случае все оказалось бы куда проще. - Ничего не изменишь, я знаю. - Если ты по-прежнему отказываешься ехать с нами, то... - Я не могу, Харриет, - покачала головой она, - ты же понимаешь, что не могу. Для тебя было важно самой выбраться отсюда, и для меня это тоже важно. - Понимаю. А я не могу остаться здесь, как бы сильно мне этого не хотелось. Возможно, будь я одна, мне бы это ничего не стоило, но... - Я понимаю. Что ж, - горько усмехнулась Марион и снова смахнула слезы с ресниц. Она обернулась к Харриет и тут же поймала ожидающий ее взгляд. Ее глаза тоже захлебывались отчаянием, и Марион не нужно было быть экстрасенсом, чтобы замечать банальные очевидности, - нам остаётся только принять реальность. Да? Харриет всхлипнула, благодарно улыбнувшись. Она, не глядя вниз, нашла ее пальцы на смятой, горячей простыне, и сжала их в своей ладони. Мягкий поцелуй в плечо напомнил Марион о том, что у них осталось всего-то меньше пяти часов. - Да. - У нас есть ещё немного времени, - сказала Марион. И только после того, как она проговорила все это, в груди начало теплиться что-то, отдаленно напоминающее смирение. Они не в силах что-либо изменить и... И всё. Всё? Принять. Им оставалось принять. Их история закончится уже в семь утра, когда будильник уведомит о том, что пора просыпаться и ехать прямиком на вокзал. Об этом более чем красноречиво напоминали собранные чемоданы, гордо стоявшие у двери. А часы показывали всего лишь два. Дети спали в соседней комнате, уставшие после прощальной вечеринки. Миссис Хоуп спала у своей подруги Фарчаут. Карстон был наполнен неизбежной тишиной. А они – Харриет и Марион, две женщины, чьи судьбы скоро разойдутся насовсем, – были наполнены любовью до краев. И отчаянием, пожалуй. И смирением, возможно.