Лицензия на убийство

      — Я так понимаю, он хочет «зеркального карася»*. Он его получит, — рассуждал Тино, разглядывая в очередной раз картинку с надписью «жертва» на обороте. Было уже 6:30 (финн обладал привычкой вставать раньше звонка будильника). Рядом с фотоальбомом остывала чашка со свежезаваренным кофе, и дымился тост.       — Центральный парк, говоришь… Тоже мне. Сплошная равнина. Хотя, минуточку… Старинная заброшенная церковь. Идеально. Только вот что за собрание, хотел бы я знать.       Телефон заказчика упрямо молчал, как партизан, СМС-ки остались без ответа. «Редкостный тупица», — заключил наёмник, щёлкнув зажигалкой. Телевизор тоже не желал выдавать полезную информацию, хотя собрание, как казалось Тино, совсем не обычное и каждодневное мероприятие, и о нём должно быть известно в СМИ.       — Ладно, чёрт с этим. — Финн одним залпом опустошил чашку кофе и проглотил тост. — На месте всё выясним.       На месте действительно выяснилось и подтвердилось очень многое: на расстоянии около двухсот метров от самого центра парка действительно находилась заброшенная церковь. Несмотря на столь раннее время, около места сбора уже бродили люди, преимущественно женщины. Что-то ёкнуло у Тино в сердце, но времени думать уже не было — с чехлом для гитары (хотя внутри лежал инструмент куда страшнее) он беспрепятственно проник на самую верхушку церкви и занял выгодную, как он полагал, позицию для снятия цели. Что же, клиент отказался выдавать своё оружие с акцизной маркой**, а значит убийство засчитано не будет, к чему тогда вся эта ненужная бумажная рухлядь? Пришлось доставать свою винтовку. И всякие прибамбасы к ней вроде оптических прицелов. И тащить всё это сюда в особом чехле, который гарантированно не вызовет подозрений. По крайней мере, пока тебя не попросят сыграть на фантомном инструменте.       7:30. Замечательно. Часики тикают, время ползёт, а люди уже на подходе — вон их сколько собралось. Глядя на них, Тино всё не переставал удивляться, почему об этом мероприятии нигде не было сказано ни слова?       Тино ждал. А толпа собиралась. Финн закурил, а люди загалдели, делясь своими бытовыми проблемами. «Кому нужна твоя стиральная машина с поломкой, — зло думал финн после реплики одной из дам о приключившейся катастрофе в её доме не далее, как позавчера. — Это никому не интересно». Как вообще можно быть друг другу интересными? Обычные люди. Обычные лица. Обычные голоса. И все они порядком надоедают, особенно, когда они все вместе и давят толпой. И ещё эти кажущиеся занимательными истории… Когда-то они давно потеряли свой цвет, полиняли, стали как никому не нужная половая тряпка под батареей или где-то ещё. Сколько историй придумал мир, и у того не источается воображения на новые, впрочем, отдалённо-таки напоминающие предыдущие, байки. «А потом ещё жалуются, что всё кругом дерьмо и так тоскливо».       Тино не жаловался на жизнь. В этом плане у него была особая точка зрения на существующие вокруг вещи. Что бы в мире не происходило, его это мало задевало. Он относился ко всему с тем холодным спокойствием, с коим даже не работает в своей камере патологоанатом. Иногда создавалось ощущение, что финн вовсе лишён чувства юмора, в то время, как, в качестве психологического барьера используют эти врачи шутки и анекдоты, он просто не подпускал всего этого близко к сердцу, всё отлетало куда подальше. И искренне не понимал тех людей, которые занимаются подобной ерундой, так высоко ставя чувства, искусство над трезвой логикой и умиротворением. Если вам угодно знать причину, то вот она — исток всех этих защитных стен идут из самого детства, того прекрасного возраста, когда становится новый человек. Что касалось самооценки, то финн не завышал и не занижал себя — он прочно держался между двумя этими людскими заскоками, предпочитая вовсе не лезть себе в душу, боясь наткнуться на что-то болезненное, так же, как и прыгая в мутную воду ныряльщик рисковал напороться на арматуру или разбить себе голову об камни.       8:15.       Тино мысленно рисовал себе портрет Оксеншерны, пытаясь представить себе, насколько близко к реальности было его изображение на фото. Странная закономерность — люди на фото чем-то да отличаются от своих оригиналов. Шестой окурок аккуратно лег в баночку с пеплом. Карие глаза сосредоточились на разношерстной толпе, финн старательно пропускал мимо ушей слова, крики, песни — они остались разноцветным комком где-то далеко позади за восприятием. Заказанный человек всё никак не появлялся, и это досаждало киллеру — сейчас было именно столько людей-свидетелей смерти, сколько нужно было по понятно каким соображениям. Слишком большая толпа внушала недоверие.       Мимо внимания Тино скользнули двое — кажется, это было в половину девятого — один какой-то рослый с вихром на голове, и рядом с ним пробежал кто-то поменьше в темно-синей матроске и с фотоаппаратом в руках. Первый начал что-то бойко тараторить окружающим, вертя в руках что-то вроде телефона или плеера, точно не разглядишь, а второй защёлкал фотоаппаратом. Тино с нетерпением глянул на часы и чертыхнулся. Где же он? Вот притащили трибуну. Вокруг нее как по зову образовалась беспросветная пестрота, но восходить на трибуну никто не спешил. Позади вихрастого появились операторы со своими камерами, тот что-то оживленно им втирал, после взял микрофон и испробовал его — какая-то лишённая смысла фраза разнеслась по округе и спугнула мирно прогуливающихся птиц. Без пятнадцати девять. Ну и где этот виновник торжества?       Это лицо без какой-либо причины выделялось среди остальных — Тино узнал его сразу, роковой ошибки быть не должно. Утренняя прохлада заставила Бервальда укутаться в длинное синее пальто и натянуть на голову что-то вроде фуражки.       Тино занял своё положение, навёл прицел, но стрелять, конечно, не спешил — он выжидал. Карий глаз и прицел неустанно преследовали Бервальда вплоть до того, как тот взошёл на трибуну. Ленивое солнце блеснуло в его очках. Тино крепче сжал свою винтовку.       Человек действительно выглядел лучше, чем на фотографии. Но не менее прекрасен он был и в роли оратора. Чистый, почти без помех звук микрофона разлетался как ветер, теребя души слушающих рядом людей. Слушал их и Тино, но долетали до него лишь жалкие крохи пламенной речи Бервальда.       «Заказчик ещё в первом сообщении просил сделать всё красиво. Но если бы я знал, сколько времени займет вся эта «красота», я бы потребовал тысяч шесть… хотя к чёрту они мне. Деткам они не пойдут», — рассуждал Тино, ожидая своего часа. И этот час настал.       О том, что случилось дальше, в те роковые пять минут, что изменили ход всей истории, Тино вспоминать не любил. Они прошлись тогда в опасной близости от его самого больного и самого сокровенного; прочные стенки сосуда задеты, еще б чуть-чуть и хлынула кровь. Это было впервые за столько лет неуязвимости. Та мысль, что убийство могло быть совершено на глазах не одного, а этак десятка или даже больше детей заставляла его забыть как дышать, а перед глазами, как на плёнке, проявлялась кровавыми пятнами картинка: всё качается, трясется, давит, то люстра, то книжный шкаф, а возле него агонизирующее тело в тёмной луже. Кряхтения, возня… И лицо, прикрытое длинными волосами, мрачная ухмылка и дикие, взбешенные глаза. И все это с ним, с Тино, на расстоянии вытянутой руки… Замогильный шёпот, просьбы врачей, ослепляющий ультрафиолет больничных ламп. Все потонуло в этом буром болоте воспоминаний.       Тино сидел возле стены, только-только отойдя после того минутного кошмара. В трясущихся руках он обнаружил флягу с виски, которую он всегда таскал с собой. В горле уже всё прожгло алкоголем. Если бы тогда к Бервальду не подбежал мальчишка, заказ был бы выполнен. Какого чёрта финн не был предупрежден о таких деталях? Что, чёрт возьми, здесь происходит?! Что здесь делает толпа детей, кто тот мальчуган?!       Немного отойдя, финн начал постепенно возвращаться к реальности и трезвому разуму. Быть может, этот ребёнок просто подбежал к нему, как это делают все дети его возраста, допустим, просто подержаться за руку. Мысль о том, что они могут быть родственниками, Тино просто не допустил: то мгновение, когда ребёнок и взрослый оказались рядом в прицеле, дало ему возможность предполагать, что они никак не могут быть связаны родственными узами, слишком уж они были непохожи друг на друга.       10:26. Уже тринадцатая недокуренная сигарета легла на дно своеобразной пепельницы. Очухался финн довольно скоро: тряхнув головой, чтобы прогнать остатки наваждения, он осторожно выглянул в окошко. Собрание уже подходило к концу, некоторые люди оторвались от толпы и ходили вокруг да около. Детям было скучно стоять и слушать, и поэтому они затеяли игру в догонялки и в прятки. С ними бегал и тот малыш.       Пока произносились последние слова, финн медленно собрал всё своё снаряжение, убрал «пепельницу» и сел на третьей ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж, прислушивался к своим ощущениям. Тихо. Значит, всё прошло. А теперь предстояло еще выяснить еще парочку необходимых деталей.       К счастью, выход из церкви располагался в другой стороне от места собрания, иначе бы финн рисковал быть замеченным. Из заброшенной церкви выходит человек с футляром от гитары на плече… Пожалуй, слишком много вопросов и подозрений. Так что Тино, всё же с некоторой осторожностью, покинул пределы церквушки и немного отошел от неё, снова закурив. За спиной всё буйство звуков начало стихать, включая аплодисменты, рядом с церковью послышались шаги. Тино показался из-за стен церкви, а после уже непринужденно шел по залитой утренними лучами солнца дороге, сливаясь с толпой. Никто, в общем-то, и не обращал на него внимания (по крайней мере, так казалось самому Тино).       Ан-нет, скопление детишек и некоторых взрослых не спешило рассасываться. Скорее, они только разбрелись — кто-то сидел на лавочке, а кто-то оживленно болтал, а кто-то впал в детство и играл вместе с детворой. Взяв с лавочки какую-то газету, Тино положил рядом с собой футляр и занялся чтением (если быть точнее, только сделал вид, что ему интересна статья про курс акций в этом месяце). Две мамаши рядом, одна с коляской, увлеченно трепались между собой, и финн внимательно прислушался к их разговору, как только понял, что они говорят не абы о ком-то, а именно об Оксеншерне.       — Ты не поверишь, но этот благодетель так много вкладывает во все детские дома и помогает детям-сиротам и вдовам! И откуда у него столько добра?!       — Притом, я слыхала, моя дорогая, что он сам вдовец. И что этот ребёнок — ну, ты помнишь его, он во время выступления ещё отчима своего обнимал — не родной. А ты посмотри, как он тянется к детишкам!       — И они его любят, Агнетте! — громким шёпотом произнесла и замолкла, улюлюкая с младенцем в коляске.       Вот тебе раз. Его жертва спонсирует осиротевших детей и их матерей или опекунов. За прослушиванием подобного потока речи Тино не заметил, как кто-то рядом с ним закопошился. Когда же под ним что-то заскрежетало, как будто что-то тащили по земле, финн наконец оторвался от «чтения» и глянул в сторону. Тот самый ребёнок с любопытством оглядывал чехол финна, даже выдвинул чуток из-под лавочки.       — Чужое брать нехорошо. Ты знаешь это, малец? — отчитал ребенка Тино, и тот замер, пойманный на месте преступления. Рядом с ним встал человек, и финн готов был поклясться после, что это было очень внезапно.       — Он прав, Питер. Отойди от него, — мягким баритоном сказал швед, взяв руку ребёнка, и после осведомился у финна:       — Вы музыкант?       — Играю иногда. Но сейчас я не в настроении, — тут же сообщил Тино, не отрывая глаз от газеты.       — У. Каков курс акций в этом месяце?       — Упали на 0,4%, — ляпнул киллер.       — Я так и знал.       Снова топот, загремели голоса. Тино выглянул за краешек газеты и моментально узнал того вихрастого парня и его вечного спутника с фотоаппаратом. Вот здесь нужно было быть аккуратным, ибо фотоаппарат — злейшее оружие для человека профессии Тино. Тот предпочел отмалчиваться, снова занявшись изучением увлекательных новостей в области экономики.       — Вы меня и здесь достали, — почему-то финну показалось, что швед улыбается, но, когда Тино поднял глаза на его лицо, убедился в обратном. Каменное лицо без эмоций, разве что пристальный взгляд. От него стало как-то не по себе.       — А как же! — навеселе брякнул вихрастый и сгреб бедного юношу в матроске. — Ну, фоткай давай уже!       — Плёнка кончилась, — отрекомендовался тихо тот.       — Ну ты даешь, а запасную взять с собой?       — Ты не догадался вчера взять запасной телефон, и разбил свой в баре.       Вот так разоблачение. Тино, заслышав предпоследнюю реплику парнишки, опустил газету, но всё равно оставался настороже.       — Слушай, ну причем здесь это, Кетиль, ну… — замялся собеседник, а швед выражения лица так и не поменял. — Это не имеет никакого отношения к моей работе журналиста.       — Я к другому, между прочим, клоню, Йоханнсен.       — Вечно ты со своими странностями, — отмахнулся тот. Кетиль пожал плечами и увлекся картинкой с первой страницы газеты Тино. Тем временем вихрастый засыпал шведа вопросами, достав блокнот:       — Так стало быть, в Стокгольме ненадолго? Сегодня отъезжаете?       — Да.       — А куда?       Тут финн напряг слух, так как рядом закричали дети. Он уловил:       — …aninge       — Ага. Это который в 40 минут езды на пригородном поезде Pendeltåg?       — 37 минут. Угу. Слушайте, мы с Питером очень спешим.       «Неудивительно, что все о нём так осведомлены. Болтуны — находка для шпионов», — подумалось Тино. Когда Бервальд с Питером отошли в сторону, Йоханнсен переключился на Тино:       — А я тебя здесь не видел. Давно пришел?       — Буквально 10 минут назад, — сквозь зубы ответил финн.       — Хенрик, не надоедай. — Кетиль оттащил занудного журналиста в сторону, к великому облегчению финна.

***

      — Какого хрена вы мне не сообщили, что это за чёртово собрание, и что на нём будут дети?! — рычал Тино в трубку уже дома, стоя напротив зеркала в передней.       — Вы сами могли уточнить это у меня.       — А семь сообщений и четыре звонка впустую?! Захера вы вырубили мобильник с утра?!       — Он стоял у меня на зарядке. Не думал, что я так пона…       — Я так понял. Вы меня за дурака держите, не так ли? Сначала требуете сделать всё красиво, затем отказываетесь выдавать мне оружие с акцизной маркой, на горячее выдаете вот такую штуку, а на десерт — убийство на глазах детей. И потом. Чем мог так насолить обыкновенный спонсор детских домов и сирот?       — Это уже не твоё дело. Мог бы и мальчишку прихватить.       Если бы канарейки умели воспринимать и понимать человеческую речь, то на голову бедной маленькой Гали свалился бы набор отборных ругательств и мата. Единственное, с чем Тино не умел бороться — это непроходимая тупость и бессмысленная жестокость.       — Ну, что же. — Голос дрожал слегка, но собеседник не терялся. — Раз в ваших правилах не убивать детей и не калечить хрупкую детскую психику, то я найму того, кого это не остановит.       — Желаю удачи, — голосом последней язвы ответил Тино. На другом конце линии наконец тишина.       — Он смелый только по мобильной связи. — Объяснил финн канарейке, меняя ей воду. — А так он последний кусок дерьма и трус.       — aninge, aninge… — Защелкал пальцами финн, проходя в гостиную, мельком замечая электронные часы. 16:43. Именно до этого времени ждал Тино ответа своего ненаглядного заказчика. Через три с чем-то часа отойдет поезд в какой-то …aninge. На глаза финну попалась случайно брошенная когда-то карта Швеции с расписанием пригородных поездов и схемой метрополитена. Тино долго искал в окрестностях Стокгольма город с этим злосчастным окончанием, и спустившись к югу нашёл некий город Västerhaninge, куда тянулась рыжая железнодорожная линия. Развернув карту, Тино изучил на её обратной стороне расписание. Двадцать двадцать. За ним следовал поезд на 21:17. Финн снова посмотрел на часы. Шестнадцать сорок семь. У него было целых четыре с половиной часа, чтобы собрать вещи и купить билет на следующий поезд. И сделать кое-что ещё.       С этой минуты Тино словно завели: он метался по дому в поисках чемодана, как нашёл, закинул туда еду от миссис Роуз, несколько вещей, пистолет в неприметном чехле, пачку долларов и две пачки сигарет. Но когда рука коснулась фотоальбома, финн будто бы пришёл в себя: заказ аннулирован. Куда он так торопится и, главное, зачем? Но, так как сам Вяйнамёйнен не мог ответить на этот вопрос, оставим его открытым, и посмотрим, что будет дальше.       Все фотографии были сожжены в гостиной в камине. Все, кроме одной — Бервальда Оксеншерны. Её Тино бережно скрыл от посторонних глаз где-то в глубине чемодана. После он дал оставшимся фотографиям превратиться в пепел, погасил камин, выключил везде электричество и запер крепко окна. Канарейке было предоставлено трёхнедельное питание и питьё. Напоследок Галя клюнула финна в указательный палец, и Тино скрылся за дверью.       Половина шестого. Билет в кармане. И теперь можно было отдохнуть. Финн поставил чемодан под вокзальную лавку, сел сам и раскрыл книгу. Персиковый закат покрывал лёгкой розовой дымкой страницы, мокрый асфальт и рельсы. Мимо пролетали экспрессы, гудели поезда. Долго ли просидел Тино с Достоевским в руках, не знал даже он сам. Вообще, слишком много загадок и неясного встало перед его глазами после того собрания. Да и поведение его в корне изменилось.       — Вы тоже уезжаете?       Он поначалу не обратил внимания, ведь мало ли кто к кому здесь может обратиться, однако, почувствовав на себе тяжёлый взгляд, Тино нехотя, но поднял голову.