POV Тино
Сколько было времени?.. Башка болела так, будто через шприц под корку мозга залили свинец и после держали всё это на медленном огне, тщательно помешивая. Если бы не это, я бы снова ударился в постельное самоумаление. Но мне дико хотелось спать, а под головой была соблазнительно мягкая подушка, ну и что, что от неё разило полуторамесячной нестиранностью, разве это так же важно, как и… что за… — Бервальд! — я отрезвился в два счёта и прыгнул, как ошпаренная кошка, к окну. — Твою мать… Бервальд… — Я здесь, Тино. — Он стоял позади меня, обтирая грудь домашним полотенцем. — Сколько времени?.. Хотя, — кто-то извне влил мне в черепушку прекрасную, но отнюдь не гуманную мысль, — скоро будет время убивать. — Мне кажется, тебе стоит подумать ещё. Моё согласие с ним последовало чуть позже в связи с поисками чего-нибудь крепкого для мозга (а пиву я никакую иную альтернативу добыть не мог) и так, потягивая горьковатую жидкость сбоку от окна, я придвинул пальцем заплатанную штору. Ни ответа, ни привета. Как всё вымерло. — Ну да, — лаконично подытожил я и высосал всю банку до дна. Как и любой порядочный швед, Бервальд привёл себя в порядок и оделся фактически моментально, как если бы все его действия были расписаны строго и поминутно. Теперь, для полного чувства готовности к предстоящему дню, ему не хватало чашки свежего, горячего кофе. Желательно с корицей, это в его привычке. Он встал с другой стороны от окна, прислонившись к стенке и сложив руки на руки. — Как ты себя чувствуешь? — вдруг поинтересовался он. Я, будучи слегка в осадке, взболтнул: — Порядок. Ещё б покурить… — Кстати. Нам пришло письмо. — То есть? Какое письмо? Бумажное? — ступил я, раскрывая пачку сигарет. — Да. Сунули под дверь. — Он сунул мне в руки какой-то конверт небольших размеров, едва я только полез за зажигалкой. Распечатывая его, я на всякий случай прослушал его и прощупал. Ничего настораживающего не намечалось, пока не вскрыли самое содержимое письма. Точнее, его поначалу не было видно, пока я не поднёс его к включенной лампе. Вот тогда у меня волосы встали дыбом и засосало под ложечкой.Даже не думай.
И мысли не было. Вот честно. Я стоял как чурбан и глазел на бумажку так, как смотрит приговорённый на дуло автомата. Бервальд ждал, напряжение росло, а я дрожащей рукой извлёк зажигалку и дал записке прикурить. — Они нас и здесь достали, — с напускным простодушием сказал я, смывая её в унитаз. Для шведа этого сообщения оказалось достаточно, чтобы зависнуть в прострации, а меня тем временем кольнула совесть. Они были так близко и запросто могли прикончить нас обоих, а в тот момент я был пьян и было мне только до себя. — Прости. Этого больше не повторится. Я извинялся, потому что знал, что виноват, и виноват серьёзно. Я показал себя как ненадёжный защитник, и Бервальд имеет полное право усомниться во мне как в профессионале и человеке, если бы не одно но, которое он поспешил выразить.***
Грязно-голубая мгла легла на алый стяг неба и зажглась миллиардом звёзд, чей тусклый свет падал на подтаявший местами снег. Я уже знал — весна близко. Странно, но я начал привыкать к бервальдской странности. Он говорил чересчур мало, а делал безмерно много, так делая ровным счётом ничего. Ха, я уже говорю на его языке, но смешного в этом, увы, мало. — Весна близко, — сказал он однажды и наклонился ко мне… Я облизнул и прикусил губу. Почему я вспомнил это сейчас, во время обсуждения важных деталей? Какова вероятность того, что это не повторится завтра? А через неделю? Через… — Тино, ты в порядке? Голос, встрявший в моё личное пространство, принадлежал не кому иному, как Кетилю. Он встал рядом с подносом и с вопросом в глазах смотрел на меня. Я взял с подноса чашку кофе: — Всё в порядке. Я просто задумался. — Из Швеции до меня дошла информация, что кровь убийцы принадлежала девушке, — продолжал верещать Хенрик посреди гостиной, пафосно махая документом как веером. — Я запросил ещё данные, и всплыло, что именно её обнаружили мёртвой! С пробитой от удара молотком головой, у себя в комнате! — Где-то среди их компании затесался Битцевский маньяк, — пошутил я по-чёрному. — Не смешно! — подскочил этот псих ко мне. — Это важная улика! — И что она тебе даёт? — скептически вскинул бровь норвежец. Вот что значит умный человек. И правильный вопрос задаст, и утихомирит своего сумасшедшего друга. — Ну… эм… Мне кажется, что… А мои следы были подчищены?.. нет?.. Чёрт… —… что кто-то мог её убрать. Конкуренция там, все дела. — Ты прав, — вырвалось у меня, и мои конечности с нервяка задрожали. — Если на пути одного киллера встаёт другой, то после неудачной попытки договориться следует убийство. Кто кого выпилит — вопрос времени. — Так значит, заказчик не один, их двое, а то и больше! И действуют они в разных странах. Это целая шайка! — Ты так уверен? А действуют ли они сообща или же независимо друг от друга? — усмехнулся я. Меня порядком тошнило от его самоуверенной вездесущности. В каждой бочке затычка, как же меня это бесит. — Тогда встаёт вопрос, преследуют ли они одни и те же цели, и в чём они, собственно, заключаются, — продолжил я, чуть не плюнув напоследок «ссучившийся вор* ты хренов», вовремя опомнившись и оборвавшись на полуслове. Хенрик говорил, говорил, а я всё думал, ибо не могу я так — не подумав, с такой уверенностью толкать речь, порой не правдивую, а основанную лишь на догадках. А у того болтуна это, видимо, было в крови, и не только на газетных листах. Воздух сотрясался, сам оратор работал на публику как мог, его тень плясала на стене и была похожа на поломанное сильным ветром дерево. «Это дерево как я», — подумал я и съёжился: напротив меня распахнулось окно, и порывы снежного шторма ворвались в обитель. Кетиль поспешил подняться и затворить его, но оно упрямо не поддавалось. Датчанин оглянулся, а у меня аж в ушах зазвенело от наступившей тишины. — От бабули домик-то достался? — съехидничал он и бросил на тумбочку документы, встал прямо и сунул руки в карманы. — Как нельзя кстати, — Кетиль, не обращая на него внимания, управился с окном и завесил шторы — темнело. За перепалкой никто, кроме меня, не обратил внимания на девочку, спустившуюся вниз. Она хотела прокрасться незаметно на кухню, но половица под её ногами предательски скрипнула, и Кетиль, обернувшись, мягко заговорил с ней: — Добрый вечер, Кари. Хочешь кушать? Норвежец даже стал на себя не похож; я никогда ещё не видел, чтобы в самых обычных человеческих глазах было столько любви и нежности к ребёнку. Но Кари не видела его глаз и лица, поэтому покачала головой. — Ты целый день ничего не ешь, Кари. Что с тобой? — Кетиль двинулся к сестрёнке, а она отскочила словно оленёнок и убежала прочь. — Она очаровательна, не так ли? — подколол датчанин Кетиля. Тот сжал губы и промолчал. Я считаю необходимым посвятить вас в то, что я побывал почти по всех северных странах, за исключением Исландии, откуда и привезли эту маленькую дикарку, не иначе как с гор. Но дело не в этом — печать на документах, брошенных на тумбу датской разиней, не была похожа ни на одну из известных мне — ни на шведскую, ни на русскую, ни на финскую и так далее по списку. — Можно мне воспользоваться интернетом? — спросил я у хозяина. Кетиль кивнул и ушёл на кухню, где Хенрик беззаботно лазил в шкафчиках и холодильнике. Однако, удобно устроившись в компьютерном кресле и открыв поисковик, я понял, что дотошный датчанин успел порыться не только на кухне у Кетиля. При вводе запроса «исландская печать», самым первым вариантом всплыло «имена финские». Вот так сюрприз. И зачем ему это понадобилось?.. В принципе, сложно переоценить вездесущность датского пустомели, но этот пройдоха попался на горяченьком. Что ж, будет нам о чём поговорить, и этот разговор будет интересным.***
Бервальд ведёт себя странно со дня приезда в Осло. К тому, что он угрюмый и немного растерянный молчун, я привык и относился к этому без тени негатива. Но его сощуренный в подозрении взгляд и застывшее выражение лица всё то время, как я его видел — а видел я его нечасто, да и он начал избегать меня — говорили мне громче слов: он был взволнован, и, вероятно, не доверял мне. Странное чувство: разве я заслужил доверия? Я всего лишь убийца с непреодолимой жаждой крови и любви, но, не получив последнего, я тешу себя видом убитых тел. Жалеть меня не за что и некому. Но мне так настопиздел его бойкот, что я уже просто мечтал прижать его к стене и допросить, сжимая за грудки и глядя в глаза. Я хотел доказать, что я ни в чём не виновен, что только перед ним я чист и прозрачен, что мне нечего скрывать. Но это самообман. И я сам же себе обещал, что не оставлю своё чёрное ремесло. Ради кого? Ради него же, кому я пытаюсь выдать себя в лучшем свете. Замкнутый круг, девятый круг ада. Окно треснуло с глухим хлопком, чёрные язвы поглощают его. Терпеть кошмары во сне не легче, чем терпеть их наяву. Я заставил себя проснуться и вскочил. Снова в холодном поту. Снова с тяжестью в лёгких, от которой тяжело дышать. Даже во сне я вижу своего извечного, самого страшного и опасного врага. Я вижу себя. Мои губы покалывают и наливаются кровью. Я не заслужил того поцелуя, пусть даже короткого и неумелого, но первого в моей жизни поцелуя. И в бервальдской тоже, я знаю это. Но, целовать меня значит вкусить пепла. Кто сгорел, того не подожжёшь… Откуда эти строки?.. А, не помню. Я прикурил и огляделся. На моих плечах лежал плед. Я задремал во время вечернего чаепития, и кто-то меня укрыл так, что я принял это как должное и заснул прямо на столе. Было душно, от духоты аж горло иссохло. Пришлось приоткрыть форточку и налить себе чего-нибудь крепкого. Но, оглядев полки, я не нашёл ничего крепче чая. Кухня намного меньше, чем у Бервальда, одни столовые прибамбасы занимают половину кухонного пространства. Напротив к стене прижимается крохотный столик с тремя стульями — четвёртый стоял в углу с надломленной ножкой — и над ним висит зачем-то лавровый веник. На территории дома нет бани, на черта он здесь?.. Старые, однако знающие уход гардины, окошко с кактусом на подоконнике. Преобладание зелёных и коричневых тонов заметно даже в полутьме. Я опёрся локтями о подоконник и стряхнул пепел в мисочку. Снаружи накрапывал дождь. «Не нравится погода? Подожди ещё пять минут» — вся суть капризной норвежской погоды. Промозглая осенняя морось заставляла меня сидеть дома и жаться к батарее, вздрагивая от стуков капель за окном. Остро пахло перегаром. На полу блестят осколки разбитой лампочки. Бок о бок со мной дрожит моя запуганная сестра. Она поджимает бледные коленки к груди и бесшумно плачет; волосы прилипли к её мокрым щекам. И ты попала под его горячую руку, Анни. Твои дрожащие розоватые губы с запёкшимся пятнышком крови в уголке шепчут моё имя, а пальчики сжимают мою порванную рубашку. Ты ищешь у меня защиты, а мне её искать не у кого, ибо я сам беспомощен. Синяки на спине рассосутся, а ссадины затянутся тонкой корочкой, но нанесённый след внутри заживёт не скоро. Или будет с нами пожизненно. Один след на двоих, на две жизни. Прости, малышка. Где ты сейчас, Анни? От кого ты теперь слышишь своё имя, кто тебя бережёт?.. Игры памяти разверзлись в ночной тьме, и на стекле дымкой проявился силуэт. Он стоял позади меня, притаившись и не шевелясь. Капли дождя не уродовали его лицо, но и помощи тоже не оказывали. Я, не медля ни минуты, украсил бы всю кухню свежевыбитыми мозгами, если бы голос не остановил меня: — Вечер добрый, Финни. — Любезный тон был лишь умелой подделкой; нотки ехидства различит лишь профи. И я различил. Скрутив сигарету колечком, я вмял её тлеющий отросток в «пепельницу». И всё это я делал так долго, что не сдержался от наглой усмешки. Я выжидал. Каждая минута тягомотного молчания раззадоривала во мне садистский пыл, вставший на передний план и дурманя похлеще крепкой наливки. — Меня зовут Тино. Старый ты хрен. — Отчеканил я каждое слово с напряжением. Отражение ухмыльнулось, покачнувшись. — Правда? Я тут нашёл кое-что интересное. Не хочешь обсудить со мной? — Какое совпадение, — промурлыкал я, присаживаясь и втаскивая руки в карманы. Но мой задор потушил мороз, сковавший мне позвоночник от шеи до поясницы. Мой пистолет. Его не было у меня под рукой. Покамест я обыскивал свои карманы на предмет оружия, эта падла напротив умильно так осклабился. Издевается. — Ты, никак, это ищешь? — Хенрик был готов к любой моей реакции, вплоть до мольбы не обличать меня. Но лежащий на столе Яки-Матик не вызвал у меня ни волнения, ни беспокойства. Я ждал этого, у меня давно пылилась в мозгах продуманная заранее отговорка, обработанная правдой и ложью в одинаковой пропорции. — Ты же знаешь, что сейчас творится в мире. Вот я и ношу с собой этого красавца. Так, на всякий пожарный. — Он на предохранителе. И я вытащил пули. — Вы видели когда-нибудь выражение полного облома? На Хенрике его прочесть было трудно, но мне и это удалось. Я облизнул засохшие губы в предвкушении и сложил локти на столе. — Пистолет в руках дилетанта хуже гранаты у младенца. — Рот закрой! Убийца! — Хлопок по многострадальному столу на секунду оглушил меня, а когда я очнулся, этот ненормальный навис надо мной. — Я всё про тебя знаю. Я раскусил тебя! — Молодец. Возьми с полки шоколадку, — флегматично изрёк я, наблюдая затем, как датские белки глаз становятся красными со злости. Недолго же ты терпел, с пол-оборота завёлся. — Ты за кого меня принимаешь? — продолжал он неистовствовать. Надо бы пресечь этот бедлам, а то отчитывайся потом за нарушенные тишину и порядок. И если этот стукач таки выдаст меня, то это будет тотальный пиздец. — За дурачка, — признался я, обнажив зубы в широкой улыбке, точь-в-точь повторяя его ухмылочку минуту назад. Достав папиросу, добавил: — Садись, полоумный. Поговорим. Он сел как шёлковый, но не сводил с меня глаз и был готов в любой миг вцепиться мне в горло. Да, верно, я коротал вечера, наматывая сопли на кулаки, но всё же я не потерял своей способности убеждать людей делать то, что мне хочется. Я поставил мисочку перед собой, затянулся и прикрыл глаза, предрешая возможные способы избежать острых углов и по возможности смягчить их. Главный контраргумент всплыл после долгих мысленных потуг, и я снова усмехнулся, хитренько так, гадко. Старинные часы в гостиной отбили три часа ночи. Погода за стенами применила тяжёлую артиллерию, и по крыше дома забарабанил град. — Если бы не твой взрывной характер, ты бы сорвал большой куш на поприще частного сыска, — беспристрастно заметил я, разглядывая забавные магнитики на дверце холодильника. — Говори по существу, — нахмурился Хенрик, от возбуждения смяв локтем скатерть. — А что говорить? Ты уже всё сказал за меня. — Мой голос насквозь пропитался апатией настолько, что дрогнул, и я закашлялся на последнем слове. А мой собеседник когда-нибудь назовёт этот день самым насыщенным эмоционально; ещё бы, всего за каких-то несколько минут он испытал и сладость победы, и горечь облома, удивление, ярость, недопонимание и что-то там неописуемое, как и его мимика. — Да, я убийца, — хладнокровно продолжил я, придвигая к себе графин с водой и отпивая из его горла. Со всем этим я совершенно забыл про свою жажду. — Не просто убийца. Ты киллер. — Хенрик внимательно шкерил** за моими движениями, как если бы я не просто пил воду, а собирался подлить туда яду. Были случаи такие в моей практике, когда только так можно было замочить жертву… — Надо же. Я многого о себе не знал, — съязвил я, напившись вдоволь и вернув сосуд на место. — И какую стратегию ты предпримешь дальше? Сдашь меня копам? — Если добровольно во всём сознаешься, то можешь получить меньший срок. — Хенрик закинул ногу на ногу и аж покраснел от удовольствия. — Только после тебя, мелкий воришка, — бросил я, подперев щеку рукой и наблюдая, как его пунцовое лицо стремительно белеет, рот приоткрывается от такого сюрприза. Вот датчанин въехал в мой резкий, как выстрел, ответ, его щеки загорелись ярко-барбарисовым цветом, при фонарном свете казавшимся розовым. Я прочитал его немой вопрос в глазах и пожалел беднягу, коротко пояснив: — Нечего разбрасываться важными документами. И в чужую личную жизнь лезть также не надо. Или ты думал, что ты один здесь самый умный? Признаться, я тебя недооценил с самого начала. Дважды. — Я тоже, — хрипло пробурчал Хенрик, опустив взгляд. — И тоже дважды. Я замолчал, сознавая, в какой конфуз мы влипли с этим горе-детективом. Он вычислил меня, залез в самые недра полицейских архивов, газетных сводок, даты которого сам чёрт попутал, не иначе, как он выудил их обманом, а пред этим, будучи в Исландии с Кетилем, свистнул оттуда какие-то исландские бумажки. Печать, представленная на интернет-странице, в точности совпадала с оной на документах. Решено. — Ты понимаешь, в какое дерьмо мы с тобой попали? — прошептал я, склонившись к нему. Тот полужалостливо и полупрезрительно фыркнул: — Мы квиты. — Это ещё не всё. Вот что. — Я склонился к самому его уху, а то мало ли… — Если я и пойду на нары, то только с тобой на пару. Усёк? — Даже в случае смерти кого-то из нас рот держать на замке? — предложил датчанин. Тут дверь скрипнула, мы оба подпрыгнули с мест и прислушались. Тик-так. Стук не унимавшегося града о кладку на крыше. Вроде всё спокойно. Тогда мы тихо-тихо сели обратно и снова зашептались. — Если ты смог докопаться до меня, то для асов словить тебя или меня и вовсе пустяк. И да. — Я сглотнул и, справившись с внутренней дрожью, сбиваясь на каждом слоге, произнёс. — Вспомни, ради кого мы начали всё это. — А. — Судя по его коварному взгляду, он нащупал моё уязвимое место и махнул рукой по столу. Фотография. Помятая в уголках, с белой прожилиной посередине. Один из главных компроматов на меня и на мои хрупкие, неокрепшие чувства, которые едва успели пригреться в моей сгоревшей душе. И вот она, заискрившись, обдала моё нутро жаром, я рванул к нахалу с приглушённым криком: — Ты не просто вор!.. Не смей, — прошипел я, ухватившись за датский воротник, и сквозь зубы прорычал ему в лицо. — Слышишь?.. Не смей. Лезть. В наши. Отношения. Ты и ему успел всё рассказать, да?! — Воротник затрещал, на моих запястьях сомкнулись мёртвой хваткой руки Хенрика. — Отвечай, ссыкло. Это ты всё подстроил?!.. — Мне так ударило яростью в мозг, что я не рассчитал силы и швырнул этого быка к окну. Тот сладил со своим телом и отделался парой ушибов мягкого места. Мои рёбра ломало от тяжёлых потоков воздуха, кружилась голова. Меня качало, как на корабле при морской болезни. — Да, я. Я разбил чашку, чтобы отвлечь внимание и стащить у тебя, дремавшего, пистолет. Пойми меня. Я думал, что ты и есть тот самый шпион, только засланный к нам с самого начала. — Я никому не дам убить его. И я доказал это уже десяток раз. И не смей больше встревать в наши отношения. Кетиль пока догадывается, что ты положил на него глаз, но я могу помочь ему раскрыть глаза. — Твоя правда, — промолвил он и поправил галстук с воротником. — Нам нужно знать границы, где мы пересекать друг другу пути не должны. — Хоть одна умная мысль от тебя за этот день… — вздохнул я и присел на стул; головокружение не отпускало меня. — Мы можем совместно заниматься расследованием. И не выдавать друг друга. — Согласен. Я могу идти? — Проваливай. — Хотя… Можно тебя спросить кое о чём, и я уйду? — Валяй. — Твоё настоящее имя… Тебя зовут Эйл? — Было дело. — Я безучастно уставился в окно. — Но сейчас я для всех Тино. И ты не исключение. Это всё? — Всё. Спокойной ночи. — И тебе пробудиться поутру. Наконец-то он ушёл и оставил меня в покое. Нужно поставить всё перевернутое во мне вверх тормашками как было, успокоиться, помечтать, отвлечься, что угодно, но не спать. Сон занимает почётное второе место на пьедестале после моей собственной персоны. Я за раз осушил литровый графин, сломал пачку сигарет, заслонил лицо ладонями и закрыл глаза в попытке унять пульсирующую головную боль, пришедшую на смену головокружению. Лицо на фото возникало вновь и вновь, с укором смотрело на меня. Я чувствовал себя последней шавкой, а после разговора с Хенриком я понял одну вещь. Горькую, до слёз обидную вещь. И мне необходимо признать это. Я люблю Бервальда. И несу ответственность за всё, что бы с ним ни случилось. Иначе я не прощу себя. Никогда.