Спасение в безумии: Убей дитя Ночи

Воры повели бледную Векс в обитель Ноктюрнал, возвращать украденный Фреем скелетный ключ. Не хотелось вникать в чужие дела, но бедняжка выглядела ужасно. Похоже, она поняла, что Карлия и Бриньольф втравили её в какое–то не слишком приятное дело. По иронии судьбы, «Ночные ворота» оказались ближайшей таверной, где мы могли остановиться на ночь с Цицероном. На этот раз вполне трезвый трактирщик жаловался какому–то крестьянину на неприятный тухлый запах, который уже несколько месяцев никак не желал выветриваться из подвала. Да неужели же тело Гурмана до сих пор валяется в одной из бочек? То ли у трактирщика слабое обоняние, то ли орки после смерти почти не разлагаются, но вонь от трупа должна была быть ужасающей, а не просто неприятной. Цицерон в нетерпении пританцовывал рядом, на этот раз не от веселья, а от жуткого холода. Я совершенно забыла, что он имперец. Если уж я, нордка, с трудом смогла стянуть с окоченевших рук перчатки, мой Хранитель наверняка почти превратился в ледышку. – Комнату на ночь и шесть бутылок меда, – я бросила трактирщику несколько септимов, – Есть какая–нибудь горячая еда? – Конечно, есть! – он ловко стряхнул монеты в свой карман на подоле, отмечая, что я не поскупилась и дала больше, чем нужно, – только что зажарил оленину, охотники принесли с утра. – Жаль, что не похлебка. Ладно, две порции, возьму с собой. После вынужденного купания в Святилище Ирктанда, толком не высохшая броня на морозе просто стала колом, так что мы разложили её и сапоги на полу возле очага. Надежда на то, что за ночь всё высохнет, была ничтожно мала, но делать было нечего. Сквозняки в комнате не шли ни в какое сравнение с ощущением заледеневшей одежды на коже. Я тщательно заперла дверь, чтобы какой–нибудь пьяный посетитель не ввалился к нам ночью, заставила Цицерона залезть с ногами на кровать, завернуться в одеяла, и откупорила нам две бутылки мёда. После колючего снега, летящего в лицо словно иглы, и пронизывающего до костей ветра, сидеть в теплой комнате и есть горячее сочное мясо, запивая чуть теплым мёдом, было просто восхитительно. Я согрелась и была бы близка к абсолютному счастью, но мысль о том, что завтра с утра нам снова придется идти по морозу в Рифтен, надоедливо маячила, не желая уходить. – Холодно, – жалобно вздохнул Цицерон, прервав мои попытки продумать менее снежный маршрут. Я забеспокоилась и тут же полезла ощупывать его лоб. Вроде всё в порядке. – Может, выпьешь горячего меда? Я могу подогреть над очагом. Хранитель снова жалобно вздохнул, отрицательно покачав головой. – Цицерон, подожди немного, сейчас согреешься. Жара у тебя нет, ты не заболел. – Нет, нет! Цицерон не согреется! – он досадливо отвернулся, заставив меня по–настоящему занервничать. Такие истеричные нотки в его голосе я слышала последний раз тогда, когда по приказу Астрид пряталась в гробу Матери Ночи в Фолкритском убежище. – Да что с тобой? – Разве Слышащая меня не согреет? Я вздохнула, но покорно затушила свечу и полезла под одеяло: – Мне хотелось ещё выпить меду, ну да ладно, будем спать. Всё–таки, Цицерон на моей памяти первый раз выразил недовольство, и с моей стороны было бы свинством отмахнуться от него. Мой бедный Хранитель и впрямь был холодный как лед. Похоже, теперь моя очередь его согревать. Помнится, я ведь обещала, что он никогда не замерзнет. Отвратительная из меня Слышащая, да и вообще человек, свои обещания всегда нужно выполнять. Мои досадливые мысли и самобичевания были прерваны самым наглым образом. Прохладная ладонь пробежалась по моей руке и замерла на плече, а висок обожгло чужим дыханием. – Цицерон?.. Вместо ответа он с отчаянием сжал мое плечо, оцарапав ногтями кожу. Да что же случилось, мой Хранитель? – Ты устал, Цицерон? Прости, что таскаю тебя с собой. Я даже и не подумала, что ты от этого не в восторге. Хочешь вернуться в убежище? – Цицерон не вернется в убежище, Слышащая, если только ты не прикажешь. Пауки могут сожрать моё лицо, но я не сдвинусь с места. – Прекрати, никакие пауки никого не сожрут, я этого не позволю. Горячее дыхание смещается к моим губам. Падающего сквозь щели в двери света едва хватает на то, чтобы разглядеть очертания склонившегося над моим лицом Цицерона. – Слышащая, – голос Хранителя как никогда неуверен и слаб, – ты ведь никогда не уйдешь из Убежища, не предашь Мать, не покинешь меня? Не оставишь бедного Цицерона в тишине? Вот чего ты боишься, Хранитель. Почему же сейчас? Когда Цицерон собирался прятаться в данстарском убежище, одиночество его ничуть не тяготило. Неужели за эти месяцы он так привязался ко мне? Меня накрыло теплой волной. Привязался, не безразлична. Как Слышащая, глава Братства, или просто друг – не столь важно. Я решаюсь обговорить это раз и навсегда: – Никогда. Цицерон, ты же не дурак, хоть и строишь из себя шута. Не спорю, сумасшедший, но я тебя знаю. Я тебе и в подметки не гожусь, ты хитрый, продуманный, и расчетливый человек. Могу повторить то, что сказала: я люблю тебя. Уж не знаю, как это получилось. Я не принуждаю тебя ни к чему, мне достаточно знать, что ты жив и здоров, и никто не причинит тебе вред. Я никогда не смогу оставить тебя, потому что просто не выдержу такой боли. Это первая причина. Вторая – Тёмное Братство теперь моя семья и дом, всё, что у меня есть, я отдам свою жизнь для его благополучия. Поэтому не уйду, никогда. Цицерон молчит. Жаль, что я погасила свечу – желание посмотреть на выражение его лица в этот момент очень велико. – Ты можешь принуждать Цицерона к чему угодно, моя Слышащая. Я выполню любой твой приказ. Я ослышалась? Может, отморозила уши? Приказать? О чем он, о чем? Я люблю тебя, но ни к чему не принуждаю… Могу принуждать Цицерона, выполнит любой приказ… Боги, вы смеетесь надо мной, да? – Я… Не хочу приказывать тебе, не хочу насиловать твою волю. – Тогда… Знаю, знаю! Попроси меня, Слышащая! Услышав это, я замираю. – Попросить? – меня распирает счастливый смех от всей ситуации. Мы оба знаем, какая просьба последует дальше. Цицерон, неужели?.. – Прошу, поцелуй меня. Он с готовностью преодолевает оставшееся расстояние до моих губ. И плевать на негодующее покашливание трактирщика за дверью, недовольного подозрительными шорохами и вздохами. Нет, Цицерон, теперь–то уж я никогда не отпущу тебя. *** Завернуть в Виндхельм, чтобы купить лошадей и побыстрее добраться до Рифтена, было очень большой ошибкой. Помощник конюха, паренек лет пятнадцати, при виде меня тут же убежал в город. Я и подумать не могла, что паршивец был сыном одного из дворцовых стражников, и был в курсе всех разговоров Ульфрика со своим окружением. Особенно касающихся сетований ярла Виндхельма о моей скромной персоне, уже несколько месяцев игнорирующей записки с просьбами немедленно явиться пред ясны очи Ульфрика. Пока я торговалась с конюхом, а Цицерон тоскливо копался в котомке в поисках моркови, к нам подошли два стражника. – Тан Дивара, – один из них вежливо попытался обратить на себя внимание, – ярл Виндхельма Ульфрик Буревестник очень просит вас зайти во дворец. – Ммм… А вы не можете сказать ему, что пока дошли сюда, я уже ушла, а? – Никак нет, тан. – Ну а если я не соглашусь идти? – Мы будем вынуждены применить силу. Не убивать же их, в самом деле? И бежать нет смысла – они легко догонят нас на лошадях. Тогда меня будут разыскивать уже не для разговора, а свидания с палачом. Вряд ли дракон прилетит вовремя во второй раз. – Хорошо, идёмте. Мы поплелись во дворец за постоянно оглядывающимися стражниками. Да не убегу, не убегу, идиоты. – Цицерон, – зашипела я ему на ухо, – постарайся вести себя сдержаннее при Ульфрике. Я имею в виду, не предлагай вслух укокошить его, или кого–либо из присутствующих. И умоляю, не начинай снова восхищаться Мясником. Считай, что я про него ничего тебе не рассказывала. Он фыркнул, дернув плечами: – Как скажешь, моя Слышащая. Ульфрик был не в лучшем расположении духа. При виде меня он тут же нахмурился и выпрямился на троне, придавая себе более внушительный вид. – Дивара. Я рад, что ты наконец соизволила прийти к своему ярлу. Твой хускарл сказал, что ты не была в Хьериме уже несколько месяцев. Могу ли я узнать, какие дела могли так надолго заставить тебя покинуть Виндхельм? У меня начинало сводить зубы. Если я заявлю, что в гражданской войне участвовать не собираюсь, Ульфрик, пожалуй, очень разозлится, и потеря купленного на пòтом и кровью заработанные септимы дома будет меньшим из возможных последствий. – Прошу простить меня, мой ярл. От суровых ветров Виндхельма у меня начались боли в коленях. Пришлось пожить немного в более теплых районах. – Вот как? Но ты ещё очень молодая женщина, надеюсь, сейчас с твоими коленями всё хорошо? – Увы, мой ярл, – я жалобно вздохнула и опустила голову, – боюсь, это на всю жизнь. Ульфрик задумчиво погладил подбородок, но тут его взгляд упал на скромно стоявшего в стороне Цицерона. – Дивара, кто этот имперец?! – Это один бедняга, которому я помогла, а затем ещё и спасла жизнь. Ему совсем некуда податься, мой ярл. Я не смогла оставить его на произвол судьбы. – Что ж, – Ульфрик покосился на Хранителя, который очень вовремя стал выплясывать, хихикая себе под нос, – действительно, бедняга, да еще и больной. С твоей стороны было благородно помочь ему, пусть он и имперец. Но, довольно. Я позвал тебя совсем по другому делу, – Ульфрик вдруг забеспокоился и кажется, даже вспотел, – я понимаю теперь, что возложить такие обязанности на столь хрупкую женщину было моей ошибкой. Да, определенно. Я забыл о том, что юные нордки так храбры и отчаянны, и готовы воевать с врагами не щадя своей жизни. Но война – это не романтичные герои, разящие врагов налево и направо. Это грязь, кровь и смерть. И побывав на войне, женщины понимают, что их истинное место – в лоне семьи. Я внимательно слушала, с трудом пытаясь сдержать собственные брови, так и норовившие подняться от удивления на лоб. Даже Цицерон перестал танцевать, а Буревестник продолжал свою престранную речь: – Особенно такие, как ты, – ярл обратил на меня загадочный замутненный взгляд, – такие сильные и утонченные, несмотря на юный возраст мудрые и женственные. Вместо оружия твои руки должны держать детей. – Д…детей? – выдавила я с трудом. Милосердная Матушка, кажется, Ульфрик сошел с ума. – Именно. Я не виню тебя в том, что ты покинула Виндхельм. Не волнуйся, Дивара, отныне если ты и побываешь на поле брани, то лишь сопровождая на битву своего супруга. – Но… У меня нет супруга! – Да что происходит?! Я оглянулась вокруг в поисках придворного мага, он должен что–то сделать, пока еще не поздно и Ульфрик не совсем спятил. Цицерон почему–то злобно скалился, а стоявшие возле входных дверей стражники делали вид, что ничего не слышат, тем не менее, усиленно шевеля ушами и скрывая улыбки. Лишь только я обернулась обратно к Ульфрику, то дернулась – ярл неслышно встал с трона и стоял теперь прямо передо мной. – Дивара. Ты красивая женщина и истинная дочь Скайрима. Всю свою жизнь я провел на войне, не успев обзавестись семьей. И пусть сейчас снова война, но мы выиграем её и добьемся независимости Скайрима. И я хочу, чтобы со мной разделила победу именно ты. Ты будешь матерью моих наследников. Ульфрик выглядел таким торжественным и серьезным, что я не могла позволить себе расхохотаться в голос. Впрочем, я бы всё равно не решилась. Ох, Бабетта, накаркала, что ли? Что делать, что же делать? Что мне сказать?! – Мой ярл, я польщена таким предложением, но… – «Но»? – Ульфрик был по–настоящему удивлен. Он что, ожидал, что я брошусь ему на шею, стяну броню прямо здесь, или просто разрыдаюсь от счастья? – Мой ярл, я не смогу принять его, – я зажмурилась и сделала отчаянную попытку выдавить несколько слезинок, – я прошу прощения, но я люблю другого человека. Ульфрик гневно раздул ноздри: – И кто же этот человек? – Это Ралоф, мой ярл. После того, как он спас меня в Хелгене, я поклялась, что никогда не выйду за другого мужчину, кроме него. Но, увы, мои чувства оказались безответны. Я почти смирилась с этим, но клятву не нарушу. Возможно, в скором времени я отправлюсь в Храм Мары и стану там жрицей. Пусть моя любовь принесла мне лишь слезы, – под конец этой речи я наконец–то смогла достаточно правдоподобно разреветься в голос, – О-а-а… Но я хочу, чтобы другие люди были счастливы. Я буду молить об этом Мару каждый день, – я упала на колени и неистово зашептала молитву, восхваляя богиню. Буревестник поперхнулся и даже отскочил назад. Я покорно ждала его ответа, надеясь, что он навсегда откажется иметь дело с такой религиозной истеричкой. – Эхм... Что ж, Ралоф благородный человек, и возможно, еще пересмотрит своё отношение к тебе. Теперь понимаю, почему ты не хотела идти в лагерь Братьев Бури. Дивара, ты можешь идти. Я вытерла слезы и вежливо наклонила голову. – Прощайте, мой ярл. Я благодарю вас за понимание. Из города мы убежали за считанные минуты. Цицерон веселился, постоянно хихикая, и на этот раз я совершенно точно знала причину его веселья. С конюхом мы не стали торговаться, а просто кинули жадному старикану мешочек с септимами. Скорее в Рифтен, подальше отсюда.