Родные

Дни маленькой семьи потекли спокойно и размеренно. Каждую ночь Нана падала от усталости на развороченную постель, сворачивалась в уютный с виду клубочек, пытаясь унять боль в ноющих от перенапряжения руках и ногах, и засыпала с неизменной мыслью о том, что именно такая жизнь спокойна и размеренна. В сущности, это была одна из самых нелепых мыслей за всю жизнь женщины, однако дело, наверное, было в том, что только сейчас Нана начала жить так, как ей всегда хотелось. Люди – разные. Кто-то гонится за карьерой, ловит каждый момент для того, чтобы продвинуться дальше, оставить всех соперников далеко позади, идти по улице, гордо ловить завистливые взгляды и чувствовать себя хозяйкой этого мира. Кому-то сложно вынести даже секунду без любимого человека, само существование отдельно от него становится бессмысленным и даже нелепым. Кто-то успешно соединяет в себе и то, и другое, а вот Нана нашла себя в детях. Потому-то заполненный суетой, хлопотами, капризами подрастающих малышей день казался ей по-настоящему прекрасным. Конечно, легко и гладко ничто не происходило. Более того, возникающие то и дело проблемы всерьез тревожили молодую женщину, заставляя ее чувствовать себя разбитой и никчемной, уставшей и несчастной. Больше всего боли Нане приносили те, ради кого она, собственно, и жила. Маленькие, подброшенные к крыльцу ее дома малыши, потихоньку начинали разговаривать, требовали все больше и больше ее внимания. Впрочем, женщине это было даже в радость: она с удовольствием закупала развивающие игрушки и играла с детьми столько, сколько им хотелось. Она показывала мальчикам окружающий их мир, рассказывала удивительные сказки, половину из которых придумывала в детской возле кроваток. Нана и сама в такие моменты чувствовала себя самым настоящим ребенком, и эта сила: не быть взрослым, отравленным жизнью человеком, до краев наполняла ее, позволяя справляться со всеми невзгодами, кроме одной. К сожалению, ее малыши оказались чересчур ревнивыми. Порой Нане казалось, что они возненавидели Иоши в тот же миг, как увидели на руках матери. Это ощущение было из разряда тех самых, странных, что посещали ее еще до родов, когда она всерьез подозревала, будто близнецы умеют общаться между собой на вполне развитом языке. Неприятное ощущение, оно заставляло дрожать от страха и ежесекундно справляться с собой. Поделиться этим чувством бедной женщине было абсолютно не с кем: в самом деле, не рассказывать же соседкам о том, что твои старшие дети ненавидят твоего же младшего ребенка. Тем более, что подозрения Наны строились вовсе не на расшатанных нервах… Маленький Иоши никогда не плакал. Он смирно лежал в своей колыбели и порой за день не издавал ни единого звука. Нана не раз замечала, что стоило ребенку заворочаться, сморщить нос и набрать в легкие побольше воздуха, чтобы капризным ревом позвать маму к себе, Тсуна, Изая или Сатоши бросали на мальчика быстрый пронзительный взгляд, и тот мгновенно расслаблялся, забывал о своем недовольстве и желании увидеть маму. Это было и странно, и страшно одновременно. Женщина несколько раз проверяла сына у врача после такого воздействия, но, к ее счастью, мальчик оказывался совершенно здоровым и в развитии не отставал от своих сверстников. И все же это было ненормально. Нана с ужасом осознавала, что скоро ее дети станут общаться между собой, примутся выяснять свое место в этом доме, будут капризничать, не слушаться и подминать друг друга для того, чтобы стать главным. При такой перспективе ее сын мог вырасти забитым, безвольным и несчастным существом, чувствующим себя никому не нужным. Ревность – одна из самых разрушительных и страшных человеческих эмоций – могла погубить как ее приемных малышей, так и родного сына. Самым очевидным и простым в подобной ситуации было избавиться от пугающего фактора. Отдать близнецов в первые подвернувшиеся руки и преспокойно воспитывать родного сыночка. Легко, необременительно и вполне нормально. Но только не для Наны: несмотря на собственный же страх женщина не различала родного и неродных сыновей – для нее они были одинаково любимыми. И все же ситуацию было необходимо как-то разрешать, а посему в один из хмурых дождливых дней, когда из-за промозглой серости за окном детям не хотелось ни играть, ни шалить, Нана, чувствуя себя сумасшедшей, подошла к близнецам и тихонечко присела рядом. - Не надо обижать Иоши, - чуть дрожащим голосом попросила она. – Он – моя радость, мое солнце, такое же, как и вы. Я люблю вас всех, очень- очень сильно люблю, никогда вас не брошу и всегда буду помогать, чем только смогу. Вы же тоже должны держаться друг друга, помогать своим братьям, любить их, защищать. Не нужно отделять себя от Иоши, считать его чужим, не таким, как вы, ведь вы - братья, мои самые милые, самые лучшие, самые славные сынишки. Я очень вас прошу, примите нас с Иоши, не отгораживайтесь, не отвергайте нас, вы очень нам нужны… Нана замялась, не желая переходить на шантаж и одновременно не представляя себе, чего хочет добиться этим монологом, который и взрослый-то ребенок не всегда поймет. Ее речь для малышей – пока лишь набор непонятных слов, и вряд ли что-то может измениться после этого разговора. Внезапно женщине показалось, что она попала в плен тепло-карих глаз. Тсунаеши внимательно смотрел на свою маму и доверчиво улыбался ей, Изая тянул маленькие ладошки и просился на ручки, а Сатоши как-то совершенно по-взрослому утвердительно кивал. Сцена казалась абсурдной, однако на сердце Наны стало гораздо легче. И действительно: после этого разговора Иоши мог спокойно кричать, плакать, играть так, как ему вздумается. Близнецы больше не пытались отвлечь внимание матери от сына, и при этом совершенно не обиделись, порой даже с интересом поглядывали на младшего братишку, словно бы думая о том, как здорово будет с ним играть чуть попозже. Жизнь семьи стала по-настоящему легкой и беззаботной и продолжала течь непринужденно и весело ровно до тех пор, пока в доме не появился Емитсу. Случилось это, когда близнецам исполнилось три годика.