Мальчик со спичками

На встречу я едва не опоздал — Жека так и не разбудил меня, когда уходил. В итоге, я проснулся от последнего будильника — полпервого, переспавшим, что оказалось хуже недосыпа. Не успел сходить в душ, только умыться — схема нарушилась, и весь день полетел к чертям. Не скажу, что мы облажались на презентации, но настроение моё оказалось подавлено чушью и неразберихой в голове. Можно, конечно, в принципе, послать схему и порядок к черту, но этот отработанный план жизни помогает мне не думать о ненужном. В принципе, не думать. О том, что это не жизнь, а тупо забег с места на место — две константы — дом и работа. О том, что я не делаю ничего важного, а только плетусь по кругу — как хомячок у Юльки дома. О Женьке. О том, что я его, блять, люблю. Что мне хочется до него дотронуться и не отпускать, забрать себе целиком, варить каждое утро кофе, травить шутки, играть в плейстейшн, целовать по приходе домой, видеть перед сном, когда просыпаюсь; слать смски спрашивая, дома ли он — у нас дома, трогать его подбородок с утра, ощущая лёгкую, подростковую почти щетину, и остальные дохуища вещей — банальных, неловких, каким-то диким образом придающих жизни смысл через чувство. Но вместо этого я создаю себе график, список вещей на выполнение и ставлю галочки на сделанном ради секундного прилива эндорфинов. А теперь всё сбилось — из-за мелкой фигни вроде душа, и пришлось потратить почти полдня, чтобы восстановить утраченное равновесие. Оно колебалось из стороны в сторону словно раскачанный маятник, пока я судорожно пытался поймать его покалеченными ранеными пальцами. Ванька — коллега мой по несчастью работе, заметил, и три раза выходил со мной покурить, пока мы ждали опаздывающих инвесторов. И если презентацию я провёл в приподнятом духе, то потом этот дух грохнулся в такую яму, что впору заподозрить себя в зачатках хронической депрессии. Но, ничего, я справился. Упорядочил себя и поставил на место. На полочку, ага. Жека позвонил в четверг, предложив сходить к Лексу домой, ибо у них там тусовка и, ну, сам знаешь чел, тебе не помешает развеяться в человеческом обществе. Моё настроение на общество близилось к отметке минус один, но желание видеть Жеку пересилило, и я заставил себя не задерживаться на работе, а поехать и хотя б напиться. План-минимум, бля. Точного адреса я не знал, но был подобран Лазарем по первому звонку, ибо когда звонил Жеке, они как раз ошивались где-то рядом и собирались ехать. Остаток пути Лазарь ржал, что ему пора начать подрабатывать таксистом и брать с нас если не деньгами, то натурой. Жека, уже чуть навеселе, обещал отдаться ему всей имеющейся натурой, причем здесь и до самого Лексового дома они уточняли детали. В образовавшейся компашке все оказались мне знакомы, кроме нескольких друзей хозяина, не имеющих к хоккею никакого отношения. Мы с Жекой разделились в процессе дебоша, потому что я жутко хотел жрать, сразу устремившись в сторону стола с закусью. Там меня нашел ещё один знакомый — одноклассник, с которым мы не виделись со времени выпуска. Нам было, что вспомнить. Через некоторое время разговор оборвался — однокашник ткнул пальцем в сторону дверей, заржав:  — Глянь чё творят. Я повернулся в сторону и чуть не поперхнулся пивом. Жека, в долгой цветной юбке с розами и фиалками, накрашенный, с бантом в отросших волосах, небрежно облокотился на дверной косяк с видом дерзкого стиляги. Просканировал толпу насмешливым взглядом и, заметив меня, пошел навстречу. На него оглядывались, улыбаясь, а сзади, где виднелась яркая макушка Лазаря и хитрые глаза именинника, раздавались раскаты хохота.  — Ты сегодня тамада или так отрабатываешь Лазарю натурой? — усмехнулся, пока друг пожимал однокашнику руку.  — Не, я проспорил Лексу… не спрашивай как! — замахал руками, — короче, это было на прошлой неделе, и я проспорил, что, когда он скажет, я сутки буду ходить в юбке и бантах. Я, бля, забыть успел, а он припомнил и, вон, декорации принёс даже. Наш одноклассник заржал:  — Хорошо хоть ноги не обрили.  — Хотя, тебе бы подошло, — поддразнил я. Жека закатил глаза. На самом деле, образ юной, трогательной девы к нему в принципе применить было трудно. Но смотрелось это настолько комично, что я не мог перестать фыркать.  — И как Вас теперь зовут, сеньора? — поинтересовался, пока Жека пододвигал остальных, чтоб сесть рядом с нами.  — Федосья, — вставил первее именинник. Обратился к Жеке: — Чтоб без жульничества — двадцать четыре часа.  — Мне спать что ли в этом?  — Естессно.  — Чел, ну ты… ладно, понял-принял. Друг включился в разговор, и мы пили, трепаясь, что случилось с остальными одноклассниками, вспоминали всякое. Наверное, в тот момент я выпил больше чем надо, потому, что в голову внезапно пришла тупая мысль: раз Жека в юбке, вполне может быть, что под юбкой ничего нет. Может, даже трусов. И если засунуть руку под юбку прямо сейчас, то можно коснуться выемки у кости на колене, маленьких волосков на ногах — и вверх, вверх… Я дернулся от реальности развернувшегося перед воображением глюка, пытаясь сохранить невозмутимость на лице, но остро ощущая, как начинают пылать щеки. Блять. Блять. А джинсы-то у меня не настолько мешковатые, чтобы скрыть… Я рывком встал и на недоуменные взгляды собеседников бросил, что забыл… э-э-э, кое-что сделать и щас вернусь. Закрылся в туалете, закрыл глаза. Ну да, самое время подрочить. Прийти сюда было отвратительной идеей, потому, что даже в этой дурацкой юбке он для меня… Нет, не так, он — не для меня. И поэтому я сижу тут на корточках и не знаю, что лучше: начать дрочить прям здесь или попробовать успокоиться. И всё так идиотически получается, особенно когда я понимаю, что он ЗНАЕТ. Интересно, зная — он предполагает наличие у меня подобных мыслей? Знает, что бывают дни, когда он приходит ко мне домой и я наяву вижу, как он, вместо того, чтобы наклониться и расшнуровать кроссы, вжимает меня в стену и целует, целует, целует, трахает губами до потери сознания? Думает ли о том, что когда у меня утром стояк — это запросто может быть из-за него, а не из-за порнографии с размытыми лицами, снившейся мне до всего этого. Думал, сколько раз я представлял его голым, отсасывающим мне в душе? С чего это началось? Я не раз задаю себе этот вопрос, но он настолько широкий, что перескакиваю с причины на причину, с одного воспоминания на другое, ускользаю от вопроса, перевожу мысль на другие темы, где тоже больно, но чуть меньше. Загружаю себя работой, блядством, да чем угодно, потому, что если подумать, волосы встают дыбом от того, насколько давно это началось и какую часть этого времени я тупо игнорировал пульсацию в груди, заранее бракуя, как бесполезное. Оно и есть — бесполезное. Только теперь ещё и хлещет по щекам, как провинившегося ребёнка за пошлое, бранное слово. Этот порочный круг депрессионного размышления прерывает стук в дверь и осторожное:   — Некит? Но я всё равно дёргаюсь и шарахаюсь от двери, как от электрического провода. Знает ли он, что именно этот дурной пульс, грязные галлюцинации и постоянное постыдное чувство, будто застали за дрочкой — заставило меня отдалиться. Это, а не смерть бабули или что-то ещё.  — Некит? Ты там? Всё норм? Считаю. Вспоминаю список дел на сегодня. Успокаиваюсь.  — Да, норм. Перепил. Тремя секундами после:  — Ты мне не трави, ок? У тебя голос не бухой ни разу. Блять. Заставляю себя собраться.  — Жек, норм. У меня немного живот болит, но уже получше…  — Окей, чел, но я тебе поверю, если ты оттуда выйдешь. Настырное чудовище.  — Омг, чувак я сижу в туалете.  — Я жду. Вздыхаю. Даю себе время, нажимая на слив и смотря как мерно утекает в канализацию вода. Собираясь, замыкаю в себе сундук Пандоры и выхожу. Наверное, глаза у меня чуть уставшие и замученные, потому что он осматривает меня с головы до ног внимательным взглядом. В дурацкой юбке и банте это сочетание просто угарное и я пфыркаю:  — Расслабься, мамочка. Лучше бант перевяжи, а то съезжает.  — Я бы сказал, куда тебе пойти…  — Но ты сегодня леди, а леди матом не выражаются? — перебиваю.  — Некит, ты б своё лицо видел, когда сваливал, — не принимает шутки. Отмахиваюсь и иду в люди. Интересно, он так трясётся надо мной, потому что знает и чувствует себя виноватым? Последнее шарахнуло меня до кости. Я прикусил язык — не сильно, просто чтоб не ляпнуть лишнего, и пошел обратно к столу, в то время, как в голове крутились жестянки в другую, чем обычно, сторону. Потому что, обычно, в повседневном эгоизме чувства — я думал больше о том как мне больно, и как жить с этим, а не как чувствует себя он. Какая же это тогда любовь? Детский эгоизм забытого ребёнка, привыкшего ко вниманию и ласке. Я сел, взял какого-то пойла, что там стояло на столе, поднял тост за именинника, пока друг красовался перед опоздавшей компанией девчонок и думал, что Жека ведь запросто мог начать винить себя… передумать много всякой хрени, о которой он со мной уже не поговорит. И что-то в голове будто щелкнуло. И я ощутил не сам звук, а это эхо — послезвук, шум от принятого правильно решения. И следом — словно во мне медленно поворачиваются жернова. Это, пусть, и отдавало лёгким душком чего-то не особо приятного, но принесло облегчение, потому что служило избавлением от неопределённости. Хоть я и потеряю Его после — но, может, я потерял его раньше — даже не тогда, когда сказал, а ещё раньше — в тот момент, когда понял, что моё чувство к нему — больше, глубже, и дал шальной фантазии захватить меня — сильнее и сильнее, пока позволение на захват уже не требовалось, и её пальцы крепко сжимали горло. Дичайше хотелось домой, где никто хотя бы не будет видеть, и я подошел к Лексу попрощаться.  — Уже? — удивился тот.  — Извини, — фальшивое раскаяние. — Завтра с утра на работу и я тупо вырубаюсь. Мы обнимаемся, он хлопает меня по спине. Жека куда-то смылся, скорее всего, на задний двор, где жарили шашлыки, и это к лучшему, потому что, несмотря на внешнее спокойствие, собой я владел слабо и принятое решение только начало оседать на дне сознания. Я вышел быстрее, чем обычно, но, думаю, никто не заметил. Пошел, где теоретически располагалась трамвайная остановка, считая шаги — от одного до восьми и сначала. Только когда полчаса спустя понял, что остановкой тут и не пахнет, погуглил своё местонахождение и вызвал такси. Следом позвонил Женя:  — Чел, ты где? Мы с Юлькой тебя обыскались.  — Э-э, сори, я уже ушел. Живот так и не прошел.  — Бля, ты гонишь. Ты даже «пока» не сказал.  — Да, прости, — покаянно извиняюсь. — Ты свинтил, и я не стал тебя искать.  — Ясно. Но ты щас где?  — Уже в такси, — почти не вру. — Скоро буду дома. Вздох в трубке:  — Понятно. Окей, хорошо доехать, тогда.  — Угум. Следи там за Юлькой, чтоб она не напилась и не залезла на стол, как в прошлый раз.  — Ахах, она поклялась, что больше — никогда.  — Ну конечно, верь ей, с её сложной натурой. Мы прощаемся, и моя реальность дробится и распадается, как треснувшее пополам зеркало — мы говорили про фигню, как обычно, как всегда происходит — это одно; в то же время — другое, мои мысли обо всём этом, омерзительное чувство — это хорошо, что я решил, но я падаю, падаю, хватаюсь за обыденность, как калека и продолжаю падать, неспособный довести дело до конца. Я сел на корточки и закурил энную на сегодня сигарету. В такси, а потом в кровати думаю обо всём сразу: о том, как перестать ощущать себя хуёво, о том, правильно ли я делаю, о том, что проще для меня, для него, о том, что я хотел бы знать, о чём он думает… Даже не заметил, как начало светать. Смысла спать нет, но я упорно закрываю глаза считаю от одного до двадцати двух тысяч и обратно, хотя, всё равно не засыпаю. Когда чищу зубы, окончательно понимаю, что хочу, чтобы Жека не приходил — не хочу видеть его. Приходит в голову дикая мысль поменять замок, но вряд ли это останется для него незамеченным и тогда уж точно придётся объясняться. Не хочу думать об этом и убегаю — от него, от себя. Иду на работу, по приходу проверяю список дел на ближайшую неделю и заполняю следующие дни: сверяюсь с рабочим календарём и понимаю, что со следующей недели у меня отпуск. Сначала думаю попросить шефа перенести его или отменить, но потом вспоминаю знакомого, приглашающего меня в Минск к нему, заключаю, что отпуск складывается удачно. Потому, что я решил закончить это. Это всё, начиная со скулежа и нескончаемого нытья на тему, до пиздостраданий по красивому мальчику, играющему в хоккей. В прошлый раз, когда я пришел к таким выводам, то сделал глупо — я заявил Жеке, что мне нужно побыть одному, что со мной всё в порядке, просто бабуля… ну, ты понимаешь. Я прикрылся её смертью, как щитом. Мне на самом деле было больно, потому, что бабуля — единственное, что у меня было, но осознание того, что её больше нет нависло громадным обелиском, вдавливающим меня в землю — я осознавал, что она умерла лишь какой-то частью, а всё остальное онемело и из-за этого просто не могло болеть. Наверное, защитный рефлекс и, говоря по правде, он действует и сейчас, хотя и не так сильно. Поэтому, на фоне огромной нерешаемой проблемы острым лезвием пронзил кожу страх, что я в порыве горечи или жалости к себе сболтну Жеке что-то не то и потеряю не одного близкого, а двоих сразу. И я решил — это пройдёт. Постепенно, со временем — затупит, приглушит чувство, как вода за века затупляет острые углы речных камней. И останется только самое важное — наша дружба. А вышло… Нет, просто посмотрите на меня — взрослый мальчик двадцати шести лет так дрожит и трясется за свою несбывшуюся мечту, смотреть противно. Давно пора выкинуть себя из его жизни, потому, что так — поболит и пройдёт. Всё проходит — даже такое. Но в этот раз я буду умнее, я постараюсь сделать так, чтоб он сам отвернулся, чтоб даже не смотрел в мою сторону… И я делаю. Еду к знакомому на все четыре недели, а когда Жека звонит по вайберу, небрежно отвечаю, что, да, я заграном, да, забыл сказать, извини, ну ладно, давай, пока, а то мы с Юрчиком тут идём на лекцию… по чём?.. ну, чисто технический профиль, ты не поймёшь, пока-пока… Я не думаю, что он чувствует — специально даже не предполагаю, а просто хожу по улицам, смотрю достопримечательности, пью, разговариваю с Юрком о работе или о фигне, и трахаюсь, если предлагают — только с девчонками. И считаю (раз, два, три, четыре, п…), когда начинаю думать — шаг, количество предметов в окружении, дел на сегодня. Юрец живет один и рад мне, как родному, хотя бы потому, что я мою за нас посуду и готовлю нормальную еду, а не полуфабрикаты. Юрец вообще отличный малый — приятный, скромный парень, жить с ним одно удовольствие, и я даже расслабляюсь под начало второй недели. …а первого числа срываюсь и приезжаю на полтора дня обратно, потому, что у них открытие сезона, и меня туда тупо тянет, будто кто-то взял за шкирку и тащит в ту сторону, как нашкодившего щенка. Я предлагаю Юрцу съездить за компанию, и он соглашается, поэтому мы едем вдвоём, покупая билеты на самые задние места на арене. Не столько, потому что все остальные давно разобрали, сколько потому, что я не хочу светиться пред знакомыми. Захватываюсь, как всегда, игрой, пол матча не спуская глаз с Жеки. Под конец меня-таки замечает глазастая Юлька, прыгающая от радости, потому, что первый матч в сезоне таки за нами, и я в неохотном приветствии поднимаю руку в ответ. Юра тоже оживлен — говорит, классно вышло, вообще огонь, хочу как-нибудь ещё сходить. Мы недолго гуляем по городу, пока не приходит время ехать обратно. Рассматривая ситуацию объективно, отпуск выдался отличным, и когда я приезжаю обратно, то не кидаюсь звонить Жеке, как обычно, а иду на работу, пропадаю у какой-то детки на все выходные и возвращаюсь только в понедельник, чтоб принять душ, составить список дел, прикрепить его на холодильник и переодеться перед работой. В холодильнике лежит еда в судочке — Жека оставил себе или мне, не важно, но я понимаю: он был здесь, и мучительно придумываю причину, по которой можно было бы сменить замок и не дать ему ключ. Он, кстати, звонил мне, но я был уже в таком угаре, что мог только криво разъяснить: со мной всё норм, но в выходные я недоступен. Такой расклад даёт мне иллюзию, что мы можем так и не встретиться никогда, хотя, это чистой воды вранье. Но мы не виделись больше месяца — матч не в счет, и мне начинает казаться, что я надумываю, что перебарщиваю с этой своей любовью (детское слово, написанное на заборе мелом большими красными буквами), и мне… не то чтобы нравится так себя ощущать — но это, по крайней мере, не такая тяжелая стадия заболевания. И чтобы закрепить эффект, я иду в бар, куда обычно не хожу, но знаю, что там вечно тусуются наши замечательные хоккеисты. Сижу там, пока не стемнеет, и я не увижу Марка — вратаря, которого поставили вместо Сани. Марк хороший парень, Жека про него рассказывал — про то, как он пытается заменить Саню, пока тот восстанавливается — я видел его игру, я знаю, что он очень хочет понравиться Жеке, потому, что Жека классно играет и вообще для него авторитет, ведь даже Палыч обращается с ним, как с равным, а не как с остальными парнями. Марк талантлив, но ему всего двадцать и на двадцати пятилетнего Жеку он смотрит, как на звезду с неба, а Жека не обращает внимания, а если и обращает, то игнорирует, и это то, чем я могу воспользоваться. Марк глазами ищет своих, замечает меня и наверняка вспоминает в компании Жеки — постоянно в компании Жеки, поэтому, когда я приветственно взмахиваю рукой — садится рядом. Возле меня уже тяжелый гранёный стакан с бехеровкой, и мы заказываем ещё по одному, хотя этот одуванчик смущённо признается, что вообще-то не пьёт, потому, что Палыч… Поддразниваю его, послушный мальчик, и беру на слабо. А потом якобы вполупьяни жалуюсь, как Жека меня достал, какой он на самом деле бесполезный и беспомощный — живёт с родителями, готовить не умеет, поговорить с ним кроме хоккея не о чем, да и вообще, он слегка, ну, того, сам понимаешь, туповат. Вижу, как у бедного мальчика отнимается дар речи и округляются глаза. Сам себя я вижу будто со стороны, как во сне говорящим всю эту мерзкую чушь про… использующий людскую доверчивость… Все эти полтора месяца с момента той вечеринки кажутся мне дурацким сновидением, но так даже легче. Под конец я притворно спохватываюсь и прошу не болтать Жеке, а то он ещё, дурак, обидится и перекроет мне доступ к випу на матчах. Марк неуверенно кивает, но я знаю, он расскажет — именно потому, что он хороший парень. Потому, что он честный и считает, что Жека должен знать, какую мразь держит близко к сердцу. Потому, что он очень хочет понравиться Жеке и думает, что «правда» прибавит ему очков в квалификации нового лучшего друга. Я удивляюсь, что на следующий день Жека звонит мне, как обычно — в мой перерыв, ворчит, что я забыл про него со своим заграном, договаривается насчёт субботы, говорит обычным голосом обычные слова. Я теряюсь, не знаю, что ответить, потому что не рассчитывал на эту субботу, не рассчитывал, что он придёт. Выкручиваюсь, говорю, извини, мы с другими чуваками собирались в кино, ну, понимаешь, на двадцать девятое число, я согласился, а потом посмотрел — суббота… и черт меня побрал предложить — хочешь с нами? Он молчит, и я малодушно надеюсь — это первый шаг к тому, чтобы он начал думать обо мне плохо.  — Хорошо, — говорит. Обычным голосом. — На сколько?  — Э-э-э… я щас посмотрю и перезвоню. Быстро захожу на сайт, кликаю на какой-то боевик на девять пятнадцать. Кидаю клич Ваньке и парочке других знакомых из отдела маркетинга, трое из которых соглашаются. Не могу заставить себя перезвонить и пишу СМС с названием и датой. Он отвечает: «Ок». «Я куплю тебе билет». Мы идём все вместе, и я здороваюсь с Жекой — как обычно (раз, два, т…), мы ржём с мемчиков в контакте, покупаем попкорн (Жека шутливо оглядывается в поисках таящегося в ночи Палыча), тихо комментим кино… всё то же с разницей в локации — не у меня дома — и разницей в количестве задействованных особ. Вдвоём заваливаемся ко мне на ночь, но не особо говорим по душам, потому что я дико устал — не от деятельности или людей, а от себя, от мыслей, от того насколько отвратительно я себя повел, говоря хрень за его спиной. Я настолько устал, что закрываю глаза едва голова касается подушки. Господи, как я себе сейчас отвратителен. (раз…) Не хочу. Не хочу думать. (раздватричетырепятьшестьсемьвосемьдевятьдесять… двадцатьтысяччетырестадевяносто…) В среду снова иду в бар. Как дежа вю — Марк тоже приходит, в этот раз сам подходит и здоровается, садясь рядом. Ему почему-то немного не по себе, но алкоголь быстро сглаживает ситуацию, и он уже сам — аккуратно, как он думает — выспрашивает меня о деталях нашего с Жекой знакомства, потом, осторожно, что я о нём теперешнем думаю. И я говорю, много чего говорю, и, под дурным вдохновением, почти сам себе верю. Марк, понимающий парнишка, только слушает и кивает головой. А я лишь под конец замечаю ещё двоих из их команды в углу за барной стойкой — не основные игроки, поэтому лично мы никогда не общались, но у меня хорошая память на лица. Они сидят недалеко, вполне можно меня расслышать и, замечая моё внимание, быстро заводят разговор на какую-то крайне отвлеченную тему. Тем лучше — больше свидетелей. Говорю Марку, вставая:  — Приятно было пообщаться. Береги себя. Он неуверенно кивает:  — И ты.