Мальчик со спичками

Он заявляется ко мне в субботу с утра и силком тянет на каток в качестве «талисмана для лучшего самочувствия». Я сопротивляюсь до последнего, потому что безумно хочу спать, и таки отрубаюсь в машине под шуточки Лазаря, которые помню очень смутно, а потом, вытащенный на лавочку для болельщиков, снова засыпаю, скрутившись под старой, обшарпаной формой Тёмы, забытой здесь так давно, что он, кажется, даже не помнит о её наличии. На катке всегда адски холодно, несмотря на знойный август на улице, а я забыл нормально одеться. Да что там, я даже в душ не сходил. Меня будит сердобольная Юля, и я шмыгаю в раздевалку — почему-то не додумался смотаться туда в самом начале. Там снова дремлю. Открываю глаза от прикосновения к волосам. Лицо Жеки на уровне моего, он мягко массирует кожу головы. Приятно до безумия.  — Всегда знал, что я для тебя грёбаный кошак, — хрипло комментирую. — Ты какие-то волны кайфа от этого ловишь? Он, хохотнув, извиняется:  — Зря я тебя сегодня притащил. Спал бы нормально дома.  — Вот оно, несвоевременное раскаяние, — незло проворчал. — Поздно, Карл, обратный отчёт уже пошел, и счётчик Вашего долга мотается с каждой секундой. Он улыбается, а я спохватываюсь:  — Треня закончилась?  — Не, я так, поссать забежал. Щас вернусь.  — Да уж, иди, а то Палыч будет ворчать, что ты там подгузник менял, а не ссал.  — Это да. Он встаёт, такой весь мОлодец в форме, с мокрыми от пота волосами, и я, сонный, не успеваю выработать к зрелищу иммунитет, поэтому, меня накрывает. Хриплю:  — Жек…  — Мм-м? — оборачивается беспечно. Прикусывая язык, выдавливаю вместо… вместо всего:  — Останешься у меня сегодня? От удивления поднимает брови, но соглашается:  — Понял-принял. Только хавчик надо купить, а то у тебя ж ничерта нет.  — О да… и пиво. Выметаясь, поднимает вверх большой палец. Обречённо выдыхая, откидываюсь на лавку. Зря я. Мы же пытаемся играть в прежних друзей, но у меня херово получается. Очень херово. Я просто не могу. Не могу. Этот отзвук больного голоса, больного восприятия орет и плачет, как бы я ни пытался запереть его в комнате, накрыв клетку тёмной тканью, словно попугайчика. У меня не получается делать как обычно, когда он знает. Он убедил себя, что ему приснилось? Что он вообще делает? Что это был за жест? Или… ну да, что это я, для него же это не несет двойного смысла… Блять, всё, хватит. Хватит себя калечить! И я вспоминаю его взгляд, его властную просьбу, и этим додавливаю вопящее во мне противоречие. Хватит. Хватит. Один, два, три, четыре… Один, два, три, четыре… Я пригласил его к себе. По крайней мере, я его увижу — нужно искать плюсы. За размышлением попеременно со счётом не замечаю времени, но и уснуть не могу. Выхожу обратно на холод, сажусь поближе ко льду. Палыч устроил полноценную игру, и я с увлечением наблюдаю за матчем и разбором ошибок. Это реально интересно — наверное, именно это в своё время отбило у меня всякое желание смотреть или заниматься футболом. По сравнению с хоккеем футбол кажется слишком медленным и ленивым — в хоккее невероятно много секундного напряжения, непрерывающейся полосы пиковых моментов. И я смотрю, забыв обо всём, радуясь, что Жека вытащил меня именно сегодня. Когда тренировка заканчивается, жду друга снаружи, выкуривая последнюю сигарету из пачки. Лазарь, в стильной кожаной косухе, выходит последним, и Жека просит его завести нас сначала в магаз. Мы скупаем кучу противозаконной (читай, Палычем) жратвы, типа чипсов, сушеной рыбы, странной сладкой хрени, от которой Жеку тащит не по-детски, и разного вида пойла. Как оставленные без родительского присмотра малолетки, честное слово. Под ироничным взглядом Жеки беру два кило картошки и десяток яиц.  — Чё, взрослый такой? — дразнится.  — Я тебе сделаю жареной картошки с омлетом и приправами, посмотрим, что ты скажешь. Хмыкает, но верит, ибо я такие штуки много раз готовил. Вообще, он на правильном питании, но, когда со мной — срывается и хавает, что хочется. Только на кассе понимаем: Лазарь где-то пропал. Звоним ему — сбрасывает, а после оказывается, он сидит на корточках возле машины и с кем-то увлеченно трещит. Жека пинает его по кроссовку, но от нас отмахиваются и нежным, приглушенным голоском из серии «только для…» воркуют ещё пятнадцать минут, пока мы с Жекой чисто по приколу спорим, изменяет он или нет. Оказывается — нет, и я выигрываю нами же купленную пачку чипсов, торжественно врученную Жекой.  — И не жалко роуминга? — хмыкаю, пока едем. Лазарь кидает через водительское зеркало взор со смешанным чувством, в котором и тоска, и безысходность — не понятно, правда, по девице или денежке. Высаживает нас с приличествующим грузом у подъезда и, пока мы выгружаемся, конфискует пачку сушеных кальмаров. Дома, друг складирует хоккейное добро сушиться, а я раскладываю харч по холодильнику и сажусь за картошку. Жека поспевает как раз к началу, и я, многозначительно двигая бровями, подаю ему нож рукояткой вперёд. — Ну бляя, — ноет, но садится помогать. Погружается в сонамбулическое состояние, отхреначивая от несчастной картошки огромные куски с кожурой — меня бабуля ещё в школе так делать отучила. Подозрительно уточняю:  — Ты же умеешь готовить. Мы с тобой в поход ходили, и ты готовил.  — Ну, теоретически, представляю, но в жизни я раза два готовил — и один из них в том походе. Задумываюсь, охреневая:  — Это как?  — Отак, бро. Мамка постоянно готовит, любит, ну и батя, и ты, а так как кто-то из вас постоянно дома, хавчик где-нибудь да есть. Разогреть могу, но ты ж знаешь, мне и холодное сойдёт.  — Ага… Пару минут чистим картошку в молчании, пока я пытаюсь осознать масштабы своей неосведомлённости о кулинарных способностях этого кухонного неандертальца. Ну да, так и получается, что я его ни разу за готовкой не застал. И мама ему постоянно что-то вкусное в контейнерах совала — по сей день, кстати, он судочки на треню таскает.  — Ну ты и охреневший, друже. Смешливо пожимает плечами:  — Зато я хорошо в хоккей играю. Закатываю глаза, и пока он заканчивает чистить, кладу на сковороду первую порцию:  — Сам себя не похвалишь… На газу картошка жарится быстро, но Жека успевает смотаться к компу на предмет посмотреть:  — Давай Викингов начнём, — орёт мне с другой комнаты.  — Давай, — ору в ответ, — я до них никак не доберусь. Закидываю вторую порцию, когда этот блудный сын приходит обратно и заявляет:  — Жрать хочу. Замечая готовую картошку, тянется к ней загребущими конечностями.  — Воу-воу, чувак, — несильно бью ложкой по руке, — я тоже хочу хавать, меня подожди. Вот, можешь вместо меня картоху пожарить.  — Ну Нееекит, ну бля, ты меня не любишь, — ноет, но я вздрагиваю и замираю, мучительно соображая, как отреагировать. Это же шутка, это шутка, — убеждаю себя. Это грёбаная шутка, которыми мы не раз перебрасывались. Так почему же я чувствую удар под дых. Но, не могу подобрать слов, не получается правильно среагировать. (раз, два, три, ч…) Жека, видя меня, тоже, наверное, понимает что сказал и от досады закусывает губу. Ненавижу себя за это. За то, что так… реагирую, когда он насколько открытый даже после… Усмехаюсь и чудом сдерживаю вертящееся на языке: «Неправда, люблю». Говорю:  — Жек, короче, займись делом. Хавчик что ли расставь на столе. И вообще, ты пиво в холодильник засунул? Оно ж умрёт там, в пакете, тёплым. Заметно расслабляется, но нутром чую, как ему по-прежнему неловко:  — Скажешь тоже, умрёт, — хватается за фразу. — Я сделаю, но я хавать хочу и жду и скучаю за картошкой.  — Я вшарил. Кетчуп ещё достань, и там какой-то соус — его тоже. Отдаёт честь:  — Так точно, майн фюрер.  — Эй, это моя фраза.  — Ничё не знаю. Оставаясь один, выдыхаю. Закрываю глаза. Блять. Идиот я. Всё испортил. Но под вечер более-менее образовывается. Викинги захватывают полностью, хотя начало мы смотрели лениво болтая и хавая. В итоге, я отрываюсь, когда понимаю, что голова Жеки съехала мне на плечо, и он недовольно пытается на нём устроиться.  — Пошли спать? — предлагаю.  — Мм-м, угу, надо, — приподнимается и трёт лоб.  — Вставай тогда, я разложу диван.  — Бляяя, чел, давай так.  — Не-не, так это не работает. Я иду в спальню. Не хочешь, корячься на сложенном. Минута молчания в раздумьях, и я почти готов оставить его как есть, немного теряясь от тёплого веса его доверчивой головы на своём плече.  — Ладно, — тяжело вздыхает, — ща. Поднимаюсь первым и жду, пока он, кряхтя как старый дед, поднимается, допивает компот в кружке. Наклоняясь, достаю пульт, чтоб выключить плазму, но в сериале напряженный момент, заставляющий меня залипнуть. Сзади наваливается Жека, свесив с моих плеч руки и сопя в ухо:  — Ты сказал встать. Я встал.  — Жди теперь, я хочу досмотреть.  — Мм-м, всё равно пересматривать будем, я только начало серии помню.  — Чувак, а если меня кошмары будут мучить? От недосмотра.  — Ну так спи со мной, и не будет тебе никаких кошмаров. Мы ж как семейная пара с тобой. Это тоже бьёт меня под дых — не сильно. Легонько. Он же не знает, что говорит, для него же такое нормально… Я даже нахожу в себе силы пошутить:  — Мы слишком старая семейная пара, чтобы спать в одной кровати. Возраст не тот.  — Ой, бля, Некит, ты ещё к возрасту не придирался. Я, наконец, выключая телик, иду в спальню за постельным. Жека, не желая отдираться, чухает со мной дурацким паровозиком. Тактильный мальчик. Сколько его помню — ему всегда было важно касаться кого-то, чтобы ощущение было полным. Он сам рассказывал в один из тех вечеров, когда мы, будучи подростками, говорили о важном, о сложном, на тончайшей грани откровенности. Самые бесценные вечера в моей жизни. Ерошу его волосы, закидывая назад руку, и всё-таки выворачиваюсь, а то неудобно застилать диван. Он грохается на постель лицом вниз, и я укрываю его сверху тонким одеялом, на что этот мерзавец довольно мычит в одобрении.  — Ты такая неженка, чувак, — ворчу на него, но это просто слова, он знает, что я так не думаю. Свою кровать расстилать недолго, и я тоже скоро ложусь, но ещё долго не могу заснуть. Верчусь в кровати: хотя завтра вставать на встречу с инвесторами, сна ни в одном глазу. Цифры не помогают. Никогда не помогают в такое время — возможно, это просто ширма, за которой я прячусь — красивая китайская занавеска с яркими красными рыбками не имеющая никакой реальной стоимости. Она даже нормальной первой помощи не оказывает — слишком приелось. Но я продолжаю считать. Упорядочиваю себя — внешне, хотя бы. Наружную оболочку сознания. (раз, два, три, ч…) Забиваю через некоторое время и достаю ноут. Уж лучше займусь презентацией. Где-то часам к четырём слышу Жеку, плетущегося в туалет и обратно. Замечает свет от ноута и подходит:  — Тебе ж завтра на встречу? — сонно уточняет.  — Угу, — не отрывая глаз от экрана. Молчит, и я думаю, что он ушел, но неожиданно ноут захлопывается под его рукой, и друг, откладывая технику в сторону, берет меня за запястье, поднимая с кровати.  — Ну что ещё, — закатываю глаза. — Опять туалетная бумага скончалась?  — Спать пошли, — тянет за руку, как маленького, чуть ли не укладывая рядом. За эти секунды, когда он ведёт меня из одной темноты в другую, я чувствую себя маленьким беспомощным мальчиком, доверившимся другому — более сильному, и это таким колоссальным спокойствием ложится на душу, будто кто-то накрыл нас большой прохладной шелковой простынью.  — Я тебе что, подушка? — возражаю, не сопротивляясь объятию, хотя сердце от такой близости начинает стучать быстрее. Отворачиваюсь к стене — когда мы спим вместе, Жека всегда ложится так, чтобы я никуда не свалился. Как бы я ни пытался притворяться, как бы ни пытался убить это в себе… Он отвечает неожиданно серьёзно:  — Я прекрасно знаю, что ты временами хуёво засыпаешь один. Ты тоже знаешь. И ты знаешь, что мне никогда не впадлу тебе помочь… Что б там не случилось. Я… не знаю, что сказать. Какой-то эмоциональный ступор. Выдавливаю:  — Хорошо. Спасибо. Он укрывает нас двоих и касается носом моего затылка:  — Ты понял, Ники, — бормочет щекотно, засыпая, — всегда. Выдыхаю:  — Я понял. Я понял. Понял. Только я так… не могу.