Мальчик со спичками

Я отхожу от ощущения заполненности, от звона в ушах и мелкой дрожи экстаза, когда удовольствие медленно переходит в приятную усталость по всему телу. Дыхание Жеки рядом со мной выравнивается, и через минуту он уже спит, прикрывая локтем глаза от света. Есть у него привычка отрубаться после секса, и, самое забавное, он так же отрубается после матча или тяжелой тренировки — иногда даже в машине. У меня же всегда первая мысль — душ, и я заставляю себя подняться и встать под теплую воду. Вспоминаю, как во второй раз Жека, освоившись, трахал уже медленнее, с оттяжкой, как ему хочется, вспоминаю, как он закинул мою ногу себе на плечо и навалился почти всем весом, чтобы окончательно придавить к кровати. После этого толчки, попадая в нужное место заставили меня, как бы я ни сдерживался, всхлипывать и просить в голос. Это был тот момент, когда я совершенно забылся — забыл, кто я, кто он, где мы…. и видел только эти его заколдованные ведьмаческие глаза, не отрывающиеся от моих в непонятном пристальном выражении. Умываюсь, усталым движением откидывая назад волосы. Хорошо это или плохо? Не знаю, но мой лимит переживаний на сегодня исчерпан. Понимаю — душ меня не успокоил, скорее, разбередил память. Иду на балкон и выкуриваю несколько сигарет — одна за одной, без перерыва, считая затяжки. «Добился чего хотел»? — стучит в голове. Мерзко. А чего я хотел на самом деле? Вздохнул, чувствуя себя Золушкой после бала, и прошаркал в кухню. Сделал кофе и снова закурил уже там, стряхивая пепел в блюдце. Не уверен, будем ли мы жалеть. Скорее всего — нет, просто неожиданная близость… сверх обычного принесла мне парадоксальное ощущение завершенности. Будто закончился определённый жизненный этап, и пора переворачивать страницу. И я не знаю, что там на следующей, что он скажет, что скажу я, с каким выражением мы посмотрим утром друг другу в глаза, но… Усмехаюсь себе под нос — такие выводы и пиздострадания после простого траха. Философия, мать её. Но, если так подумать — я, типа, получил, что хотел, и даже если дело обернётся хреново, мне будет, что вспомнить. И, вот ещё что интересно — успокоюсь ли я после одного раза? Как эти идиотические ромео, которым лишь бы поставить галочку. Синдром хищника удовлетворен, поехали дальше. Хреново, что, не зная себя, я не могу разобраться. Но, по крайней мере, это ощущение завершенности дало мне возможность отступить от себя самого и посмотреть со стороны. А посмотрев, не то ужаснуться, не то застыть в пробивающемся в мозг озарении — я так сосредоточился на Жеке, что потерял себя совершенно. Любовь к нему вытеснила всё — мои интересы, мою самодостаточность, то немногое, что идентифицировало меня как личность… не помню, когда я в последний раз терял себя в книге, а не в аутоагрессии. Дурная любовь, разбирала меня по кусочкам, заменяя детали, что я совершенно не заметил подмены. А если и анализировал, то не заострял внимания, полагая происходящее совершенно адекватным. Когда вообще состояние депрессии стало для меня нормальным? Когда я начал считать так часто, что вся моя жизнь теперь поддается счёту? Я помассировал виски, пепел от зажатой в пальцах сигареты отпал и рассыпался на столе. Глубоко вдохнул, пытаясь понять, как теперь собрать себя заново — вспомнить, каким я был… был когда? Память милосердно подтёрла, покрыла матовой пленкой многие воспоминания, не связанные с Жекой, потому что они были не нужны, и я уже даже не помню многое, о чём мечталось, помню только много книг — прочитанного залпом Гарри Поттера, графа Монте-Кристо, все томники Мушкетёров, помню, я хотел стать кем-то особенным, кем-то значащим в этом мире, смотрел на Жеку и понимал — он станет, потому что старается, а кем могу стать я? И я думал, думал, перемещался от одной мысли к другой — хотел стать то полицейским, то пожарным, то спасателем в джунглях — там где побольше опасностей… И вот, посмотрите на меня — есть ли у меня хоть что-то особенное, кроме безграничной привязанности Жеки, которая на самом деле не имеет никаких оснований, ведь, с каких сторон ни посмотри — я совершенно обычный дурачок двадцати шести лет, только и умеющий зарабатывать деньги… Наслаждался ли я депрессией? Упивался ли жалостью к себе? И я понимаю — да, ведь жалеть себя было проще, чем двигаться дальше… Каким я был до этого — и эта картинка мне не понравилась: маленький мальчик с книжками, не понимающий, почему у него только бабушка, а не папа и мама, потом задиристый подросток со скрытым родительским комплексом, обиженный на весь мир, неконтролируемый, влезающий в передряги по поводу и без, подпускающий к себе только Жеку и бабулю, ещё позже — шарящий матанализ, черчение и прочую бурду студентик, под пофигизмом скрывающий любые чувства — и по привычке, и потому, что время бунта себя исчерпало, а поговорить искренне с кем-то, кроме Жеки, он так и не научился. И из-за этого он вцепился в Женьку как клещ, потому, что Жека давал ему источник живых, настоящих эмоций — радости, удовольствия, искренности, давал чувство нужности. И Жека принимал это — потому что он цельный, у него есть внутренняя сила, идущая не от протеста или бунта, не от отторжения, а от широты души, от стойкости, от доброты. И, может, он и прав, что я всего лишь хотел сделать его ближе из-за своих… наклонностей? Прикрываю глаза на секунду — и посмотрите, что я с ним сделал, с ласковым, преданным мальчиком Женей, который только и хотел, чтоб его лучший друг перестал закрываться один в комнате и страдать депрессивной фигнёй по ночам. Потёр щеки ладонями, будто это помогло бы снизить интенсивность мысли. Нет, не хочу считать. Такие отвратительные откровения о себе должна приносить крестная фея, чтоб с подзатыльником давать немного дельных советов, как заварившуюся кашу разгрести, ибо что мне с собой сейчас делать, я представляю слабо. Я даже не знаю, в какую сторону двигаться, куда чертить пунктирную линию, ведущую даже не к сундуку с сокровищами, а к бутылке с однострочной инструкцией к нему. Я и прежде искал себя (или делал вид) — искал в чем угодно: в других людях, в вещах, в эмоциях, которые на самом деле не испытывал, но которые зажигали меня, как топливо… и выжигали до дна, лишая желания двигаться, желания жить. Искал в поверхностном порядке, способном маскировать то самое выжженное поле после ложного чувства… Искал себя в чем угодно, но не в себе самом. В основном потому, что думал, что там ничего нет. Там и правда совсем немного… Маленький мальчик в темной комнате. И коробки спичек, которые он если и находит, то сжигает полностью всё вокруг себя, а не освещает бережно — одну за одной. Но это хотя бы моё. Говорят, откровения подобного масштаба на человека снисходят только после потрясения или трагедии, после чего-то значащего… Можно ли назвать то, что произошло между нами с Жекой значащим? Я бы не сказал, учитывая, что я получил лишь часть того, за чем гнался, и это оказалось совсем не тем, что мне нужно. Полагалось, что как человек в пустыне, получивший даже глоток воды, сколько там умещается в ладонь — я буду бесконечно счастлив… И возникает закономерный вопрос — если каким-то извращённым вывертом судьбы мы всё-таки будет вместе — буду ли я счастлив или буду тупо мучить нас обоих, пока не случится дикая хрень, просто-напросто разводящая нас по разные стороны баррикад… насовсем? Просто-напросто потому, что я всё ещё буду искать себя в нём, а не в самом себе. И думать: так — правильно. Наверняка, нам нужно будет с Жекой поговорить. Однако, девяносто процентов меня малодушно надеются, что он не будет спрашивать, а я не начну разговор. Хах, как же, с этим дотошным чудовищем. Единственное, что мне наверняка известно — это то, что незаметно для себя я залез в глубокую яму и думал, будто живётся мне там отличненько, а оказалось — нихрена. Удивительно, как ко мне не начали потихоньку закрадываться мысли на тему подохнуть… А Жека, кстати, мог подумать — осеняет меня. Понятно тогда почему… Но я больше не хочу себя так чувствовать. Не хочу больше наслаждаться безвыходностью, жалеться, умасливать пульсирующее сознание суррогатом жизни. Но как измениться - понятия не имею. Я посидел ещё немного, пока не понял, что уже коим-то образом полчетвёртого утра. И, так как решения головоломки по имени «Некит» не предвиделось, оставалось подождать до девяти и собираться на работу, а не запутываться в себе ещё больше — до такой степени, пока не сможешь найти выхода из самого себя. Разумнее было пойти спать на кровать, но там, в одиночестве я точно не заснул бы, поэтому, не раздеваясь, пролез под Жекину руку и закрыл глаза. А проснулся, скорее всего, от рентгеновского взгляда, направленного на меня довольно продолжительное время. Открыл глаза и встретился глазами с Жекой. Попытался прочитать по лицу, о чём он думает, но он, видимо, ещё и сам не определился. И вправду:  — Чё делать будем? — переворачивается на живот, на локти, всё ещё глядя на меня сверху вниз.  — Ну, могу предложить замять. Чай не барышни. А что было… я в печали, а ты на нервах и с синдромом прекрасного принца. Бывает. Искусанные от поцелуев Жекины губы скривились:  — Притвориться, чтоб ты мне опять такое устроил? Нет, спасибо. Ты иногда такая сволочь, Некит, зла не хватает. И не поспоришь.  — Это да.  — Это — нет. Ты представить себе не можешь, что за мысли у меня в голове вертелись, — он, видимо, снова мысленно возвращается к тому состоянию. — Почему сразу нельзя было сказать — как мужик мужику?! Я зажмуриваюсь. Я спокоен и для этого мне больше не надо считать… ну, почти.  — Я сказал. Открываю глаза. Жека собирается возмутиться, но потом, наверное, вспоминает, и так ничего и не говорит. Спустя долгую паузу, пока он разглядывает меня ощутимо новым взглядом, а моя голова совершенно пуста, он спрашивает:  — Чего тебе не хватает, Некит? Только честно. Ты хочешь, чтоб мы… попробовали? А ты согласишься?  — Как пацан пацану? — делаю последнюю бездарную попытку юморнуть.  — Без шуток. Я все ещё смотрю ему прямо в глаза. Пытаюсь сформулировать правильно, но не уверен, что преуспеваю:  — Раньше думал, что тебя. А сейчас не знаю. У меня иногда такое чувство, что я вообще ничего не хочу.  — Херово. А чего ты раньше хотел? Раньше, чем меня, в смысле? Я помню, когда мы мелкими были, то говорил, прикольно было стать пожарником.  — Хах, скажешь тоже, детский трёп. Не могу понять, потому что пока вообще ни в чем не вижу смысла… Мы замолкаем. Он осторожно уточняет:  — А работа? Закатываю глаза:  — Точно не смысл моей жизни. Мы об этом как-то говорили, помнишь?  — Помню, но всё меняется. А семья?  — Чувак, у меня не очень хорошие ассоциации о стандартной семье. Он опускается с локтей на грудь и кладёт голову на скрещённые вверху руки. Говорит после длинной паузы, когда я уже думаю, что он заснул с открытыми глазами:  — Может, тогда давай ты решишь, что смысл во мне… Ну, пока что-то ещё не найдёшь?  — Хах, какой ты щедрый. Нет уж, мне теперь от себя противно, с этой хренью, что я творил.  — Не такая уж хрень… Ты типа, немного запутался.  — Это ты, типа, — передразниваю, — хороший друг, Жека, раз так думаешь, но не надо меня оправдывать — я облажался, без вопросов.  — Без вопросов, — теперь передразнивает он, — это то, что ты занимаешься самоуничижением до степени самоуничтожения.  — Какие умные слова мы знаем. По выражению его лица понимаю, что получить мне подзатыльник, кабы не ситуация, и невольно ухмыляюсь собственной безнаказанности. Его лицо неожиданно смягчается:  — О, вот ты и улыбнулся… Мне этого не хватало. А у меня внутри от его слов будто что-то защемило, так что я резко отворачиваюсь в другую сторону, сильно зажав пальцами переносицу, чтобы сдержать непонятно откуда взявшуюся… эмоцию. Он оборачивается за мной, кладёт подбородок на моё плечо, прям как преданная собачка, резонирующая с настроением хозяина. Золотистый ретривер. Говорит:  — Эй, Ники, ну чего ты? Слава Богу меня быстро попускает, позволив перевести дух.  — Норм. Старею, чувак, становлюсь сентиментальным. Мы ещё немного лежим, и я интересуюсь:  — Когда у тебя игра, кстати?  — Мм, пятнадцатого должна быть. Ты придёшь?  — Спрашиваешь. Конечно.  — Так мы… Мы всё ещё друзья? Вопрос застаёт меня врасплох, особенно то, что он это уточняет, а не наоборот. Поворачиваюсь к нему обратно:  — С моей стороны точно, — говорить такое неловко из-за ощущения, что нам лет по тринадцать, — ты мне навсегда лучший друг. Он кивает:  — Ты мне тоже. Какую бы хрень ты не сделал, я всегда тебя выслушаю. И понять попытаюсь. Выдыхаю. Киваю в ответ. Я знаю, что люди меняются, что время меняется, что слова — это только слова, и всё может произойти совершенно иначе, но то, что он говорит сейчас… Только это и важно. Он по-прежнему нависает надо мной в немного неудобной позе и, по-моему, мысль приходит нам одновременно, но, что самое парадоксальное, привычно сдерживая себя, я вижу, как он наклоняется первым. И — отстраняясь после, просит:  — Давай я пока побуду твоим смыслом. Мне, вроде как зашло, думаю… мне будет норм. Я ничего не отвечаю, потому что мы оба знаем мой ответ. Это чудовище всегда добивается своего. К счастью для остальных участников происшествия. И когда он наклоняется за продолжением, я расслабленно закрываю глаза, почему-то вспоминая, что когда мы играли в рыцарей круглого стола, Жека всегда был королём Артуром, а я Ланцелотом.