Мальчик со спичками

— Смотри, я купил спиннер.  — Женечка, двадцать шесть годиков. Подарок на ДэРэ самому себе.  — Да ладно тебе, прикольно же. * * *  — Подойди сюда, Ники, потому что я не хочу бежать за тобой, чтоб догнать и связать… Я хочу ответить саркастически, и даже открываю рот, но из него не вылетает ни звука, ибо я начинаю неудержимо краснеть от пошлой картинки в голове. Пытаюсь её выкинуть, поднимая взгляд на Жеку, и выдавливаю только слабое, охрипшее:  — Не… Что совершенно не похоже на возражение, потому что я вижу разительное изменение в его взгляде — как сужаются зрачки, как он становится едва ли не хищным. Понимаю, Жека тупо прочитал меня, и само по себе вылетает обреченное:  — С-сука… — беру себя в руки посредством счета. Наконец-то. — Блять, Жека, это совсем не то… Его голос низкий — у меня дрожь проходит по телу:  — Не знал, что ты об этом думаешь.  — Блять, я не думал. Я не думал, пока ты не сказал… У него с губ слетает только одно слово:  — Беги. И я, прежде чем успеваю подумать, срываюсь с места. Гребаный ролевик. * * *  — Я потерял трусы. — Чувак, твои шутки ниже пояса родом из семидесятых. — Не, серьёзно потерял. — Серьёзно найди, значит. — …чел, ну пжалста.  — А голову ты не потерял? Какое-то время, кажется, реально проверяет на месте ли голова. Не могу сказать точно, потому что он вне моего обзора. Выдаёт:  — Ты говоришь, как моя мама, чел.  — Я просто читаю топ десять шаблонных фраз родителей в гугле. Это шестая.  — Бляяя, чел, я серьёзно их где-то закинул.  — Ну, иди без них. В первый раз что ли.  — Мне переодеваться на треню, чё, там тоже неглиже? Да и натирать всё будет… Слух, одолжи мне свои, я постираю и верну… О, я уже нашел… Прикольно, а чё они такие стильные? С феечками.  — Та ёлкин. Жека, не трогай если не нравится. И вообще, если не заметил, они грязные.  — Ты их обоссал, что ли?.. Странно, пахнут норм. О, я ещё одни нашел, тоже моднявые. Ты их только на свадьбу таскаешь, что ли?  — Бля, ты грёбаный неандерталец, прекрати шарить под кроватью и поройся в тумбочке. Там есть новые с биркой. Мне лень вставать, поэтому ору с другой комнаты. * * *  — Чел, я хочу бороду.  — С ней же играть неудобно.  — Ты не шаришь, борода — это круто, детишки могут вязать из неё косы.  — Ооо, это так мило, — сюсюкаю, — ленточек тебе не купить? Будешь как коза в Масленицу, вся в ленточках. Знак весны, мля. Символ, — меня осеняет, — точно, ты после этого только в качестве символа кататься будешь. И то, только за команды в какой-нибудь Уфе с названием «Хипстота-У-Е».  — Да пошел ты, я тут с душой нараспашку, понимаете ли, пришел за поддержкой… Я ржу, сгибаясь чуть ли не пополам и одновременно пытаясь уклониться от его «праведного» подзатыльника. * * * Моя мысль опрометчива. Сегодня я думаю: вот это — единственно правильное решение, и бросаюсь с ним в бой, чтоб не успеть передумать, ибо считаю себя трусом. И делаю то, о чем завтра пожалею. И делаю то, что совершенно точно характеризует меня как придурошного истерика или предателя, или сволочь, или похуже. Моя мысль хаотична, потому что дёргается в черно-белых критериях, в двоичном «да-нет» измерении, двигается по шахматной доске, как пешка, которой нельзя отступать, или даже как ладья, которая если отходит назад, то только по прямой. И я не знаю, как изменить это, не знаю, как перестать мыслить готовыми формулами, мучить себя собственными фантазиями, как начать оценивать людей правильно. Это насколько сложно, что иногда насквозь выносит мне мозг. Но сейчас, сидя на вип-местах между орущей как не в себе Юлькой и подскакивающим от каждого напряженного момента Веней, чувствую, что-то всё-таки изменилось. Будто на двухтонную монохромную фотографию нанесли серые тона. И я всё ещё в этом измерении, но будто начинаю потихоньку видеть больше, других людей, другие вещи, в то же время смещая фокус с Жеки на себя. Смотрю на него падающего и поднимающегося на поле, дающего «пять» Марку после хорошего блока, напряженного и внимательного — для него сейчас ничего вне поля не существует. Ему тяжелее перестроиться… под другой формат наших отношений, хотя в девяноста процентах они не изменились. А остальные десять… я и сам не знаю пока, как их назвать — что-то из этого между нами тоже уже было, просто с юмором, без подтекста, что-то ещё слишком напряженно, а что-то меня откровенно нервирует. Думаю, у Жеки такие же мысли, но он пока не заговаривает об этом — нужно время… для всего нужно время, хотя мы снова много говорим. От наших разговоров мне становится легче, словно кто-то снимает руки с моего горла — и отчасти это возвращение к тому, что уже было, но во многом — новый аспект, потому что иногда ночи заканчиваются… не так, как заканчиваются обычно. Я всё еще не знаю, что мне нужно на самом деле — от Жеки, от жизни, от себя в первую очередь, но друг тащит меня к светлому будущему в его понимании, и я следую, завороженный им, под гипнозом, под дудочкой крысолова, но уже не в слепой уверенности, что он — единственное, чего я хочу, а… проще. Следую — пока не научусь идти сам. Думаю, я по-настоящему люблю его. Теперь слова даются мне не скрепя сердце, а с легкой признательностью, что вот такой замечательный человек есть в моей жизни, что мы не потерялись, не рассеялись по земле. Они проигрывают с минимальным разрывом. Тёма сдирает шлем и закусывает губу от досады, но по лицу Палыча можно понять — ожидаемо. По Жеке — в шлеме он или без, понять в принципе ничего не получается — он стоит от меня далеко в полуобороте. Но вот он тоже снимает шлем, взлохмачивает мокрые от пота волосы — они вьются на затылке и это неведомым образом будоражит моё воображение. Потом поднимает взгляд на вип-зону. Смотрит на меня, и я показываю ему большой палец. Морщась, смешливо изображает, как «лайк» постепенно клонится пальцем к низу. С — самокритика. В ответ показываю, мол, буду ждать в раздевалке, но там оказывается такая толпень, что решаю подождать снаружи, хотя, подозреваю, что бы у них там ни происходило — это надолго. На улице морозно, а вчера выпал первый снег. У меня быстро мерзнут пальцы, поэтому вместо перчаток я всегда покупаю самые тёплые варежки — достаю их из кармана пуховика, надеваю, накидываю капюшон и сажусь на лавочку возле ледового дворца, рассеянно глядя на выходящих в оживлении людей. Задумываюсь о недавнем совместном проекте по работе — учитывая, как схалявил на нём Ванька, Лёня даст по шее либо ему, либо нам обоим. Но у Ваньки скоро ребёнок родится, и последнее время он перманентно не в себе, ему простительно.  — Некит, — раздаётся слева. Поднимаю голову, разглядывая подошедшего сквозь щель в капюшоне. — Ну куда ты пропал? Ты ж сказал, в раздевалке подождешь?  — Я указал, — с усмешкой поправляю. — А чего не позвонил?  — Я звонил, — возмущенно, — бро, я звонил четыре раза. Опять играем в отверженных? Фыркаю:  — Делать мне нечего. Доставая телефон из рюкзака, понимаю, что поставил его на беззвучку и даже вибрацию отключил, чтоб не отвлекала от матча.  — Ой, сори, чувак. А он уже торопится обратно:  — Короче, чел, пошли, — берет меня за локоть и тащит вперёд, — у Тёмы днюха, он принёс много тортов, и я хочу попробовать хоть две штуки, пока не сожрали. Давай, давай, бодрячком, а то мы никуда не успеем. Тащусь за ним, ворча, что у него слишком много энергии для человека, выложившегося на матче, но эффекта это не производит, потому что в то же время пытаюсь подавить усмешку. Чувствую себя счастливым дурачком. Из-за фигни. Ерунды. Просто потому, что он так обыденно говорит «мы». И… говоря о… обо всем… Я всё ещё не нашел ответа, но, надеюсь, я в правильном направлении.