Что-то придется менять

Их бронепоезд, увы, не идёт В сторону От.

Никто из них ничего толком не знал об одушевленных артефактах. Только то, пожалуй, что слава у них дурная, гадость это изрядная, и чью бы душу создатель в них ни заключал – свою или чужую, – в изготовлении почти всегда фигурирует жертва, причем часто человеческая. Получалось, что если дневник – это и есть Том Реддл, то либо он оказался чьей-то жертвой, либо сам, напротив, занимался не слишком привлекательными вещами. И, хотя первый вариант никто со счетов сбрасывать не спешил, общее мнение склонялось ко второму варианту. — Будь он заточен в этом дневнике, наверно, он хотел бы освободиться, обрести покой – или хотя бы честно рассказать, что он такое, — рассуждал Генри. — И его бы тут же уничтожили! А он, может, жить хочет, — возразил Найджел. – Обрести покой – это хорошо, когда ты уже веками существуешь. А этому Реддлу, если он в сорок третьем учился в школе, еще и семидесяти нет. — Кто его уничтожил бы? Грязнокровка? Да он запросто мог надавить ей на жалость, она бы сама же его потом скрывала и защищала. — Так он ведь не сразу узнал, что она грязнокровка. Сначала наврал от страха, что она сразу его выдаст, потом оказалось, что и это не помогло, все равно ей что-то не понравилось. Вот он и… — Не что-то, а что он к ней в мозги полез. Это он тоже от страха, что ли? — Ладно-ладно, признаю, его поведение выглядит подозрительно. Все равно, нужно узнавать, кто такой этот Том Реддл и что ему может быть нужно в Хогвартсе. И существует ли он где-либо помимо дневника, то есть, он целиком заточен в этом предмете, или там только часть личности? — А может быть и такое? – не сдержала изумления Гермиона. – Чтобы не полностью, а частично?.. — Дядя пишет, что может, — сверился с письмом Генри. – И что это даже проще, иногда можно и без жертвы обойтись, только тогда надо было этот дневник годами своей магией и душой кормить. А тетрадке, как мы знаем, пятьдесят лет. Время на создание одушевленного артефакта было, даже с запасом. — А почему тогда такое отношение к таким предметам, если их и без жертвы создать можно? – не поняла Гермиона. Генри нетерпеливо закатил глаза, но все-таки объяснил: — Потому что это может сделать только настоящий артефактор, очень увлеченный и знающий. Во-первых, остальным не хватит некоторых специфических умений, а во-вторых, от предмета, изготовленного с помощью ритуальной жертвы, можно получить всякие дополнительные выгоды – и даже не спрашивай меня, какие именно! И зачастую ради них все и затевается. Так что в подавляющем большинстве случаев такой предмет – плод Темной Магии. И чтобы не попасть под подозрения, мастера, которые могут такое сделать, к Темной Магии и убийствам не прибегая, просто помалкивают. А изготовители волшебных портретов просто никогда не называют свои работы артефактами. Тем более — одушевленными. А то выдвинут какое-нибудь малоприятное обвинение, придется частью производственных секретов откупаться. Эх, попался бы мне этот дневничок в руки… для доверительного разговора… Генри мечтательно вздохнул. Увы, дневник в их поле зрения не попадал. Они следили, по возможности разглядывая на занятиях канцелярские принадлежности однокурсников с других факультетов. После долгих уговоров подключили и старост Рейвенкло и Хаффлпаффа. Слизерину они, разумеется, не верили, но если те сами указывают на некий «темный артефакт», то ведь не будет вреда от того, что они станут его высматривать. А увидят – сдадут деканам, пусть уж те сами разбираются, соврали слизеринцы насчет «темного» или нет. Но вся эта слежка никакого результата пока что не дала. Сделав небольшой шажок вперед, следствие временно уперлось в тупик и так в нем и топталось. — Ну да, ну да, — насмешливо протянула Селена. – Вот так это и действует. Хочешь что-то узнать у дневника, втягиваешься в диалог, потом он сулит тебе что-то нужное, заставляет приоткрыться и подтачивает щиты. Если, конечно, они есть. А если нет, то совсем плохо. — Ну, я-то не стал бы открываться! – возмутился Генри. — И ведь каждый так подумает. Что уж его-то точно обмануть не смогут. И что его познаний в Окклюменции достаточно. Окклюменция теперь была для Гермионы больной темой. Успехи, которых она достигла за эти полтора учебных года, конечно, все еще не выходили за рамки требований к «начинающему окклюменту», «продвинутым курсом» там даже не пахло. Но теперь каждая попытка защиты разума давалась ей с невероятным трудом, будто Том Реддл не просто пробил некий воображаемый барьер, а оставил вполне материальную пробоину во вполне материальном же щите. Устанавливая щиты, Гермиона очень хорошо ее видела, эту уязвимую и заметную дыру. Замаскировать ее еще получалось, а вот закрыть – увы, нет. А декан на отработках усердно сыпал соль ей на рану, раз за разом демонстрируя, как легко пробраться за ее дырявый щит. Просто глядя в глаза. Без «Легилименс», волшебной палочки и наводящих вопросов. И она ведь даже не могла сказать, что он не прав: сама полезла с этим дневником общаться, сама и виновата. Но смиренное признание своей вины никоим образом не избавляло ее от неприятных эмоций. После очередной неудачи в Окклюменции очень хотелось на кого-нибудь наорать, и больше всего – на декана. Зачем ему так над ней издеваться? Оптимистичная часть ее натуры (и одновременно более логичная, хотя обычно оптимизм и логика плохо сочетаются) подозревала, что профессор Снейп таким специфическим образом помогал ей восстанавливать защиту. Но честное слово, ей гораздо больше помогло бы, если бы он хоть раз сказал ей «это пройдет» и назвал примерные сроки! А он на любые вопросы отвечал исключительно неразнообразными упреками. А вот если ей снова попадется в руки этот дневник, что она, спрашивается, будет делать, с такой уязвимой головой? * * * «Выше ожидаемого» за контрольную по Трансфигурации повергло Гермиону в панику. На мучительно долгие несколько часов, заполненных сожалениями и муками совести, ей показалось, что она заигралась. Какие-то расследования, письма, поиски, рассуждения… кому все это будет нужно, если она вылетит из школы из-за банальной неуспеваемости? Весь последующий вечер она упорно повторяла пройденный материал, пока ближе к ночи снова не задала себе почти тот же вопрос: кому все это будет нужно? Кому будут нужны ее твердые знания и отличные отметки, если она все-таки попадется «Ужасу Слизерина» и умрет? Учиться, разумеется, необходимо, и желательно только на «Превосходно», но если выбирать, что приоритетнее, жизнь или учеба… ответ очевиден. Тем более что за этот вечер она успела повторить основные темы. Почти успокоенная, она вышла из библиотеки и узнала, что Найджел тоже получил письмо из дома и хочет всем что-то сообщить. «Игра в детективов» все никак не заканчивалась. — Я больше в этом не участвую, — сказал Найджел, как только все расселись. – И я очень хотел бы, чтобы вы о моем участии в этом расследовании забыли как можно прочнее. Вы как хотите, а меня здесь никогда не было, понятно? — Просьба понятна. Но, может быть, объяснишь, с чего такая резкая перемена? – спросил Генри. — Обязательно объясню. Было бы как-то нехорошо оставить вас без этой информации. Грейнджер она, конечно, уже не поможет, но остальные могут успеть унести ноги, — Найджел покосился на нее, кажется, даже с некоторым сочувствием. – Так вот, мне ответили из дома. И довольно однозначно намекнули, что Том Реддл в свое время имел непосредственное отношение к «Вальпургиевым рыцарям». Вы сами понимаете, что это может значить. Одно дело – расследовать историю какого-то психа, напавшего на грязнокровку с помощью дневника. И совсем другое – переть против… вы поняли. Поэтому меня здесь никогда не было. Сопровождать Грейнджер я не отказываюсь, если что, поскольку это поручение декана. Но – не больше. — Позиция понятна, — вздохнул Флинт. – Информация и правда интересная. И, конечно, мы тебя не видели. Найджел кивнул и вышел за дверь. Сразу после этого шестикурсники встали, заявили, что у них неотложные дела и контрольные на носу, и они никак не могут больше принимать участие в такой внеклассной деятельности. За ними ушла и староста девочек, и в классе остались только Генри Фоули, Флинт и ничего не понимающая Гермиона. — Паршивая история, — подытожил Флинт. – Фоули, не хочешь тоже свалить, пока не поздно? — Хочу, — признался он. – И свалю. Сразу как ТРИТОНы сдам. Причем не только из Хогвартса, а вообще из Британии. Наша семья, знаешь ли, и так здесь от силы месяц в году проводит. Ну, вот и я поеду вслед за капиталами, родителями и кузенами. А пока я все равно здесь, хочу все-таки попытаться понять, что же происходит. Кстати, Грейнджер, это тебе урок на будущее. Мы только что увидели прекрасную наглядную демонстрацию, как здорово можно вести за собой людей, пока не называешь вещи своими именами. Казалось бы, все в нашей маленькой компании понимали, что тот, кто открывает Тайную комнату для истребления грязнокровок, по идее, поддерживает не только идеалы Слизерина, но и более поздние идеи Темного Лорда. Понимали, но вслух никто этого не сказал, а потому все продолжали копаться в этой истории, потому что интересно было. Но стоило только всплыть Вальпургиевым Рыцарям, как они вдруг поняли, куда они лезут. А если бы Найджел ушел по-тихому и ничего нам не объяснил, шестой курс до сих пор был бы с нами и бодро докапывался до истины. — Боюсь, я не могу оценить наглядность урока, потому что не знаю, кто такие Вальпургиевы Рыцари, — сказала Гермиона. — А ничего удивительного, об этом в газетах и учебниках не пишут. Но иногда говорят. И давай не будем уточнять, кто. Говорят, что из группы людей, когда-то носивших это название, со временем получились Пожиратели Смерти. Есть ли четкая связь между Пожирателями и Рыцарями, я не знаю, да и Найджел вряд ли знает наверняка. Но, сама понимаешь, даже тем, кто не готов служить их идеям, не очень-то хочется с ними связываться. — То есть, можно считать установленным, что: Том Реддл, вероятно, был Пожирателем Смерти, изготовил одушевленный артефакт, что характеризует его не лучшим образом, и учился в Хогвартсе в те годы, когда случились нападения на маглорожденных, — подвела итог Гермиона. – Похоже, я сейчас тоже озвучу очевидное. Весьма вероятно, что он-то и есть Наследник Слизерина, вам не кажется? — Нам не кажется, — твердо ответил Флинт. – Это наверняка он и есть. А теперь объяснил бы мне кто, что нам с этим бесценным знанием делать.