Что-то придется менять

Что было раньше-позже, Фамилия, айкью, Но это не поможет, Если я не устою!

«Это мог быть просто сон», — в очередной раз напомнила себе Гермиона, проснувшись утром. Она, конечно, имела в виду не то, что приснилось ей ночью, а тот самый коротенький эпизод, привидевшийся ей в Хогвартс-экспрессе и как-то внезапно поставивший под сомнение всю ее жизнь. Это мог быть просто сон, вызванный послышавшимся ей непонятным криком и ее эмоциональным состоянием после встречи с дементорами. В конце концов, нелепо, что она так сразу поверила в эту версию, не имея ни одного, ни единого доказательства ее правдивости. Ни даже намека на таковое. Да даже если это и правда, какая разница-то? Однако, судя по сегодняшнему ее сну, разница была. Гермионе приснился отец. Он сидел в любимом кресле, а она у окна, за столом, с заданием по математике, как было у них заведено в ее детстве, и пока она решала задачки, отец обстоятельно и выразительно что-то рассказывал, как опять же было у них заведено. Но вместо детских сказок и смешных баек он рассказывал ей о том, как они с мамой ее выбирали. Что, вообще-то, хотели либо мальчика, либо светловолосую девочку, можно не такую умную, как Гермиона, зато улыбчивую, веселую и ласковую. И посимпатичнее. «Увы, не получилось, всех разобрали, из детей подходящего возраста осталась только ты, — заключил он и развел руками. – Но в конце концов, мы тебя полюбили, как видишь!» Бред какой. Гермиона никогда не интересовалась, как выглядит процедура усыновления, но подозревала, что широкого магазинного выбора там не предоставляют. Вряд ли у родителей вообще были варианты. И может быть, это все-таки неправда! И вообще, непонятно, почему ее это так зацепило. Ведь если она у них родилась, они тоже могли до ее рождения ожидать кого угодно. Мальчика, симпатичную блондинку, веселую красавицу. А потом им пришлось полюбить ее, потому что выбора у них все равно не было. Это что – тоже обидно? А если нет, то почему ее так расстроил этот сон? В чем вообще проблема? И – да: это ведь мог быть просто сон! Конечно, существовал простой способ это проверить: спросить родителей. Способ не со стопроцентной гарантией, они ведь могли бы солгать по каким-нибудь им одним известным причинам. Но могли ведь и правду сказать. В любом случае, если и была у Гермионы ниточка, с которой можно было разматывать эту историю, то это были именно мама и папа. Но спрашивать их об этом в письме ей не хотелось. Странно: было время, когда она считала, что на бумаге изложение любой проблемы выглядит гораздо понятнее, и скорее предпочла бы написать письмо, чем сбивчиво объяснять что-то вслух. А теперь вдруг оказалось, что есть вещи, которые и вслух-то проговорить нелегко, но вот обсуждать их в письмах кажется и вовсе немыслимо. Ну в самом деле, как такое спросить? «Здравствуйте, мама и папа, у меня все хорошо, добралась отлично, новые предметы очень интересные, вы мои кровные родители или приемные?» — так, что ли? Или так: «Дорогие родители, мне приснился странный сон, и я внезапно подумала: а вдруг я не родная ваша дочь? Вы можете это подтвердить или опровергнуть?» — еще хуже. Или можно совсем уж честно: «Дело в том, что в поезде я встретила дементора – это такое существо, вызывающее худшие воспоминания, конечно, оно совершенно безопасно! — и вспомнила кое-что странное…» — ну да, и тема разговора неизбежно сменится на «не перевестись ли все-таки куда-нибудь подальше от этого странного места, где по школьным поездам разгуливают дементоры». И потом, пока они будут писать ответ, могут успеть договориться о том, какой версии придерживаться. Если спрашивать при личной встрече, тогда у них такой возможности не будет. Это еще один аргумент за то, чтобы подождать до каникул. От идеи «спросить родителей» ветвились варианты их ответа на вопрос: «они могут сказать, что я их родная дочь, и это может быть правдой», «они могут сказать, что я их родная дочь, потому что действительно так думают, и в этой истории все-таки замешана магия», «они могут сознательно солгать» и так далее, и тому подобное. Выходило, что единственный вариант ответа, в правдивости которого можно почти не сомневаться, процентов так на девяносто, — это если они все-таки признаются, что удочерили ее. Этот вывод удручал несказанно: родителям хотелось доверять, да и вообще, при такой степени недоверчивости недалеко до паранойи. Но если допустить, что они лгали ей все эти годы, скрывая от нее ее происхождение, то где гарантия, что они не продолжат действовать в том же духе? И где гарантия, что им вообще можно верить? И как она может предъявлять им претензии по поводу их лжи, если сама постоянно строила из себя невесть что? Или потому и строила, что они?.. Как легко и заманчиво переложить на родителей вину за все-все, включая ее собственный поганый характер! И как противно допускать, что это не совсем бессмысленно. …Если она так и будет гонять эти мысли туда-сюда по кругу все это время, то ждать до рождественских каникул нет никакого смысла: она спятит гораздо раньше. * * * От сумасшествия ее спасла Нумерология, ставшая ее первым уроком в этом году. Для того, чтобы включиться в объяснение темы, пришлось выкинуть из головы все посторонние мысли. А после небольшой проверки выяснилось, что даже самые простые расклады, изучаемые в самом начале курса и даже просочившиеся через Статут Секретности, могут работать окклюментным щитом, не хуже, чем алгебраические уравнения, а вот внимания требуют не в пример меньше. В имеющихся обстоятельствах это было не слишком удобно, поскольку хотелось бы не думать вовсе ни о чем, но в принципе, щит, который не оттягивал на себя все внимание, был большим шагом вперед. Еще упрочить бы его, залатать окончательно дыры, но тут, кажется, ей ничто не могло помочь. Только практика и время, время и практика. Дальше стало уже немного легче не думать на ту-самую-тему, у Гермионы это прекрасно получалось до самого обеда, и на обеде, и на следующем уроке. А после возвращения в Гостиную стало и вовсе не до того: там все имеющиеся в наличии старшекурсницы утешали зареванную Паркинсон, которая трагически заламывала руки и причитала: «он вот-вот умрет, а меня к нему даже не пустили!» Первой (и довольно глупой) мыслью Гермионы было: «Неужели еще один василиск выполз, и в первый же день жертва?!» А первым порывом – срочно собирать вещи, еще одного года такой нервотрепки она бы точно не выдержала. Но оказалось, что жертвой был Малфой, и «практически убил» его не василиск и даже не Сириус Блэк, а гиппогриф, которого мистер Хагрид демонстрировал на Уходе за Магическими Существами. Тут девочкам пришлось отвлечься от страдающей Панси и объяснить Гермионе, с какой стати Хагрид ведет урок. Оказалось, что поэтому его и представляли вечером: теперь он тоже преподаватель в Хогвартсе – видимо, это было как-то связано с прошлогодней историей с его арестом, но никто не был до конца уверен. — Да и какая разница, это великаново отродье чуть не убило Драко! – продолжала заливаться слезами Паркинсон. Потом, впрочем, все-таки выяснилось, что не убило, а максимум откусило руку, да и то вряд ли. Но Панси это ничуть не мешало переживать дальше с той же интенсивностью. В другом углу гостиной сидела Астория Гринграсс, внимательно слушала лепет Паркинсон и, судя по бледноватому виду, тоже переживала, но молча. — Ой, ради Мерлина, Панси! – не выдержал Забини. – Не такая уж там страшная рана, не отвалится у него рука, не переживай. Ну подумаешь, кровь, в Мунго даже оторванную руку бы заново вырастили, было бы из-за чего переживать! Панси побледнела аж до зелени и напустилась на Блейза: — А ты бы и рад был, если бы это чудовище его изуродовало, да? Ты просто ему завидуешь, потому что Драко самый, самый… — С мистером Малфоем все будет в порядке, он выйдет из Больничного Крыла в течение нескольких дней, — негромко сказал декан, заходя в Гостиную. — Не сегодня?! Значит, он действительно очень серьезно… — Мисс Паркинсон, ваше успокоительное. Примите и будьте добры впредь вести себя прилично. И не шуметь в Больничном Крыле, так вероятность того, что вас туда пустят, гораздо выше. — Можно, я его навещу, сэр? Можно?! – Паркинсон приняла флакон с зельем из рук декана и демонстративно его осушила. — Всё завтра, — ответил профессор Снейп и вышел. Вслед за ним, выждав полминуты, вышла Гринграсс-младшая. — Паркинсон, все эти ваши страдания – это очень мило, но пойдешь к Малфою – передай ему: не выйдет из Больничного Крыла до выходных – вылетит из команды к мерлиновой матушке, — бодро заявил Флинт. Слушать возмущенный ответный лепет Панси (не столь убедительный после приема зелья) он не стал и быстро куда-то смылся. А Гермиона, глядя ему вслед, вспомнила вчерашний вечер на кухне, но вместо того, чтобы вернуться на все тот же круг бессмысленных риторических вопросов о своем происхождении, вспомнила про обитателей кухни. Вооружилась ежедневником и пером и пошла беседовать с домовиками.