Carry On

Три дня спустя Дин находит первую записку от Каса. Она невинно лежит на одной из полок, и он с нетерпением её разворачивает. Он не вполне уверен насчёт того, чего ожидал, но явно не этого. Раздевайся и иди на диван. Подрочи себе, но не испачкай мне мебель. Этот парень явно помешан на чистоте. Винить его не в чем – Дин и сам не особо мечтает о заляпанном спермой диване. Он уверенно раздевается, чувствуя, как по телу разливается предвкушение. Кас снова будет смотреть, как в ту ночь? Дин слегка обеспокоен тем, как он привыкает к его пристальным взглядам. Таращится он постоянно; не сводит с Дина глаз, будто он – нечто особенное, будто то, что он делает, не совершенно обыденные вещи. Дин этого не понимает, но это, безусловно, заводит – быть в центре такого внимания, такого интереса, такого одобрения. Это, без сомнений, объясняет то, почему Дин раздевается с рекордной скоростью. Может, это не так уж и хорошо, что он проявляет такое усердие. Сколько он этим занимается – меньше недели? И Кас касается его каждую ночь – иногда это мимолётное прикосновение пальцев или рука в волосах, иногда нечто большее, и Дин всё ещё голоден до этого. Да нет, это всё-таки хорошо. Чем больше он втянется, тем проще работать. Проходя к дивану, он видит Каса на кухне – перед ним ужин, и он ещё и половины не съел. Дин колеблется, прежде чем сделать следующий шаг – может, Кас ещё не готов? Дин, конечно, пришёл вовремя, но, может, Кас задержался на работе и хочет поесть, а потом уже заняться им. Вот только записка не уточняла времени – она содержала лишь указание, которому следовало подчиниться, а если Кас захочет, чтобы Дин его подождал, он сам скажет. Он не говорит. Дин ложится и неожиданно нервничает – между ним и кухней спинка дивана, закрывающая их с Касом друг от друга; он что – должен дрочить, пока Кас просто сидит и ест? Он этого не понимает, но он вообще не особо въезжает в то, что движет Касом, и, честно говоря, понимать ему и не нужно. Ему нужно лишь делать то, что говорят. Он вытягивается на диване, разведя ноги, и кладёт руки на бёдра, окружая основание члена. Он не подросток, так что не возбуждается мгновенно, только войдя в квартиру, но ощущение тёплого предвкушения означает, что много времени ему на это не понадобится. Когда он открывает дверь квартиры Каса, то чувствует дразнящее обещание чего-то; чего – он не знает. Может, сегодня он кончит, может, нет. Может, ему удастся отсосать Касу, может, нет. Может, в его заднице окажется палец, может, три. Этих «может» к тому времени, как он раздевается, каждый раз достаточно, чтобы по телу распространялась дрожь – и сейчас ему легко отдаться этой дрожи, этим маленьким фантазиям. Если забыть о том, что Кас где-то там ужинает (ему ничего не слышно, потому что Кас ест тихо), то можно представить, что он в комнате один, просто лежит и получает удовольствие. У него полным-полно образов, которым можно сейчас отдаться, вот только он не хочет этим пользоваться. Он не хочет забывать о том, что Кас сидит и ужинает, пока он лежит на его диване, обнажённый. Обнажённый и касающийся себя. Дин проводит кончиками пальцев по груди, просто чтобы увидеть, как сокращаются мышцы, увидеть движение кожи под собственными касаниями. Он опускает взгляд вниз: член напрягается в предвкушении прикосновения, но он обделяет стояк вниманием, вместо этого проводя ладонями по бёдрам. Его дрожащий выдох кажется слишком громким в тишине комнаты, но Дин не уверен, был ли он и правда громким. Слышал ли его Кас? Может, он как раз поднёс ко рту полную вилку чего-он-там-ест, когда услышал? Пришлось ли ему замереть и взять себя в руки или он так и продолжил жевать, будто ничего не происходит? Дин водит по бёдрам ногтями, легонько царапая, и белая кожа почти мгновенно розовеет. Он представляет на своём теле руки Каса, блуждающие, властные, представляет, как его пальцы оставляют на бёдрах синяки, помечая его так, что об этом будет известно лишь им двоим. Дин выгибается и позволяет себе окунуться в мысли о руках Каса. О том, как они бы скользнули к тыльным сторонам его бёдер, спускаясь к коленям, как Кас надавил бы, разводя его ноги, пока он не оказался бы полностью раскрыт, не в силах ни спрятаться, ни убежать, чтобы ему оставалось лишь сдаться на милость пристальному взгляду Каса. Дин красуется под воображаемой тяжестью его взгляда и тянется сжать яйца в ладони, показать Касу, как ему это нравится. Всю пору своего полового созревания Дин провёл, лихорадочно надрачивая, как только удавалось урвать пять минут свободы от папы и брата – а это случалось не особо часто с учётом того, что они жили в мотельных номерах. Теперь же в его распоряжении была роскошь уделять этому сколько угодно времени. Ему нравится растягивать себя, пока всё тело не начинает содрогаться, пока не приходится опасаться, что он взорвётся, если не коснётся себя – и он всегда сдаётся слишком рано. Ему не хватает силы воли сделать всё как следует, оттянуть удовольствие, пока его не начнёт колотить, и поэтому ему и нужен доминант. Ему нужен кто-то, кто возьмёт контроль на себя, кто-то, кто подтолкнёт его, кто заставит его принять это, когда сам он думает, что не справится, потому что на самом деле он справится, и это будет стоить всего ожидания. Дин легко может представить Каса на коленях у себя между ног, наблюдающего, отталкивающего его руки каждый раз, когда его движения становятся слишком отчаянными и лихорадочными, когда он слишком близок к завершению. Он может представить, как губы Каса изогнутся в улыбке, излучающей самодовольство от хнычущих мольб Дина, может представить призрачные прикосновения его пальцев к изнывающему стояку как обещание – «скоро». Дин выстанывает нечто подозрительно похожее на имя Каса и сжимает член, чувствуя, как удовольствие затапливает мозг и вымывает оттуда весь стыд, который у него остался. Он пытается нагнать это удовольствие, рука движется уже быстрее, пытаясь поймать высоту, чтобы удержаться на ней; но она остаётся недосягаемой, спиралью уходя всё выше и выше. Он жмурится, чтобы отстраниться от всего, что отвлекает его от скольжения руки, от её вращения, от того, как поджимаются яйца, как в животе завязывается узел. Он представляет, как Кас окидывает его взглядом сверху вниз, молча требуя кончить, и это всё, что нужно Дину, чтобы горячо выплеснуться в собственную ладонь. Дин нежится в тепле после оргазма, расслабленный и сонный, но боится, что и правда заснёт, если немедленно не откроет глаза, так что открывает их и тут же дёргается, увидев сидящего рядом и внимательно смотрящего на него Каса. Дрань господня, думает Дин, гадая, как долго он там находится. Ладонь Каса гладит его по щеке, и Дин инстинктивно тянется навстречу прикосновению. - В следующий раз я хочу смотреть, - говорит Кас, и мозг Дина застревает на «в следующий раз», и он думает «да, пожалуйста» - и, кажется, случайно произносит это вслух, потому что губы Каса изгибаются в ласковой улыбке. *** После первого раза, когда Дин проснулся, прижимаясь спиной к животу Каса, его вынесло до конца дня. Прямо тогда у него особо не было времени на панику, потому что его ёрзанье разбудило Каса, и в итоге они лениво отдрочили друг другу перед душем, а это не худший способ проснуться. Но выйдя за дверь, Дин начинает паниковать, потому что во сне чья-то рука небрежно устроилась на его бедре. Во сне чьё-то лицо прижималось к его макушке. Во сне он чувствовал тепло, безопасность и счастье, и он не уверен, как с этим поступить. В основном он пытается забить на это, потому что раздумья ему никогда особо не помогали. Хорошо ещё, что есть мастерская, потому что в ней он переходит в режим механика, а у него отлично получается разделять свои режимы. Когда он там, он сосредоточен на машинах, Бобби и, может быть, случайных мыслях о Сэме или тревоге за папу, но для Каса там определённо нет места. И, может, он слегка отвлекается, потому что, придя на обед, он замирает, увидев в комнате отдыха папу с куриными палочками и картошкой фри из Дома Пиццы Су-Фоллс – что? - Я же тебе говорил, что он вчера весь ужин витал в облаках, - говорит Джон, когда Бобби входит с напитками. Бобби смотрит на удивлённого Дина и пожимает плечами: - Не моя вина, что он всегда выглядит так, будто мысли и не залетают в его прелестную головку. - Ха-ха, - говорит Дин, приходя в себя и придвигая к себе итальянский саб-сэндвич. Он думал о пицце, бургере или даже курочке, но потом скользнул взглядом по меню (бессмысленно, ведь он ещё годы назад его запомнил), и саб-сэндвич показался аппетитным. Даже салат и помидоры не внушали отвращения, и Дин набросился на сэндвич, заглотив половину в один присест и только потом вспомнив, что можно и в руках себя держать. Кас был прав, говоря, что ему нужно было как следует есть и пить. Они ещё не устраивали игр, но секс сам по себе разыгрывает волчий аппетит, и, судя по выражению ужаса на лицах папы и Бобби, они это заметили. - Сэндвич никуда не убежит, - говорит Бобби. Дин с усилием замедляется, потому что не хочет перегрузить желудок и не хочет привлекать лишнего внимания. С этим, правда, уже поздно – кажется, он пропустил что-то за вчерашним ужином, и это связано с тем, что папа делает здесь. Тут он замечает ещё и то, что папа одет в спецовку мастерской Сингера – подождите-ка… папа теперь здесь работает? Бобби хихикает над своим мясным сэндвичем. - Кажется, до него дошло. Твой папа взял смену в пару часов. Это отличные новости. Папа был развалиной – хуже, чем развалиной – с тех пор, как они здесь осели. Он не умел жить на одном месте, потому что тогда приходилось иметь дело со всякой жизненной хренью. Работа же даст ему какое-то дело, даст ему какое-то направление. - Тебе осталось захомутать Сэма – и все Винчестеры будут работать на тебя, - шутит Дин. Бобби, кажется, приходит в ужас от этой мысли. - Я и близко его сюда не подпущу! Он огромный и неуклюжий! Дин смеётся и откусывает ещё один здоровенный кусок сэндвича. - И то правда. Кроме того, все симпатяги уже твои, - он усмехается, набив рот хлебом, капустой и мясом. - Типа того, - говорит Бобби и закатывает глаза. Они доедают, и Джон идёт на склад с цыпой, которая занимается их компьютерами. Ну, у них он всего один, но Бобби пытается перевести всё в электронный вид, а Дин с компьютерами не совсем на «ты», да и сам Бобби скорее врежет экрану по морде, чем поймёт, что делать, так что пришлось кое-кого нанять. Чарли рыжая и жизнерадостная, а это уже два страйка, но в первый рабочий день она гордо щеголяла ожерельем Арвен, а потом оказалось, что она прочитала все книги о Средиземье, так что мгновенно стала клёвой для Дина. Бобби выходит из мастерской вместе с Дином, направляясь к пикапу на эстакаде. Дин, заметив это, приподнимает брови: - Тут всего-то покрышки поменять. Я и один справлюсь, знаешь ли. - Думаю, ты слишком усердно работаешь, - говорит Бобби без прелюдий. Они это уже обсуждали, и Дин уже объяснял, что это не имеет значения. Ему нужно работать, так что он будет работать. И да – он прослушал вчерашний разговор за ужином, но он в порядке. И он работает на Каса немногим больше недели. Ему нужно больше времени, чтобы войти в колею и чтобы тело приспособилось к новым требованиям, которые он к себе выдвигает; он справится. - Ты поэтому дал папе работу? От пары часов в неделю ничего не изменится. - Не будь дураком. Я дал ему работу, потому что ему нужно вынуть голову из задницы, и, надеюсь, в этот раз он справится. Ему нужно снова иметь дело с миром и начать вести себя как отец. - У него непростая жизнь, - огрызается Дин, потому что он устал от того, что все постоянно винят во всём отца. Сэм, Бобби – чёрт, даже Кас, а Кас его вообще не знает! Папа ещё не оправился после Вьетнама, не успел даже прийти в себя, когда потерял жену и дом из-за пожара, и да, может, он и не лучший отец, но у него до хрена проблем. - А твоя нет? Дин отвечает ему свирепым взглядом и принимается за левую покрышку, потому что не хочет это обсуждать. Они с Бобби уже ругались по этому поводу, и ни один другого не переубедит. Папа отдал всю энергию на поиски маминого убийцы, а Дин – на защиту Сэма, потому что так велел ему отец. Папа доверил Дину заниматься рутиной. Он бы не оставил их с Сэмом одних, если бы не думал, что Дин справится. Если бы папа был им нужен, он бы был рядом. Как в то Рождество, когда у него не получилось приехать? – спрашивает предательская часть мозга Дина. Рождество, когда Дину пришлось украсть подарки из дома вверх по улице от мотеля. Или в тот раз, когда деньги закончились до возвращения папы и Дин впервые совершил магазинную кражу. Или в другой раз, когда деньги закончились, а Дин узнал, что если нужным образом похлопать ресницами и закусить губу, кто-нибудь заведёт его за бар и даст двадцатку за то, что он отдрочит этому кому-нибудь. - Он делает всё, что может, - говорит Дин. - Ты сам-то веришь в свою брехню? – спрашивает Бобби, но он явно не ждёт ответа и уходит прочь, бормоча что-то себе под нос. *** Дин всё ещё не приходит в себя к тому времени, как добирается до Каса, потому что ненавидит задумываться о папе, их жизни и прочих вопросах, которые поднимает Бобби, потому что иногда ему хочется разозлиться, но дети должны любить своих родителей независимо от обстоятельств, и, разозлившись на папу, он предаст его. И что бы ни говорил Бобби, Дину приходится его защищать, потому что больше некому, хотя на самом деле очень хочется согласиться. Хочется разозлиться на все те ночи, что они с Сэмом провели одни, когда папа должен был присматривать за ними. У него в голове такой бардак, что он не понимает, что что-то не так, пока не опускается на колени у дивана и не чувствует задницей что-то шершавое. Он не снял носки. Чёрт. Он поднимается на ноги как можно незаметнее, а Кас, приподняв брови, наблюдает за ним из кухни. Он как раз ставил посуду в мойку, но опускает взгляд и явно замечает носки, и Дин ярко вспыхивает. Из всего, что можно было испортить, он облажался с этим. Он забыл снять чёртовы носки. Может, из-за этого Кас его уволит. Дин бы не стал его винить, потому что сабы должны слушать, подчиняться и не забывать элементарные вещи. - Снимай и возвращайся к дивану, - говорит Кас спокойно – без тени гнева, разочарования или какого-нибудь намёка на то, что он думает по этому поводу. Дин снимает носки и бросает на сложенную стопку одежды. Как можно было так ступить? И отвлечься. Он делает это каждый раз, как приходит, да и раздевание – не ракетостроение. Он медленно волочится обратно – он облажался первый раз и боится ожидающего его наказания. Кас сделает ему больно? Тело пронизывает стремлением схватить футболку, прикрыться, сбежать, сделать что-нибудь, что угодно, но он продолжает идти, потому что не хочет облажаться ещё раз. Да и, если совсем уж честно, ему нечего бояться. Боль – это не так уж плохо. Не должно быть плохо. Он не думает, что Кас перейдёт черту. Кас другой. Кас хороший. Кас… прямо здесь. Его рука касается запястья Дина, вырывая из раздумий. Дин моргает, и мир снова фокусируется перед глазами. Он стоит перед Касом, между его разведённых ног, и собирается опуститься на колени, но рука на запястье ему не позволяет. - Сюда, - говорит Кас, притягивая его к себе. Дин устраивается у него на коленях, и Кас кладёт руки ему на талию, проводя большими пальцами по его бедренным косточкам. Дин не заслуживает этого прикосновения. Он не заслуживает ласки и бережности, и ему хочется соскользнуть на пол, но Касу он нужен здесь, и он просто проглотит свою вину. - Мне жаль, - он знает, что это ничего не исправит, но он хочет, чтобы Кас знал. - Знаю, - Кас проводит костяшками пальцев по его щеке. – Я хочу, чтобы ты запомнил для меня три слова. Сможешь? – он ждёт, пока Дин кивнёт, прежде чем продолжить. – Лодка. Шкафчик. Шартрез. Повтори мне их. Дин не понимает. Это наказание? Какая-то игра на память? - Э, лодка. Шкафчик. Шар… шартрез, - он запинается на последнем, потому что такое слово не каждый день услышишь, но Кас смахивает его румянец. - Хорошо. Теперь скажи, о чём ты думаешь. - Что? Кас ласково и слегка позабавленно улыбается. - Ты явно был отвлечён, когда пришёл. Чем? - Это неважно. Кас крепче сжимает его бедро. - Конечно, важно. Я не злюсь, но разозлюсь, если ты продолжишь мне лгать. Дин подаётся назад, всем весом устраиваясь у Каса на коленях. Это слишком личное, а он обещал себе не переходить личную черту, но Кас хочет поговорить об этом. Кас интересуется его жизнью… или, по крайней мере, тем, из-за чего Дин не может сосредоточиться на нём и на том, чего он хочет. Дину нужно прочистить мозги, и они смогут вернуться к обычным занятиям – телевизору и сексу, тому, ради чего Дина и наняли. - Я… - Дин даже не знает, что сказать. – Папа получил работу, - кажется неимоверным усилием выговорить это, и Кас награждает его молчанием и изгибом брови – невербальным требованием продолжить, что несправедливо. Несправедливо, и Дин до сих пор не знает, к чему это ведёт. Он прокручивал это в голове всеми возможными способами, обдумал это со всех сторон, очистил голову, опустошил, он больше не хочет думать. Быть здесь – это быть здесь, с чистой и ясной головой, которую можно заполнить мыслями Каса. Он сделал ошибку, не перейдя в нужный режим у двери, а продолжив думать о папе, Бобби, мастерской и прочих бессмысленных проблемах. Разве Кас не его доминант? Разве он не знает, как ввести Дина в нужный режим и как вывести из него, восстановить? Они ещё не пробовали ничего ни с наручниками, ни с плётками или кольцами для членов, ни с чем таким, но Кас должен знать, как. Почему он ничего этого не делает? Дин рискует поднять взгляд на Каса – тот расслабленно облокотился на спинку дивана, небрежно положив руки ему на бёдра. Он не кажется ни разозлённым, ни расстроенным, ни нетерпеливым. Он смотрит на Дина, ждёт, оценивает, и у Дина в груди всё сжимается от желания не ошибиться, сделать так, чтобы Кас улыбнулся или снова коснулся его лица. Хоть что-нибудь. Что угодно. - Это не первый раз, - тихо говорит Дин, чувствуя тяжесть собственных слов в окружающей тишине. Он оглядывается, пусть и зная, что там никого нет, потому что говорит то, чего не должен. Он говорит то, о чём не смеет и думать, признаётся в этом Касу, и если это не полный вынос мозга, то Дин не знает, что это. Пальцы Каса находят его подбородок и разворачивают его голову так, что он смотрит на него. Их здесь только двое, и Кас хочет знать. Он задал вопрос не потому, что счёл себя обязанным спросить, а потому, что хочет ответов, хочет, чтобы Дин дал их ему, и это даёт Дину силы собрать воедино выброшенные обрывки мыслей. - Каждый раз, когда он находит работу, он скоро её и теряет, и я беспокоюсь. Осенью Сэм уедет в колледж. Соберёт вещи и уедет. Он двигается вперёд, и я, ну, я тоже двигаюсь. У меня есть работа, теперь две, и это не жизнь мечты, но это жизнь. А папа… он как первый раз учится ездить на машине с механической коробкой передач. Заводится рывком, тормозит, теряет скорость. Он хочет, чтобы всё получилось, но этого никогда не случается, и я устал терять надежду. Потому что Дин больше не нужен Сэму – ну, скоро будет не нужен. Он заполучил колледж, блестяще закончив школу, станет юристом, начнёт свою жизнь, но Дин не освободится. Ему всё ещё придётся заботиться о папе, поддерживать его, он никогда не будет просто Дином. И при этой мысли он чувствует себя невероятным неблагодарным эгоистом. Пальцы Каса крепче сжимают его подбородок – не до боли, а просто привлекая внимание. - Ты не можешь спасти всех. Дин отчаянно хочет уцепиться за эти слова, схватить их, прижать к груди, но вместо этого позволяет им проскользнуть мимо, потому что это оправдание для неудачников. Долг Дина перед отцом – быть рядом, поддержать его, как он много раз поддерживал его. Дин спас Сэма; он может спасти и папу. Руки Каса устраиваются на его талии, принося с собой тепло и утешение, которых Дин не может принять, но которые жадно впитывает. Он плохой сын, плохой саб, а Кас добр к нему – так не должно быть. Он тянется к ширинке Каса, потому что должен ему чем-то отплатить, но Кас качает головой, и его руки замирают. - Начинаются новости, - говорит Кас, будто у них не было только что значимого прочувствованного разговора, будто Дин у него на коленях не обнажён и не готов на всё, будто Дин не превратился в сплошной комок нервного ожидания наказания. Не может быть, чтобы это были три слова. Будет ещё что-то, и кожу покалывает от страха. – Здесь или внизу? Остаться наверху – это лечь спиной на грудь Каса, позволить ему обнять себя, удерживать рядом, и Дин хочет этого, но не заслуживает, так что он сползает вниз, на пол, где нет подушки. Он старательно избегает коснуться ног Каса и не забывает удерживать осанку, пусть скоро и придёт боль. Ему нужно доказать, что он может быть хорошим, раз он не будет наказан. Все новости он страдает, впитывая обрывки происходящего, потому что мозг не отключишь. Он на грани, ждёт, пока Кас выключит телевизор и велит ему пойти в спальню, схватит его за волосы и потянет, но ничего такого не происходит. Лишь телевизор вещает о снижении студенческой успеваемости. Колени начинают болеть где-то к прогнозу погоды, и боль помогает отвлечься. Это не приятно, но он позволяет ей поглотить мысли и оттолкнуть всё в сторону, пока он не начинает чувствовать лишь тупое биение пульса в коленях. Он не знает, на сколько ему удалось отрешиться, пока его плеча не касается возвращающая к реальности рука. Кас помогает ему подняться, и Дин хромает к спальне. - Упрямый, - говорит Кас, когда он ложится на спину, и касается покрасневшей кожи, качая головой и выглядя при этом почти любящим. Потом он надавливает на кожу, просто чтобы увидеть, как Дин выдохнет. – Поставить бы тебя на четвереньки, но я не стану, - не обращая внимания на полуискренние возражения Дина, он разводит его ноги. – Расслабься, - говорит он, потянувшись через него к тумбочке, в которой лежит смазка. Расслабиться? Дин бы засмеялся, но свободная рука Каса спускается по внутренней части его бедра, и его тело начинает складывать два и два: голый, кровать, смазка. Он не расслабляется, но напряжение улетучивается, потому что всё кричит о сексе, а он определённо за. Странно быть настолько привязанным к клиенту. Это, конечно, мило – легче работать, когда ты сосредоточен и на том, чтобы быть хорошим сабом, и на том, чтобы выполнять нужную фантазию клиента, и он не уверен, что смог бы долго продержаться, не чувствуя никакой привязанности. Одноразовые клиенты думают только о себе и о том, что им нужно от Дина, чтобы кончить, и большинство не особенно задумывалось над тем, кончил ли заодно и Дин, но Кас другой. По каким-то неясным Дину причинам он хочет, чтобы Дин получал удовольствие. Нет, он хочет даже большего – чтобы Дин хотел этого, и Дину страшно от мысли о том, как это для него просто. Словно услышав его мысли, Кас проводит влажным пальцем между его ягодиц, и Дин вздрагивает, а потом постепенно подаётся навстречу. Кас хихикает и качает головой, и Дин велит себе лежать смирно, пока прикосновения становятся более настойчивыми, но не менее дразнящими. Палец Каса танцует на его коже, рисует круги, обводит вход, и чем больше Кас дразнит, тем больше Дин возбуждается, тем больше ему хочется сорваться и попросить большего, но полуулыбка на губах Каса означает, что ему весело, и независимо от того, насколько старательно Дин будет умолять, он не получит ничего, пока Кас не будет готов и не сжалится над ним. Всё его тело колотит от усилий лежать смирно, когда палец Каса наконец толкается внутрь – на краткое мгновение сердце Дина замирает, и он с ужасом ждёт, что Кас снова вынет его и усмехнётся, но он проталкивает палец дальше, и Дин благодарно выдыхает с облегчением. Кас уже явно решил перейти к делу и не теряет времени, добавляя и второй палец совсем быстро, обжигая его необходимым ощущением. Интересно, помнит ли Кас, что ему нравится именно это, или это просто совпадение… и тут Кас наклоняется, ловя головку Дина губами – и его способность мыслить вылетает из головы напрочь. Надавливание языка и лёгкое посасывание полностью противоречит ощущениям от резких движений пальцев Каса, и Дин не знает, на чём сосредоточиться. Он выбирает пальцы, и тогда Кас делает языком нечто невероятное, привлекая его внимание, а потом его пальцы проворачиваются и надавливают, и Дин давится собственным дыханием, а Кас смеётся, грязно хихикает, не выпуская его член изо рта. Дина спиралями уносит выше и выше, и он боится, что надолго его не хватит, боится кончить, несмотря на приказ Каса лежать смирно, и жалостно гортанно выдыхает, потому что не хочет, чтобы это прекращалось, но это так нужно, и самое ужасное в том, что Кас послушно отстраняется, и Дин чувствует себя пустым и нетронутым. - Жадный, - одобрительно говорит Кас и поднимается с кровати, чтобы раздеться – пожалуй, не стоит расстраиваться, что всё прекратилось, если теперь Дин может получить больше его кожи на своей. Раздевшись и вернувшись на кровать, Кас смазывает свой член, и, когда Дин чувствует прикосновение его головки к своему входу, всё его тело начинает колотить. – Да, - говорит Кас, входя одним опытным движением. – Можешь двигаться, - он снова подаётся назад и толкается вперёд, и Дин встречает этот толчок стоном. – Но не кончай, - Кас обхватывает его член ладонью и начинает ласкать его в том же ритме, в котором двигается внутри него, - пока не назовёшь мне слова. Слова, думает Дин, но эта мысль тут же улетучивается, когда Кас сжимает его бёдра и толкается вперёд. Дин цепляется за одеяло, чтобы не начать подрачивать, и, кажется, он сейчас должен был о чём-то думать. О чём-то, что сказал Кас, и… Кас снова толкается, так же резко, и поезд мыслей Дина сходит с пути. Кас удерживает ритм, каждый раз задевая простату, и Дин должен о чём-то думать, но не может сосредоточиться ни на чём, кроме удовольствия, своего отчаянного стояка и следов, которые, должно быть, оставят пальцы Каса. В следующий раз, когда Кас подаётся вперёд, он не отстраняется сразу же, вместо этого наклоняясь так, что его губы оказываются у уха Дина: - Вспоминай, пока я не кончил, а то я тебе не разрешу. Вспоминать что? Дин бы хотел это знать, и в голове смутно вспыхивает узнавание, эхо предыдущего разговора, угрожающее исчезнуть, когда Кас шире разводит его ноги, но на этот раз Дин умудряется ухватиться за него. Слова. Он должен что-то сказать. Кас говорил ему что-то запомнить, и… - Лодка, - выдыхает Дин, когда палец Каса обводит его уже растянутый вход. Это перерыв в трахе, но не ахти какой, и Дину остаётся не так много времени на то, чтобы собрать мысли в кучку, когда Кас надавливает на вход, будто думает, не попробовать ли просунуть внутрь ещё и палец. Всё тело Дина сжимается при этой мысли, и Кас толкается глубже, почувствовав это. - Ещё два, - напоминает он, коварно улыбаясь и проводя пальцем по телу Дина, обводя яйца, пробегая по всей длине его члена. Это напоминает Дину о том, как он возбуждён – если он сейчас же не исправится, его ждёт долгая ночь неудовлетворённости. Слова, думает он, пытаясь не замечать палец, оглаживающий головку. Лодка. Лодка. Лодка. - Шкафчик! – восклицает он, и Кас собирает с его члена каплю смазки и подносит палец к губам, слизывая её. - Ещё одно, - говорит он, подаваясь назад и толкаясь вперёд, безжалостно задевая простату. Его толчки становятся более беспорядочными, он уже близок, а Дину нужно вспомнить ещё одно слово, а его мозг не в состоянии выработать на это энергию. Лодка. Шкафчик. Что-то. Лодка. Шкафчик. Ш… Дин выгибается и стонет – это было бы намного легче, если бы Кас его не отвлекал. Его рука обхватила член Дина – нечестное издевательство, и Дин не может вспомнить последнее слово. Кас мягко сжимает ладонь, предлагая то, что Дин получит, только если заставит свой мозг заработать. Это странное слово. Дин никогда не слышал его раньше и поэтому не может вспомнить сейчас. Лодка, шкафчик, пусто. Лодка, шкафчик… - Шартрез! – он буквально орёт это слово, и Кас, наклонившись, кусает его за ухо и гортанно бормочет: - Хороший мальчик, - и всё. Дин кончает, влажно и горячо выплёскиваясь себе на живот, и Касу требуется всего несколько толчков, чтобы кончить вслед за ним. Кас растекается на нём, и они так и лежат несколько минут. Голова Каса лежит на бешено колотящемся сердце Дина. Стоит только Дину начать проваливаться в сон, как Кас садится и тянет его за собой. - Нам нужно помыться, - говорит он. – А потом в кровать. Честно. Кровать – хорошо. Двигаться – не очень. Но Кас помогает ему встать, тёплой рукой придерживая за поясницу. Он не убирает её, проводя влажной тканью по животу Дина и между его ног, не убирает, когда они чистят зубы. Не убирает, даже когда они ложатся под одеяло, и Дин обнаруживает, что не против завернуться в горячего Каса – не тогда, когда на его спине лежит тёплая ладонь, давая опору. Не тогда, когда он чувствует, что снова заслуживает его прикосновения. - Больше не забывай, - бормочет Кас куда-то ему в лоб. Дин не собирается.