Carry On

После вечера свидания у Дина почти всю неделю сохраняется приподнятое настроение. Дни сливаются, и он не заморачивается датами – есть только дни недели, и он расслабленно теряется во времени. Он просто ездит с одной работы на другую, улыбается Сэму и болтает с ним об учёбе, а потом отправляется туда, куда нужно. А нужно бы быть повнимательнее, потому что в понедельник всё рушится. До основания. Понедельник – первое апреля, и Дин получает от Каса чек и поцелуй и оказывается за дверью. Он стоит, ошарашенный, не зная, заметил ли вообще Кас, что Дин не ответил на поцелуй. В утро после вечера свидания Дин схватил Каса, торопящегося на работу, за запястье и притянул к себе для краткого поцелуя «приятного рабочего дня», а Кас был удивлён, но на следующее утро сам инициировал такой поцелуй, так что Дин решил, что всё в порядке. Но сегодня… Это было как удар в живот. Нельзя вот так сунуть ему чек и поцеловать. Хотя, конечно, Касу можно. Ему можно всё, что угодно, и Дин сам виноват, что его чувства мешают работе. Ему платят за это, и об этом нужно помнить. Каким бы настоящим это ни казалось, всё не так, и нужно держаться за эту мысль – тогда всё будет хорошо. Всё плохо. Он убеждает себя в обратном, но спустя двадцать минут с начала смены в гараже, Бобби рычит на него, чтобы он принял своё успокоительное для сучек с ПМС, и Дин понимает, что у него проблема. Он не может каждый месяц вот так разваливаться. Нужно что-то сделать. За обедом он звонит Габриэлю и говорит, что нужно встретиться, и, наверное, он звучит совсем паршиво, потому что Габриэль соглашается немедленно, вклинив его в своё расписание на 4.20. Дин приносит с собой карамельное мока латте, потому что ему неловко, что он отнимает у Габриэля время, заставляя его переживать из-за того, что не стоит никакого беспокойства, но кофе, кажется, делает всё ещё хуже, потому что стоит Габриэлю его увидеть, как он тут же хмурит брови. - Прости, - говорит Дин, ставя стаканчик на стол, неуверенный, за что именно просит прощения. Прости, что обременяю? Прости, что испортил твои планы? Прости, что не справляюсь с работой как следует? - Ты что-то сделал не так? – спрашивает Габриэль. - Нет, я просто… - выдыхает Дин, вдруг понимая, как глупо всё прозвучит. Он позвонил Габриэлю в приступе паники, потому что нужно было что-то сделать, и он не знал, что, но как ему теперь признаться, что он не хочет получать чеки лично в руки, потому что хочет притворяться, что у него настоящие отношения? – Чёрт. Прости. Мне лучше уйти. - Э, нет, - Габриэль мгновенно оказывается на ногах и запирает дверь – не то чтобы это могло задержать Дина, но им никто не помешает. – Что-то случилось с Касси? Касси? Дин качает головой. - Нет, ничего плохого. Ничего, о чём тебе стоило бы беспокоиться. Просто… мы не могли бы завести прямой счёт? Габриэль впервые на памяти Дина теряет дар речи, и Дин снова чувствует приступ вины, потому что Габриэль явно беспокоится, что контракт был нарушен или что Кас причинил Дину серьёзную боль, что совсем не так. - Что? – спрашивает он наконец. - Он каждый раз отдаёт чек мне лично в руки – это не самое странное из того, с чем я сталкивался, но потом он… я не могу просто так постоянно переключаться между режимами. Семья начинает что-то замечать, и рано или поздно они поймут, что это происходит каждое первое число, и захотят выяснить, в чём дело. На лице Габриэля пробегает множество эмоций – слишком быстро, чтобы Дин успел их уловить, а когда он наконец приобретает прежний невозмутимый вид, он берёт стаканчик и делает большой глоток. - Ничем не могу помочь. Эта штука с чеком – одна из личных прихотей Кастиэля, и я не могу говорить с тобой об этом. Могу предложить тебе поговорить с ним. Интересно, почему это он перешёл от Касси к Кастиэлю, но Габриэль явно не в настроении поболтать, а Дин не хочет давить. Ещё он мог бы сказать, что, сочти он это приемлемым, он бы и сам додумался поговорить с Касом, а не с Габриэлем, но он молчит. - Просто скажи ему то же, что и мне, - говорит Габриэль. Приподняв крышечку кофе, он вдыхает пар и снова смотрит на Дина. – И будь готов предложить что-нибудь взамен. Представь это как обмен информацией, тогда он скорее будет расположен тебя выслушать, - наверное, Дин выглядит особенно жутко, потому что Габриэль лезет в ящик стола и протягивает ему шоколадку. – Всё будет хорошо. Ты ему нравишься. Его слова не особенно утешают Дина, но шоколадку он берёт. У него мало времени – скоро ехать к Касу, а ещё нужно принять душ и приготовить ужин для семьи. *** В понедельник Дин ничего не говорит Касу, потому что в его памяти всё ещё слишком свежо, и он хочет переночевать с этой мыслью и всё обдумать, понять, слишком остро он реагирует или нет. Во вторник он ничего не говорит Касу, потому что он трус. Но сегодня среда, и он должен поговорить с Касом. Сегодня его поставили на мойку машин – вроде как в наказание за понедельник, но это было кстати, потому что мойка не требует сосредоточенности и можно подумать о своём. Дин знает, какой информации будет ждать от него Кас, и всю смену пытается понять две вещи: стоит ли то, чего он хочет, разговора об Аластаре, и как это он вообще собирается говорить об Аластаре. Дин так старался выкинуть этого долбанутого сукина сына из головы, и ему не хочется снова ворошить прошлое. Аластар – это худшее время в жизни Дина. Это было время отчаяния для всей их семьи и для самого Дина, и оно оставило на нём куда больше шрамов, чем те, что можно увидеть на его спине. И всё же, раз уж с Касом у них всё затянется надолго, ему стоит знать и об Аластаре, и о воспоминаниях Дина, и его кошмарах, и о том, от чего его может понести. Разговор вряд ли будет лёгким; до этого он говорил об Аластаре только с одним человеком, и с Габриэлем это было вроде как нечёткими мазками, и Дин пытался сохранить профессионализм. Он говорил с Габриэлем как с нанимателем, а не как с кем-то, кому на него не плевать. Это было быстрое перечисление «этого я не могу делать, а этого не хочу, но если заставят, не психану и не сломаю никому руку». Так что он вроде как всё продумал, осталось только довести свой план до Каса. План этот идёт под откос сразу же после окончания смены у Бобби. Он поднимается по лестнице, чтобы взять одежду и принять душ, и замирает в дверях своей с Сэмом спальни: там папа, роется в его вещах. Дин не знает, ищет ли он деньги, или заначку выпивки, или, ну мало ли, его порно, но внутри у него что-то переворачивается, потому что папа шарит по его комнате. Дин думал, что они сделали шаг вперёд, но, кажется, это были два шага назад, и, может, сегодня вообще день такой. - Серьёзно? – спрашивает Дин, не стыдясь того, как напугал папу, но Джон оборачивается, и в его руках рекламка Киллианского колледжа. Он смотрит на Дина так, будто не знает его. - Тоже сваливаешь в колледж? - Нет, - Дин вырывает программку у него из рук и опускает плечи. – Это местный колледж. В четверти часа отсюда. И я просто присматривался, - может, он и вынюхивал, сколько всё стоит и выйдет ли взять сразу несколько курсов, но не заполнял же он заявлений или счетов. Он присматривается. И это никого не касается. - Ага, - Джон смеётся. – Не хочешь замахиваться на большой кусок. - Не такое уж большое дело. Стало скучно, я прогуливался, и… Что ты вообще делаешь в комнате Сэма? И где Сэм? - В библиотеке. Свалил, как только услышал, что я дома. Скрытный, как слон. Папа кажется искренне расстроенным тем, что Сэм не хочет находиться с ним рядом, но в данный момент Дин не склонен ему сочувствовать. - Может, он не хочет общаться с тобой с тех пор, как ты начал пить. - Я не собирался пить, - говорит Джон, и Дин закатывает глаза, потому что знает, что папа искал или алкоголь, или деньги на него. – Не пил всю неделю. - Не лги мне. Я не Сэм. Я тебе не поверю. У тебя была заначка под крыльцом, но вчера она закончилась, и ты не ходил за новой, - Джон открывает рот, снова готовый солгать, но Дин качает головой: - Не надо. Я говорил с Бобби. Ты приходишь поздно и с похмелья или вообще не приходишь. Тебе нужно собраться. Любой другой бы тебя уже уволил, да и он тоже скоро уволит, если ты не возьмёшь себя в руки. - Я в порядке, - говорит Джон, и Дин срывается. - Ты не в порядке! – кричит он, сжимая руки в кулаки и слыша, как рвётся рекламка. – Папа, ты в заднице, и я молчал, потому что продолжал надеяться, что когда-нибудь ты проснёшься и вырвешься, но этого не происходит, и я боюсь, что этого уже не случится, а тебе нужно проснуться! Потому что Сэм не всегда будет здесь! Он уедет в колледж, поселится в каком-нибудь понтовом городе, станет юристом и забудет про нас! И знаешь что? Сейчас он сматывается, когда ты приходишь домой, но на ночь ему приходится возвращаться. А когда он уедет, ему не придётся. И тебя он не обязан будет звать в гости. И если ты наконец не соберёшься, ты его потеряешь, и я знаю, что вы вечно друг на друга орёте, и знаю, что ты делаешь вид, что тебе плевать, но это не так. Продолжишь в том же духе – и когда-нибудь он выйдет за эту дверь и не вернётся. Дин орёт так, что чуть горло не срывает, и он уже задыхается, слыша собственные хрипы, эхом отдающиеся в комнате. Джон поднимает на него взгляд, полный ярости. - Каким хреном ты вообще думаешь, мальчишка? Читаешь мне лекции? Как я должен жить? Как обходиться со своей семьёй? Почему бы тебе не попробовать проявить чуть больше уважения? – он делает шаг вперёд, и Дин инстинктивно обхватывает себя руками. – Я твой отец, и ты в моём доме. Опустить бы голову и спустить это ему, но, кажется, сегодня Дин чувствует себя безответственным и глупым, так что вместо этого он смеётся. - Свежие новости, пап. Мы в доме Бобби. Тут нет ничего твоего. Джон поднимает руку, и на один краткий миг Дину кажется, что отец его ударит, но Джон уносится из комнаты, хлопнув дверью так, что стены трясутся. Дин делает несколько дрожащих вдохов, пытается расслабиться, и мятая рекламка колледжа падает на пол. Он поднимает её и пытается разгладить, а потом плюёт и швыряет в мусорку. Это всё равно была дурацкая мысль. Он идёт в душ, но не может перестать дрожать, насколько бы горячую воду ни включил, а когда наконец выходит вытереться, вся кожа покраснела и раздражилась. Он переодевается в чистое, берёт сумку для Каса и спускается вниз сварганить ужин. Хотелось бы унестись так же, как папа, но Сэм и Бобби не должны страдать из-за того, что он не в настроении. Надо и насчёт папы их предупредить. Дин мгновенно чувствует себя виноватым за то, что выбесил его, а сам сбежит от последствий. Это Сэму и Бобби придётся терпеть его пьяные выходки (наверняка же ушёл в винный магазин), и это несправедливо. Дин с силой бьёт по шкафчику и, почувствовав горячие слёзы в уголках глаз, делает это снова. Первая слеза всё же сбегает по щеке, и его охватывает ощущение беспомощности. Всё вокруг него разваливается, и он ничего не успевает подхватить: стоит ему попытаться спасти что-то одно, как он роняет что-то другое, и всё распадается на части, и всё это его вина. Он слышит, как открывается дверь, и быстро смахивает слёзы, хватая лук и принимаясь яростно его резать, неровными кусками, на случай, если кто-нибудь посмотрит на него и подумает, что его глаза краснее положенного. - Папа в настроении, - говорит Сэм, открывая холодильник и пытаясь найти, чего съесть. Ничего подходящего ему не попадается, и он снова его закрывает. – Он пришёл в библиотеку. Я даже не знал, что он в курсе, где она находится. Хотел знать, ради чего я бросил семью. Его вывел заведующий. Придётся на какое-то время найти себе новое место для занятий, - он суёт голову в шкафчики, продолжая поиски еды. - Прости. Сэм отмахивается. - Ты ни при чём. Ни одного из убежищ надолго не хватает. - Это я виноват. Встретил его в нашей комнате, психанул, наговорил, чего не следовало, наверное, он решил, что… - Хватит, - говорит Сэм со сталью в голосе. – Ты ни при чём. Он сам за себя отвечает. Ты не должен брать всю вину на себя. - Но я… Сэм берёт батончик мюсли, кладёт его на место, вздыхает и снова берёт. - Скорей бы отсюда убраться, - он неохотно забирает батончик и идёт наверх. Включается вода, и Дин швыряет доску для нарезки о стену. На мгновение он чувствует удовлетворение, но потом понимает, что ему теперь придётся убирать весь лук, и видит время на часах: ему нужно поторопиться, если он не хочет опоздать. К чёрту всё. *** Он всё-таки опаздывает, а значит, у него меньше часа на готовку. Он смешивает соус песто и спагетти – блюдо несложное и скорое, но руки займёт. Дина тянет сжечь его или испортить, но в нём ещё осталось немножко самосохранения, так что он этого не делает. Если испортить еду, Кас больше не позволит ему готовить, а этого Дин не хочет. Так что вместо этого он выкладывает еду, раздевается, надевает ошейник и идёт в гостевую комнату. Они мало там бывали, но Дин знает, что там Кас хранит игрушки, и часть его хочет, чтобы его наказали именно там, в этой комнате, а не в спальне Каса, и он не хочет думать о том, что это может значить. Он, собственно, вообще не хочет думать. Он опускается на колени и пытается успокоиться, но не может. Его колотит от напряжения, от жажды рвать и метать, и пальцы сжимаются сами собой, ногти впиваются в предплечья, но он выдыхает и опускает руки. Он слышит, как входит Кас: поворачивается ручка двери, подошвы стучат о пол, чемодан плюхается на стул. Он слышит, как его шаги замирают и снова направляются к двери: может быть, он проверяет, на месте ли сумка Дина и ошейник. Потом шаги возвращаются к столу, стул шаркает по полу, звякают столовые приборы, и Дин прислушивается к тому, как Кас ест. Желудок сводит при мысли о том, что Кас не стал искать его, но он отгоняет её. Нечему удивляться. У него был долгий рабочий день, он голоден и знает, что Дин где-то здесь, потому что сумка на месте, а ошейника нет. Кроме того, ему не повредит лишнее время. Можно подумать о том, что Кас сделает с ним сегодня, и потеряться в этих мыслях. Он знает, что у Каса есть плётки, и они их ни разу не использовали, обходясь шлёпаньем вручную, но, может, сегодня… может, у Каса есть что-нибудь ещё острее, что-нибудь на грани боли, и всё тело Дина напрягается при этой мысли. Он хочет боли. Он всё испортил – с папой, с Сэмом, и Сэм не станет винить его в том, в чём он явно облажался, но Кас станет. Кас войдёт и будет разочарован, и Дин ненавидит эту мысль, но потом Кас найдёт что-нибудь, чем его ударить, и боль покроет всё остальное. Касу требуется одновременно и слишком много, и слишком мало времени, чтобы дойти до гостевой, и дальше порога он не заходит. Он стоит там, оперевшись на косяк, и осматривает Дина – оценивающе, с интересом, но не разочарованно. И он ничего не говорит, просто медленно обводит его взглядом, и Дин с трудом остаётся недвижим и молчит. Спустя, кажется, вечность он сдаётся и говорит: - Я не был там, где должен был. - Не был, - соглашается Кас, изучая его лицо так, словно это ребус и он вот-вот его разгадает. Дин ждёт, что за этим последует – грубый приказ, вспышка гнева, хоть что-то, но не дожидается и снова не сдерживается: - Ты меня не накажешь? Кас приподнимает бровь и поджимает губы, а потом отвечает: - Нет. Ответ простой и пренебрежительный, и Дин оказывается на ногах ещё до того, как это осознаёт. Он в двух шагах от Каса, не зная, что собирается делать, и оказывается ещё ближе, и Кас перехватывает его и впечатывает в стену. Наконец-то! Кас выворачивает ему руку за спину, таким образом удерживая его у стены, и Дин ёрзает, чтобы стало больнее, но Кас тут же ослабляет хватку, впрочем, не отпуская его. - Когда я уберу руку, ты немедленно пойдёшь на кровать и будешь ждать меня, - говорит Кас – жёстко, бескомпромиссно, и это именно то, чего хочет Дин. - Да, сэр, - выдыхает Дин, разочарованный тем, что в награду за это его не штурхают ещё сильнее. Вместо этого Кас отступает, и Дин идёт в спальню. Кас входит с кожаными наручниками, и Дин мгновенно переворачивается на живот, чувствуя бабочек в животе, потому что если Кас думает, что Дина придётся удержать на месте, значит, его ждёт что-то хорошее. - Нет, - говорит Кас. Ему бы пару новых слов выучить. Например, «да». – На спину. Этому приказу Дин подчиняется медленнее: ему не нравится излишняя уязвимость определённых частей его тела. Может быть, он зашёл слишком далеко. Может, это была не такая уж и блестящая идея. Не замечая его затруднений – или не обращая на них внимания, - Кас принимается приковывать его. Он начинает с запястий, защёлкивая наручники на спинке кровати, потом переходит к лодыжкам и столбикам с другой стороны кровати. Дину почти не пошевелиться, и его ноги разведены, а его член и яйца выставлены напоказ, готовые к тому, что там собирается учинить над ним Кас, и Дин взволнованно ёрзает. Но Кас не вынимает никаких спрятанных плёток, хлыстов или типа того и не уходит за ними в другую комнату. Вместо этого он забирается на кровать и опускается на колени между ног Дина. Дин напрягается, вглядываясь в его лицо в поисках хоть какого намёка на то, что произойдёт, но не находит его. Кас прижимается ладонями к внутренним сторонам его бёдер – мягко, успокаивающе, и это совсем не то, чего хочет Дин. А потом Кас наклоняется, целуя его грудь. В Дине мгновенно вновь вспыхивает ярость, подпитываемая его неуверенностью – Кас, должно быть, просто играет с ним! – и он гортанно рычит и дёргается. Кас поднимает на него взгляд и качает головой. - Не понимаешь, да? – он гладит Дина по щеке, и тот пытается увернуться от ласки, но вторая ладонь Каса опускается на его другую щёку, словно поймав его в ласковый плен. – Ты получишь только то, что я хочу тебе дать. Ты не можешь ничего от меня требовать. Дин не понимает. Он ослушался – значит, его нужно наказать, а наказание – это боль. Он не хочет объятий, поцелуев и ласк. Он снова дёргается в наручниках, сжимая руки в кулаки на столбиках спинки кровати, словно он достаточно силён, чтобы вырвать их. - Я хочу, чтобы ты сделал мне больно, - говорит он, и это звучит скорее как надломленная мольба, а не требование. - Знаю, - говорит Кас, и его лицо смягчается, а большие пальцы ласково гладят щёки Дина, - но тебе и так уже больно, - он обводит красные круги вокруг его глаз, а Дин не может отстраниться и только закрывает глаза, чтобы не видеть, как Кас смотрит на него. Кас невесомо целует его в каждое веко и отстраняется. - Теперь хватит разговоров, - говорит он. – Не тебе мне приказывать. Ты будешь лежать и делать, что велено. Понятно? Дин кивает, всё ещё не открывая глаз в последней попытке неподчинения, и поэтому он не замечает того, что делает Кас, пока у него во рту не оказывается галстук и Кас не завязывает узел у него на затылке. - Можешь шуметь, сколько влезет, - говорит Кас, пробегая рукой по его волосам, - но я слушать не буду. Если захочешь, чтобы я остановился, щёлкни пальцами. Понял? Дин снова кивает, хотя по-прежнему не понимает, чего хочет Кас и почему он просто не может дать Дину то, что ему нужно. Он знает, что ему платят и что он делает то, чего хочет Кас, но он думал, что у них была и какая-то взаимность. Видимо, нет. Кас сползает вниз, устраиваясь у его правой ноги, и его ладони бегают вверх-вниз, от лодыжки к колену, и он целует голень Дина. Он не торопится, несмотря на напряжённость Дина и его сдавленные проклятия и угрозы из-под кляпа. Он просто касается Дина и целует его, переместившись уже от колена к бедру. Только когда Кас уже поднимается по его левой ноге, Дин понимает, что он не остановится. Он не сдастся, не даст Дину того, чего он хочет. Он будет касаться всего его тела и целовать его, и Дин ничего не сможет поделать. Он почти мгновенно выдыхается и обмякает, а Кас тихонько одобрительно мурчит, скользя пальцами по тыльной стороне его колена. В нём словно прорвало плотину, и гнев, и раздражительность, и незавершённость уносит наружу, но им нужно средство передвижения, способ выбраться, и только почувствовав горячие слёзы на своих щеках, Дин понимает, что плачет. Он пытается сморгнуть слёзы, но от этого они текут только быстрее, а с ними и ощущение беспомощности от папиного пьянства, беспомощности в испорченных отношениях папы и Сэма, страх того, что Сэм оставит его, потому что Дин никогда не сможет оставить папу. Теперь кляп заглушает его всхлипы и надорванные «прости», и всё его тело снова дрожит, но уже не напряжённо, а вследствие попыток держать себя в руках. Кас утешает его прикосновениями и поцелуями и шепчет что-то, а Дин просто лежит и плачет, пока слёзы не заканчиваются, а тело не выматывается, больше не в состоянии дрожать. Только тогда Кас освобождает его, гладя кожу, которая была скрыта под наручниками, и целуя и её тоже, будто чтобы всё тело Дина получило равную долю его тепла, а потом он находит салфетки и стирает с лица Дина слёзы и сопли. - Всё хорошо, - говорит он, развязывая мокрый от слёз и слюны галстук. Он швыряет его на пол и коротко, но влажно целуя его в разомкнутые губы. – Всё хорошо. Ничего не хорошо, хочется сказать Дину. Всё совсем не хорошо. Он расплакался, и Касу пришлось его утешать, и это смущает, и Дин плохой саб и плохой работник. А ещё он плохой сын, плохой брат и… нет! Кас уходит. Он встаёт с кровати, и Дин всхлипывает, потому что, конечно, Кас уходит, что ему здесь делать, но Дин не хочет, чтобы он уходил. - Я принесу тебе попить, - говорит Кас, успокаивающе проводя ладонью по его руке. – Я вернусь. Обещаю. Дин хочет возразить, хочет умолять его остаться, но ему нельзя ни о чём просить, и он снова обмякает на матрасе и сворачивается в клубочек, позволяя пелене сна приблизиться. Утром всё покажется лучше. Так всегда происходит. - Эй, - спустя какое-то время доносится до него голос Каса. – Нечего тут, - он мягко трясёт его за плечо. – Не засыпай ещё. Мне нужно, чтобы ты сел и выпил это для меня. - Не хочу, - бормочет Дин. Ему тепло, и он на грани сна, но Кас снова трясёт его, и в его кокон проскальзывает холод, прогоняя тепло, и вдруг Дин понимает, что замёрз. Он покрывается гусиной кожей и дрожит. Если свернуться ещё больше, станет лучше. - Прекрати, - жёстко говорит Кас, не допуская никаких возражений. – Сядь и выпей свой апельсиновый сок, а потом я тебя накрою. Апельсиновый сок – хорошо. Одеяла – тоже. Дин с усилием открывает глаза и позволяет Касу усадить себя. Кас подносит к его губам стакан и наклоняет его, чтобы он не подавился. Он глотает, когда Кас опускает стакан, и пьёт, что дают, когда Кас снова его поднимает, пока сок не заканчивается. - Молодец, - говорит Кас, ставя стакан на тумбочку и вытягивая одеяла, чтобы накрыть Дина. Молодец? Дину хочется рассмеяться, но у него нет сил. Вместо этого он жмётся к Касу, позволяя его теплу окутать себя. - Наверное, ты меня с кем-то перепутал. - Никогда, - обещает Кас и накрывает их обоих одеялом.