Это какие-то неправильные попаданцы...

Приношу извинения: как откровенного стёба, так и юмора вообще здесь меньше, чем в предшествующих частях. Антиштамп: попаданец лихо принимается менять мир Вот каково жить, если твой отец – профессор истории, лауреат кучи премий, мама – известный музыковед и театральный критик, а ты мечтаешь быть полярником? Каково? Уэлли, конечно, понимал, что родители у него прекрасные и желают ему только добра, но их представления о добре не вполне совпадали с тем, чего хотел он. Ну взять хотя бы имечко, с которым он не мог примириться все свои пятнадцать лет – Веллингтон Вольфганг! Если непонятно – первая часть в честь победителя при Ватерлоо, вторая часть в честь Моцарта. Хорошо хоть не наоборот – Веллингтон хоть по-английски нормально звучало и удобно сокращалось до Уэлли. Едва он научился читать, история и музыка обрушились на него, как два ужасных торнадо. Сопротивляться было бесполезно: теперь, к пятнадцати годам, Уэлли мог, будучи разбуженным в три ночи, отбарабанить полную историю наполеоновских войн, а также подробнейше рассказать об итальянской опере или русском балете. Не то чтобы он был ленив – нет-нет, ни в коем случае! Просто он не хотел учить то, что в жизни ему не пригодится. Он же будет полярником – зачем ему перечислять всех командующих битвы при Аустерлице или там знать, чем первая позиция в балете отличается от четвёртой?! Но однажды произошло то, что заставило Уэлли немного пересмотреть свой взгляд на родительскую науку... Началось всё довольно прозаично – зимним утром подморозило, и Уэлли, торопясь к метро, чтобы успеть в школу, поскользнулся на гололедице и растянулся на асфальте. И тут на мгновение у него слегка засосало под ложечкой – как будто он летел в самолёте, который провалился в воздушную яму. Закружилась голова, и Уэлли прикрыл глаза. А открыв их, увидел над собой деревянный потолок. – Что тако... – начал Уэлли и тут же в ужасе осёкся: голос был чужим! Конечно, у него как раз сейчас ломался голос – но обещал он стать низким, а не таким высоким. – Мама-а, – без особой уверенности позвал мальчик и поднялся – не с обледенелого асфальта, а с деревянного же пола. Он даже не слишком удивился, увидев, что вырос чуть ли не на фут. Находился он теперь в крохотной каморке, где стояли лишь застеленная какой-то рогожей кровать и занимавший чуть ли не полкомнаты мольберт. На мольберте красовался незаконченный городской пейзаж. Уэлли пригляделся. Что-то в этом пейзаже было знакомое... Да. Именно. Собор святого Петра в Ватикане, который Уэлли видел не раз – и отец, и мать нередко ездили в Италию и брали его с собой. – Ой-ё-ё, – высказался Уэлли. Вдохнул, выдохнул. – Это сон, – сообщил он мольберту. Мольберт не ответил. – Это сон, – настаивал Уэлли. – Просто папа вчера слишком долго говорил о своей очередной статье. Как раз статья была о папе Николае Пятом, который перестраивал этот собор. Вот меня и заклинило. Ему тут же стало легче. Он даже развеселился: да уж, утром папа с мамой посмеются, небось ещё воспримут этот сон как знак того, что Уэлли таки должен стать историком! Что-то насвистывая, он вышел из каморки, спустился по какой-то тёмной деревянной лестнице и вышел на улицу. А что? Раз приснилось – нельзя не воспользоваться возможностью и не прошвырнуться по Риму! И родители над ухом не долдонят каждый о своём... Улицы были вымощены булыжником, тут и там мелькали лошади, а машин не было вовсе. Уэлли делалось всё смешнее. Нужно будет папе рассказать – наверняка обнаружит миллион исторических недостоверностей! Знать бы ещё, какой именно год на дворе... Вдруг раздумья Уэлли были прерваны: к нему подошла симпатичная жгучая брюнетка лет двадцати в пышном алом платье. – Ты хотел меня видеть? – с улыбкой спросила она – по-итальянски, разумеется. – Я даже концерт закончила пораньше. Уэлли растерялся: выходит, он тут не сам по себе, а в теле какого-то бедолаги! Ой, нет. Брюнетка была хорошенькой, спору нет, но даже с виду казалась какой-то слишком волевой, а таких Уэлли боялся – ему и мамы хватало за глаза. И вообще ему нравились, наоборот, светленькие (он с тоской вспомнил об однокласснице Кирстен Ниенстед, которая год назад ушла в другую школу). Спохватившись, что брюнетка ждёт ответа, он мысленно поблагодарил маму за уроки итальянского. – Простите, синьора, вы перепутали меня с моим братом-близнецом, – начал он отчаянно сочинять. – Он... он уехал сегодня утром. Он был проездом. – Но мы... с ним... уже неделю встречались каждый день... – сразу поникла девушка. – Он очень ветреный, сожалею, синьора, он ужасно непостоянен, я пытаюсь влиять на него... – Уэлли уже молол всё, что приходило в голову, лишь бы отвязаться. Что происходит? Это его сон, почему он не может усилием мысли удалить эту дамочку? К счастью, она вроде бы поверила – поблагодарила его и, погрустневшая, ушла. Уэлли перевёл дух и направился в другую сторону. И – бывает же так – споткнулся о булыжник, растянулся на мостовой, поднял глаза, ожидая вновь увидеть смурое бостонское небо... Но ничего не произошло. Болели ушибленные локти и коленки. Вот тут Уэлли запаниковал. Неужели это ему не снится?.. Тогда как?! Что это?! Розыгрыш? Не может быть – если его ещё теоретически могли как-то вырубить и привезти в Рим, то построить только шутки ради Рим явно не двадцать первого и даже не двадцатого века было бы нереально. Уэлли кинулся куда глаза глядят, смутно надеясь, что злобная временная дыра, в которую он угодил, всё ещё витает где-то рядом. Он слышал ругань прохожих, на которых он налетал, но до этого ему уж точно не было дела. Завязнуть в чужой стране и невесть в какой эпохе?! Врагу не пожелаешь! Лишь слабым утешением было то, что это точно не средневековье – спасибо папе, Уэлли помнил, что собор святого Петра был достроен в 1626 году. Наконец, Уэлли чуть было не сбил с ног какого-то субъекта, который схватил его за шиворот и швырнул на мостовую. Этого уж Уэлли терпеть не захотел. Он вскочил, собираясь дать сдачи – но увидел, что субъект богато одет и к тому же держит пистолет. – Простите, синьор, – промямлил Уэлли. В ответ он получил настолько ненавидящий взгляд, что его передёрнуло. Но тут же его осенило. Зачем ему оставаться здесь, в Риме? Почему бы не попробовать перебраться в Америку – родная земля, как-никак? Раз собор святого Петра тут уже готов, значит, Америка уже осваивается. Может, там легче будет вернуться назад... – Простите, синьор, я хотел спросить, – стараясь говорить льстиво, как придворные в исторических фильмах, начал Уэлли. – Я хотел спросить, как мне можно уехать из города? Брови незнакомца поползли на лоб. – Вы хотите уехать? – с ударением на последнем слове спросил он, и Уэлли удивлённо заметил, что тон стал на порядок благосклоннее. – Да, да, в Америку! – выпалил Уэлли. – А может, вы собираетесь сбежать к армии корсиканца? – вкрадчиво полюбопытствовал незнакомец. Ура! Вот и временной период обозначился. – Ну нет! – возмутился Уэлли. – И потом замёрзнуть в России? Спасибо. Я в Америку уеду, если хотите, проверьте! – Допустим, я выпишу вам пропуск и поручу Сполетте сопроводить вас до корабля, – задумчиво сказал незнакомец, а у Уэлли отвисла челюсть. Ну вот именно этого не хватало! Другая страна, другое время – теперь ещё вообще мир музыкального произведения*?.. И если только он не ошибается, он, Уэлли, угодил в персонажа, которому в сюжете приходится очень и очень несладко**. И непосредственно сейчас перед ним его главный противник, которому, мягко говоря, не стоит доверять. – Но с какой бы стати... – продолжил меж тем его собеседник. – Я собираюсь уехать один! – поспешно сказал Уэлли. – Один, понимаете? Никого с собой брать не собираюсь. Может, это совпадение?.. Почему бы в Риме не быть человеку по фамилии Сполетта? – Я продам все свои картины и заплачу, – вот и можно заодно проверить, совпадение ли это... – А что это вы вдруг уехать-то собрались? – с подозрением прищурился незнакомец – впрочем, судя по тому, что он принял как должное фразу о картинах, он, увы, на самом деле Уэлли знаком. «Тоску» – и в записи, и вживую – Уэлли слышал не раз и не два. – У меня там родные, в Америке, – сказал он чистую правду. ...К счастью, барон Скарпиа был настолько рад сплавить подальше приятеля республиканцев и своего соперника в одном лице, что даже почти подобрел. В своей каморке Уэлли нашёл несколько готовых картин и пустых холстов, которые удалось продать и заплатить за пропуск. Под шумок Уэлли отложил и кое-что для себя – надо же было чем-то питаться, а из него самого художник был никакой. Отправляться в путь со Сполеттой (худым, вертлявым, жутко противным типом) было довольно боязно, но всё прошло благополучно. Самое интересное, корабль, на который Уэлли сел, оказался французским – значит, Скарпиа не настолько ненавидел корсиканца, чтобы тихонько не проворачивать с Францией дела. Как бы то ни было, а отплыть в Америку удалось. Глядя, как исчезает вдали европейский берег, Уэлли с облегчением вздохнул. Удивительно: в фанфиках, которые он порой читал дома, попаданцы сразу же принимались играть первую скрипку в сюжете – особенно если это был сюжет, им заранее известный! Ну, пусть его бы такие герои и назвали бы слабаком, но Уэлли ни о чём не жалел. В конце концов, может, в его-то отсутствие всё и обойдётся. А своим присутствием – кому бы он помог? Настоящий Каварадосси тоже небось был не лыком шит, а вон и сам помер, и других не спас. ...Вернуться домой Уэлли так и не удалось. Сперва он нанялся работать на ферму, затем сам стал фермером, а потом поселился в Нью-Йорке, сделавшись ярым активистом отмены рабства. Женился он, кстати, на эмигрантке Бритте Ларссон, чем-то напоминавшей Кирстен из родного мира. Та история, в которую он чуть было не влип, получила неожиданное завершение спустя почти двадцать лет, когда Уэлли услышал, что в Нью-Йорк собирается приехать знаменитая певица Флория Тоска. Давешняя брюнетка всё так же щеголяла багровым платьем и выглядела великолепно. Уэлли она, к его радости, не узнала – восемнадцать лет прошло, как-никак, и он к тому же отпустил усы и бороду. Голос у неё был очень красивый – тут уж не поспоришь. Бритта, которую Уэлли взял с собой, была в полном восторге – и после концерта потащила мужа дарить певице цветы. Предоставив Бритте дарить Тоске хризантемы и рассыпаться в благодарностях, Уэлли стоял в сторонке. И вдруг заметил, что, когда поклонники наконец утихомирились, к певице подошёл мужчина, в котором изумлённый Уэлли узнал поседевшего, но в остальном не изменившегося главу римской полиции. Рука об руку они пошли к ожидавшей карете. Известный публицист Веллингтон Джеймсон (в Америке Уэлли вернул себе прежнее, родное имя) присвистнул, хмыкнул и произнёс нечто, чего никто из окружающих не понял: – А права была Мария Каллас***! И потом добавил: – Однако всё-таки что-то от попаданца во мне есть – пусть я и изменил канон тем, что сбежал оттуда, сверкая пятками. Но какой фанфик можно было б написать! Как хорошо, что я не сопливая девчонка! И наконец, подумав ещё немножко: – Спасибо вам, папа и мама! А ведь мы все трое могли бы быть трупами! – Что-что? – подошла к нему Бритта. – Да так, вспомнил одну семейную шутку, – сказал Уэлли. – Пойдём.