Доминик

*** Вернулся он поздно, на часах было за полночь, довольно бесцеремонно хлопнул входной дверью, поднялся на второй этаж и без стука распахнул дверь в гостевую комнату, в которой расположился я с сыном. Я вздрогнул, поддавшись испугу, и смущенно пробормотал, не зная, как реагировать на его взгляд: - Простите, я... Мне сказали, можно побыть в этой комнате, но если вы против... Он помолчал еще чуть больше минуты, рассматривая меня и сына, который спал на широкой кровати, уставший после дня новых впечатлений. Затем хрипло, отрывисто спросил: - Вы голодны? - Нет, спасибо, - покачал я головой, хоть и был немного голоден, но говорить об этом не решился. Мне было здесь неуютно, я всегда довольно долго привыкал к новым местам, к тому же все здесь было чужим для меня, и альфа тоже выглядел враждебно. Он казался раздраженным, хотя, очевидно, раздражение не было направлено на меня. В полумраке я заметил, как улыбка чуть тронула уголки его губ. Наигранная улыбка вежливости. - Тогда хороших снов, - чуть склонил альфа голову в коротком поклоне, окинул внимательным взглядом обстановку в комнате и прикрыл за собой дверь. Я услышал, как щелкнул язычок замка, или от того, что дверь захлопнули, или потому что закрыли, но решился проверить это лишь через полчаса после ухода альфы. Дверь действительно была закрыта на замок до упора, и это озадачило меня, хотя и не насторожило. Быть может, он закрыл дверь чисто машинально или сделал это в целях безопасности, ведь он работает в полиции, наверняка у него дома хранятся бумаги, документы, а меня он совсем не знает и, вполне логично, может заподозрить, что я могу начать рыться в его бумагах, пока он спит или попытаться уйти. Хоть я и не собирался делать такого, но все же смирился с подобными, пусть и странными мерами предосторожности. Все равно мне некуда было идти, к тому же находиться под защитой полиции было сейчас наилучшим вариантом, не зная, где находится Хавьер... Альфа сказал, что он в больнице, может и так, желания идти к нему у меня не было. Пусть это было жестоко, было предательством с моей стороны, ведь когда-то я так любил его, но сейчас я не испытывал ничего, кроме чувства освобождения из-под гнета беспрестанных унижений и боли. И еще мне очень хотелось спать. *** - Папа, - позвал меня коротко сын, елозя на постели. От Оливера веяло теплом и еще чем-то приятным, вроде молока. Совершенно детский запах родного ребенка. - Пап. Я хочу писать. Я потер ладонью голову, медленно наполняющуюся болью, прижал сына к себе и сказал, не открывая глаз: - Сейчас отведу. После чего позволил себе с полминуты полежать в постели, прежде чем подняться на ноги и отвести сына в туалет. Было еще слишком рано, в доме было тихо и, хоть в комнате и не было часов, судя по едва спешащему зародиться рассвету за окном, я предположил, что времени сейчас около семи утра. Обычно Оливер вставал тяжело и поздно, в детский сад он не ходил, а на дополнительные занятия мне всегда приходилось буквально насильно выуживать его из кровати, но сегодня сын, видимо, взбудораженный новой обстановкой, проснулся необычайно рано. Сегодня мне нужно было вести его на занятия в детский центр, потом встречать в четыре часа дня и вести домой, но вряд ли это было бы хорошей идеей. Я вообще слабо представлял, что делать дальше и решил не принимать каких-либо решений, не зная, как разрешится ситуация. Нужно было прийти в себя и отдохнуть. Хотелось сменить одежду, но никаких запасных вещей у меня не было, и, если я и смог бы обойтись без них, то сыну нужно было что-то теплее шорт и футболки, в которых его забрали из дома. Было бы хорошо, если полиция позволила съездить за вещами, но я в этом сомневался. Вчера они сказали, что моя квартира опечатана, а значит, мне не попасть туда. Наличных денег для покупки вещей с собой тоже не было, и поэтому я был здорово расстроен. К тому же я даже не нашел в комнате полотенец, что было естественным, не все хранят вещи, способные скапливать пыль, в комнатах, которые редко посещаются. Пришлось сходить в душ и натянуть изрядно помятую одежду обратно на влажное тело. Футболка неприятно облепила фигуру, и меня тут же пробрал холод, мурашками пробежавшись по коже. Оливер заныл после того как подвергся утренним водным процедурам: - Папа, - капризно начал канючить он, уворачиваясь от моих рук, - я не хочу надевать эту майку, она станет мокрой! - Мы спустимся вниз и попросим для тебя новую одежду, - пообещал я, продевая тонкие руки сына в рукава футболки, - надеюсь, у полицейских есть вещи для маленьких детей. А ты как считаешь? - Нет, папа, - снисходительно улыбнулся мне сын, и я улыбнулся ему в ответ, - они же все взрослые. У них большие вещи. - Может быть у них тоже есть дети, такие же, как ты, - погладил я сына по спутанным волосам. Прижал к себе, заключив в объятия. Поблагодарил кого-то свыше, что это происшествие не отразилось на нем, что Оливер воспринял это как простое приключение, что не спрашивал о Хавьере. Мне не хотелось лгать сыну и каким-либо образом затрагивать эту тему. И так было слишком тяжело, настолько, что я до сих пор не верил в избавление. Мне казалось, через несколько дней Хавьер придет, и нам придется вернуться в нашу квартиру. Я не знал, чего мне хотелось больше, потому что и тут я чувствовал себя неуютно, но и мысль о возвращении к мужу вселяла в меня страх. Я был слишком растерян, чтобы как-то определиться с дальнейшими планами, к тому же вновь начала болеть голова, и меня встревожила мысль о наличии сотрясения. Не хотелось бы ложиться в больницу и тащить за собой сына или, еще хуже, оставлять его тут, с тем незнакомым альфой... Дверь была не заперта и открылась с легким щелчком, обнажив перед собой вид на залитый светом коридор. Вчера все здесь мне показалось мрачным и темным, но сейчас я увидел, что мебель, обои и пол довольно светлые, и интерьер выдержан хоть и в банальных, но приятных светло-бежевых и песочных оттенках, разбавленный изредка медовым, приятно светящимся под лучами ламп накаливания. В доме было тихо, я замер на мгновение, вслушиваясь и вглядываясь, но Оливер потянул меня за собой, не позволяя более стоять на одном месте, и я двинулся за ним осторожно, стараясь не нарушить эту сонную тишину, повисшую в пространстве. Мы спустились вниз, потому что именно внизу была кухня. Перед тем, как войти туда, я постоял в гостиной, в которой вчера пришел в себя, внимательно осмотрел обстановку, не нашел ничего интересного и двинулся в помещение, предназначенное для приготовления пищи. Квартира, - а это была именно квартира, я увидел за прочными стеклянными дверьми в конце коридора первого этажа выход на террасу, огороженную типовым железным, покрашенным под медь забором, какие отделяли кусочек двора малоквартирного дома в некоторых богатых районах, - была довольно чистой и явно холостяцкой, хотя не исключено, что здесь бывал омега, но нахождение его не было постоянным. Я не чувствовал запаха, не видел вещей, хоть как-то обозначающих совместный быт. В гостиной удалось заметить большое количество книг, дорогую технику, хороший выбор DVD-дисков с фильмами, но не было фотографий, газет и какой-либо мелочевки, за исключением нескольких ручек, валявшихся на журнальном столике. В кухне, в мойке одиноко валялась махровая салфетка, так и не просохшая за ночь, и на столе стояла кружка с недопитым кофе. - Думаю, нам стоит спросить разрешения, прежде чем мы воспользуемся кухней, - покачал я головой, оглядываясь. Невежливо было хозяйничать в чужом доме, хотя и будить владельца, если, конечно, он еще не ушел на работу, тоже было неловко. - Я хочу кушать, - внес свою лепту сын, с кряхтением забравшийся на стул и теперь сидящий там, энергично болтая ногами. Я тяжело вздохнул, оглядываясь. Затем принял решение: - Ладно, - согласился тихо, приступая к изучению шкафчиков в поисках посуды, - мы сделаем еду и потом все вымоем за собой, вытрем и уберем обратно в шкаф, чтобы не доставлять неудобства... Я осознал, что даже не знаю имени альфы, в доме которого провел ночь, ведь я не спросил, а он не представился вчера, очевидно, забыв. Нужно было спросить об этом сегодня, как только я его увижу. Я не был уверен, что он дома сейчас, ведь полиция работала с раннего утра, и он вполне мог уйти, не разбудив меня. Это было странным поступком, учитывая, что вчера вечером он закрыл меня с сыном в гостевой, но, очевидно, позже вернулся, чтобы вновь открыть дверь. Неясно, зачем он это сделал, но у всех бывают свои странности, и я решил не обращать на это внимания. В конце концов, нам с сыном не придется находиться здесь всю жизнь, скоро мы сможем вернуться к себе, и жизнь войдет в привычное русло. - Я пойду сегодня на дополнительные занятия? - с любопытством уточнил Оливер, наблюдая, как я достаю из третьего просмотренного мною шкафчика глубокую кастрюльку. Хлопьев для завтраков не нашлось, зато нашлась коробка с овсянкой, и это было даже лучше, поэтому я принял решение приготовить кашу и, может быть, бутерброды для всех троих. В конце концов, раз уж я был тут и начал готовить, то нельзя было ограничиваться только собой и сыном. - Нет, - мотнул я головой, заливая овсянку молоком и ставя кастрюльку на варочную панель. Щелкнул клавишей электрического чайника, дождался, пока тот зашумит, согревая воду. - Почему? - расстроился сын, жаждущий сегодня продолжить занятия лепкой из глины в детском центре. - Я больше туда совсем не буду ходить? - Будешь, конечно, - успокоил его я, погладив по кудрявым волосам, - на следующей неделе пойдешь туда, а пока скажем, что ты заболел. - А когда начнется следующая неделя? - уточнил плохо разбирающийся еще в календаре Оливер. - Через пять дней, улыбнулся я. Молоко в кастрюле зашипело, спеша выбраться наружу, я испуганно отскочил от плиты, не сразу сообразив, что нужно делать, затем с грохотом отодвинул кашу с раскаленной панели, схватившись за крышку голыми руками. В пальцах вспыхнула пульсацией боль от ожога, и я стиснул зубы, лишь бы не застонать. Сунул руку под кран с холодной водой, с наслаждением ощущая, как затихает болезненное подергивание. Негнущимися пальцами закрутил кран, вытер руку о и так влажную футболку. - Тебе больно, пап? - шепотом осведомился Оливер, взирая на меня широко раскрытыми от страха глазами. Он испугался за меня и из-за шума, который я натворил, пытаясь стащить еду с плиты. Я сжал пальцы в кулак, затем распрямил и, морщась от болезненных ощущений, успокоил его: - Нет, милый. Просто немного кожа покраснела, это пройдет. Давай доварим кашу. - Ну и грохота ты натворил, - серьезно заметил сын, наблюдая за мной, спрыгнул со стула и побежал за пакетом с молоком, оставленным мною на столе. Я вернул кастрюлю c кашей на раскаленную панель, убавил мощность и открыл холодильник. Ненадолго прижал обожженные пальцы ко льду, намерзшему на стенках морозильной камеры, затем достал пакет с соком, осторожно закрыл дверцу и, чуть повернув голову, увидел направленное прямо мне в лицо дуло пистолета. Руки дрогнули, но не выпустили пакет. Я увидел, как пальцы, что сжимали пистолет, напряглись - большой на курке, в любую секунду готовый снять оружие с предохранителя, второй на спусковом крючке, готовый произвести выстрел, и замер, не в силах пошевелиться. Во рту скопилась слюна, я сглотнул, не в силах отвести куда-либо взгляд, и пришел в себя только тогда, когда чужой, холодный голос, полный угрожающих ноток, произнес: - Что здесь происходит? Оружие отвели вниз, я наконец-то смог вдохнуть немного воздуха и увидел перед собой альфу, хозяина дома, явно раздраженного и слегка напуганного, босого, растрепанного, в одних домашних брюках, взирающего на меня с испепеляющей злобой. Рука его, сжимающая оружие, подрагивала. - П... Простите, - запнулся я, пытаясь прийти в себя, неосознанно отступил на несколько шагов прочь от рассерженного альфы, - я не хотел мешать, мне показалось, вас нет дома... - Что вы делаете? - сдержавшись, осведомился он, оценивающим взглядом обводя кухню. - Что это? - Просто овсянка, - смутился я, шарахнувшись в сторону, когда он прошел мимо меня к плите и заглянул в кастрюлю. Поморщился недоуменно и сердито, с громким звоном вернул крышку на место. - Я готовил сыну завтрак и подумал, вы тоже будете... - пробормотал я тихо, не зная, как повести себя под его раздраженным взглядом. - Простите. Не хотелось вас тревожить. Несколько секунд он молчал, разглядывая меня, словно диковинное насекомое, заведомо несущее опасность, затем поджал губы, сказал: - Нет, спасибо. Я иду на работу, а вы остаетесь здесь и не выходите из дома. Ясно? - Да, - кивнул я сконфуженно, - простите, я не знаю вашего имени... Он облизал пересохшие от волнения и злости губы, коротко бросил: - Вернер. Ян Вернер. А теперь, господин Росс, я надеюсь, впредь вы не доставите мне неудобств. И не смейте покидать квартиру, все двери и окна в любом случае будут закрыты. И он вышел, оставив меня и Оливера в кухне. Здорово напуганный, я не решился выходить из помещения до ухода Вернера, чтобы лишний раз не злить его и не пугать еще больше сына, взволнованного утренним происшествием. Кухню мы покинули только после того, как альфа ушел, громко хлопнув напоследок дверью. Спустя несколько минут я проверил входные и ведущие на террасу двери и пару окон в гостиной, и все они были заперты, в углу коридора мигала лампочка включенной сигнализации. Нам действительно было не выйти отсюда.