Сны

      Тихий город отдавал небом. Небом пах, небом сверкал, небом жил. Оно, небо, было тут особенно необъятным - словно купол над цирком-шапито. Но синим оно было не всегда. Розоватые облака заскользили куда-то по своим делам, вдалеке застрекотали первые цикады. Холодало - и крыша над головой вовсе бы не помешала. И вот я стучу в чью-то дверь, наивно веря в дружелюбие местных жителей.       Мне открывают. За дверью - гримаса гнева. Несколько резких слов - и дверь захлопывается. Что ж, если все горожане отличаются таким гостеприимством, то мне лучше переночевать на улице. Вспоминаю, есть ли поблизости какие-нибудь лавочки или хотя бы более-менее мягкая трава.       На тихий город нападает гул. Гудит, перекашиваясь, все пространство. Трясется и воет потемневшее небо. Фонарям страшно, фонари дребезжат, фонари гаснут. Город рычит, город жужжит, город больше не тихий. Внезапно снова распахивается дверь. Неприветливая женская рука втягивает меня внутрь, спасая от неведомой опасности. Приступ благородства? Вовремя, черт возьми.       Она одинока. Наверное из-за этого такая мизантропия. Говорит, что так было всегда. Но я заметила мужские сапоги в коридоре под вешалкой. Впрочем, к чему теребить прошлое? Живем, как нам удобнее, помним только то, что нужно.       Дом трясется, ходит ходуном - кто-то нападает снаружи, пытаясь сравнять его с землей. Женщина вдруг начинает плакать. У нее был муж. Был, пока город не превратил его в чудовище. Видите ли, слишком тихий, ничего не происходит, словно в омуте - вот и пусть тут водятся хоть какие-то черти. А днем, когда все стихает, и трудолюбивые дворники убирают с тротуаров останки невезучих людей, новоиспеченный монстр вынужден придти в себя и бродить по городу, не смея смотреть в лица остальным. Тяжелая тоска от многих убийств наваливается непосильной давящей ношей и хочется выть, но вот только днем город тихий, и выть позволяется лишь ночью. Но вой ночной - не вой сожаления, а вой охоты. Примерно с таким волчья стая берет след раненого оленя.       Заклятие можно снять - нужно всего лишь растерзать собственную жену. Тогда боль от свершенного затмит все остальное и вновь превратит его в человека. Но он не готов платить такую цену. И, прежде, чем уйти, он укрепил стены дома, велев никогда-никогда не выходить на улицу ночью, когда гудит небо. А она... она знает, что однажды все-таки выйдет под это гудящее, как трансформатор, небо, чтобы быть самой последней жертвой в городе. Но до абстрактного "однажды" надо дожить. А пока - мы лишь пытаемся пережить не абстрактную, а вполне конкретную ночь.       С рассветом я ухожу. На выходе из города эмпатия обостряется - и я чувствую, как чужая тоска прожигает душу насквозь, напоминая об участи всех тихих городов.