Сказка на ночь

      Он думает, что я крепко сплю, увязнув в своем глубоком сне, который был действительно таковым. Впервые за долгое время я отпустила абсолютно все. Но глухой вибровызов в его сомкнутой руке пробудил не только его. Чувствую дыхание на своей щеке, которое тут же исчезает, исчезают и его руки, и его тепло, и его присутствие, все это время наполняющее меня. Я все еще верю ему, наверное, потому, что я не смогу жить в полном одиночестве. Но только я успеваю подумать об этом, как он тут же поднимается, оставляя меня один на один со своими страхами. Так просто, и без тени на нежелание уходить. Он бредет к окну, которое по-прежнему жестоко отрывает меня от реальности, едва ли вышептывая слова , не желая разбудить меня, хотя мой сон испарился едва ли я почувствовала холод, пробирающийся по спине. И этот обрывистый разговор, который я не должна была слышать, я все же слышу. Его эмпатическая слепота вернулась к нему, как только на смену ночи пришел день. — Она спит. Да, все. Забирай ее... Делай, что хочешь. Я и так заебался. Ты шутишь? Несколько месяцев с тем, чтобы строить из себя непойми что. Но я не жалею, что не заставил ее трахаться, когда я сыграл роль диспетчера, готового спасти ее. Но ты же знаешь, что я не привык так жить. Что? Ты серьезно? Это потому, что я никого никогда не любил? Джаред, ты всегда относился к женщинам по-особенному, у меня же все просто. Я просто получаю то, что хочу. И обычно они сами хотят отдать это, так что это был интересный опыт — заставить ее поверить, заставить ее захотеть, довериться. Я почти сам поверил в то, что делаю. Может быть. Да, я, конечно, понимаю. Без тебя я бы никогда ничего не получил добровольно от нее, потому я сочувствую тебе в дальнейшем, тебе ведь придется справляться в одиночку. Нет, она ничего не слышит, не переживай. Справишься? Не сомневаюсь... — он позволил себе глухо засмеяться. — Ну, тебе ведь то же самое нужно, хотя твои способы я до конца никогда не понимал и, сомневаюсь, что пойму. Нет? Ты действительно не шутил! Не знаю, откуда у тебя столько терпения. Только тогда я даже не знаю зачем ты предложил участвовать в этом. Какой смысл в этом, Джа? Ну, не узнаю, да и не узнаю. Мне все равно. Не жалеешь еще? Да ладно… Она тебе надоест. Ты серьезно? — его голос заметно помрачнел и опустился. — Брат, иногда мне хочется врезать тебе… Давай, в общем, потом договорим. Я собираюсь уходить, так что гони сюда так быстро, как ты только можешь.       Но слезы льются лишь тогда, когда он медленно одевается и уходит, не удостоив меня и презрительным взглядом напоследок, не оставляя ничего после себя, кроме пустоты и мерзости к самой себе. Ничего, кроме ненависти. И как я только могла довериться ему, позволить ему получить все то, чего он так хотел, не оказав никакого сопротивления? Как я могла получать удовольствие, когда он удовлетворял лишь одного себя, не заботясь больше ни о ком? 
Теперь я знаю, что увижу его нескоро. Он просто безвозмездно забрал то, что хотел. И все, что он делал ради одного — удовлетворить свое ненасытное эго, не приложив и подобия принудительной силы. Презирая насилие физическое, он во всю пользовался психическим, уничтожая и унижая меня куда больше, чем Джаред. Оставляя меня в кромешной тьме и одиночестве, которого я так боялась. Оставляя меня без надежды, которую он дал. И он сделал все, чтобы я поверила в его благодетель и начала доверять. Он потратил несколько месяцев на титанические усилия: разговоры, прикосновения, шутки, фильмы, природу, музыку, океан, которые все-таки в итоге оправдали себя. Он, наверное, доволен собой. И все ради чего? Ради секса, ради галочки, что ты смог трахнуть телку, которая, вырывая из контекста, похожа на шлюху, получающая удовольствие в заключении, тогда, когда ее удерживают силой двое скотов? В то время, когда она должна пытаться покончить с жизнью, она трахается с мужиком, которому только это и нужно, и вместо этого кончает? В то время, когда большинство девушек не испытывают удовольствия даже тогда, когда их секс по обоюдному согласию? Как же я ненавижу себя! Но еще больше ненавижу его! Ненавижу абсолютно все в этом доме, в этом городе! Ненавижу!       Зато, теперь я знаю, что Джаред был куда честнее со мной, что ему стоило доверять куда больше, чем Шеннону. С самого начала все не получилось так, как они планировали. Я не должна была так долго сопротивляться, я должна была удовлетворить Шеннона в первые же дни, ведь он должен был просто трахнуть меня, потешить эго, но он решил сыграть по-другому. Сыграть в жестокую игру, которая потребовала так много времени и ресурсов. И Джаред, как оказалось, был заинтересован куда меньше в ее финале потому, что его планы были куда долгосрочнее, чем у его брата, удовлетворяющего свою грязную похоть. Потому что Джаред не был мудаком, думающим обо мне, как о вещи, которой интересно пользоваться лишь в первый раз, с которой можно просто играть. Джаред оказался в тысячу раз добрее ко мне. И предоставленный мне выбор — не более, чем злая игра изощренного желания, а предоставление этого выбора — всего лишь правила игры, которым следовал каждый, в том числе и Джаред . Они оба унижали меня все это время. Но сейчас мне кажется, что все, что делал Джаред — ничто, по сравнению с тем, что теперь известно мне, по сравнению с тем, как унижена я сейчас. И все, что так долго выстраивалось в моей голове, с трудом найдя себе место, разрушилось за один короткий телефонный звонок, не продлившийся и минуты. Кому мне доверять теперь? Тому, кто говорит, что я больше ему не нужна, или тому, кто причиняет мне физические страдания, но лишь от большой потребности в мне?       Все снова рухнуло, оставив меня ни с чем, как тогда, когда меня избивали до такой степени, что я потеряла свое прошлое навсегда. Кем я была тогда? И кто я теперь? Я и прошлое потеряла, и настоящее оказалось неправдой.       Кого я знаю в этом доме теперь? Что я вообще теперь знаю?       Я оказываюсь под холодным душем, ожесточенно стирая с себя его присутствие, его запах, его прикосновения, сдирая кожу в кровь, ломая ногти об плитку, скалясь, но никак не могу смыть с себя это проклятие. Я до сих пор чувствую его руки на моих плечах, его мягкие губы, его член внутри меня, и то, что мне нравилось это... Пока не оседаю вниз, горько заплакав, чувствуя лишь соленый вкус на раскусанных губах, хотя холодная вода по-прежнему льется с потолка. Это все не по-настоящему, ничего настоящего не осталось. Я еще больше одна, чем когда-либо. Даже хуже, чем в той вонючей комнате, в которой я пробыла, кажется, целую вечность, прежде чем обрела новый ад.       Я наполняю ванну теплой водой потому, что вижу выход в одном: покончить все так же быстро, как этот телефонный разговор. Но, все — что я имею — одноразовая бритва. Сдираю пластик, ломая оставшиеся ногти до крови, но я не чувствую боли. Отчего плачу еще сильнее, не в состоянии даже боль испытывать, настолько переполненная эмоционально. Не в состоянии даже убить себя, не прикладывая адских усилий, лишающих меня последнего самообладания. Но, когда я, наконец, освобожаю лезвие, я понимаю, что я не смогу себя убить. Я оцепенела от одной этой мысли, что все приложенные усилия для того, чтобы достать лезвие, не стоили абсолютно ничего. Что и это мне не нужно. Я неподвижно уставилась на руки, с собирающейся в них водой, в которой легко болталось острое лезвие. Я поняла, что я не смогу закончить все так просто, хотя меня отделял все один шаг. Я хочу жить несмотря на то, что со мной случилось. Это не может продолжаться вечно, уж лучше я доведу одного из них до своего убийства — чем закончу все сама. Я буду жить, чтобы увидеть свое спасение, которое рано или поздно будет, в каком бы виде оно не явилось — в жизни или в смерти.       И прежде чем я закончу осознавать эту новую истину, позволяющую мне вздохнуть с запредельной силой и ощутить себя другим человеком, найти себя в пучине переполняющих меня эмоций, страхов и боли, Джаред легко открывает дверь. Он улыбается, но этой улыбки я никогда не видела. Он впервые не вызывает у меня страх, но это не оттого, что я стала сильнее, что-то и в нем изменилось за эту ночь. Ни криков, ни агрессии, ни попыток вытащить меня из ванны или, наоборот, утопить. Ничего из его арсенала, хотя ему есть за что злиться на меня, за что ненавидеть меня: только дурак не поймет, что я хотела сделать с собой. Но на этот раз он был другим и поступил иначе. И его руки больше не обжигают меня, он легко убирает лезвие, которое тут же исчезает в его кармане, и нежно касается моего застывшего лица, при этом не вызывая и малейшего приступа отвращения, и тихо говорит: — Ведь только ты и я знаем, зачем он был нам нужен. Я не думал, что ты не спишь, в твоем случае камера оказалась бесполезна. Но потом я увидел, что ты плачешь. Но почему-то я рад, что ты все слышала. Я боялся, что ты сдашься, и теперь я жалею, что мог предположить такое, недооценить тебя.       Он дает мне что-то выпить из бутылки, которая возникла из ниоткуда, на что я легко соглашаюсь. Потому, что я не верю своим ушам, он будто все знает, он будто чувствует меня, будто ничто не остается без его внимания. Потому, что несмотря на то, что я наконец-то чувствую себя настолько живой за это время, я все еще в шоковом состоянии, не понимая что в действительности происходит. Кто он и кто я?       Тепло разносится по всему телу, озаряя мою голову темному еще одной вспышкой живительного света, и я засыпаю. А когда реальность вновь обрушилась на меня, я оказываюсь в салоне личного самолета, готового вот-вот взлететь и оставить позади все, что случилось в этом городе, в этом доме, в этой комнате.       А единственное, что он говорит, прежде чем я снова провалюсь в сон: — Теперь все будет по-другому…