Ночь Сказок

— Нет, — говорит Слепой и втягивает голову в плечи, готовясь к удару. И, как всегда, получает — недостаточно сильный, чтобы сбить с ног, но достаточно, чтобы причинить боль. Дверь комнаты хлопает ровно через столько же секунд после обжигающей боли, как вчера, и Слепой непроизвольно ухмыляется. Р Первый пунктуален до крайности. Каждый день он заходит в эту комнату с голыми белыми стенами — Слепой не может назвать точное время, но уверен, что оно одно и тоже — и приносит еду, к которой Слепой не прикасается. Каждый их разговор похож на предыдущий, как две капли воды. — Куда вы ее дели? — спрашивает Р Первый, и кончики его пальцев чуть-чуть дрожат. — Где Крестная? — спрашивает Р Первый, и его голос колючий, злой, не позволяющий увиливать. Он хочет услышать ответ и не собирается отступать. Он ужасно, просто невыносимо терпелив. — Скажи мне, где она. Слепой каждый раз отвечает одно и то же — а что ещё он может сказать? Не рассказывать же правду — да Слепой даже и не знает, как объяснить это человеку, никогда не бывавшему на Изнанке. Его наверняка просто запрут в психушке, откуда таким, как он, выход заказан. Поэтому Слепой отвечает «Нет» или просто мотает головой и получает пощечину. Р Первый бьёт несильно, но ощутимо, и уходит, оставляя Слепого одного на следующие двадцать четыре часа. Слепой ложится на пол, хотя в комнате есть кровать, и скребет ногтями линолеум. Боль разрастается внутри, совсем не в месте удара. Единственное, что ему остаётся — это лежать и терпеть. Время идёт медленно, даже слишком медленно, оттачивая свои коготки на Слепом, скорчившимся на холодном полу. В этой квартире нет часов, что, безусловно, порадовало бы Табаки, но для Слепого это — невыносимая мука, потому что часами поневоле становится он сам. Секундная стрелка — его сердце, и все бы было относительно хорошо, если бы оно колотилось о рёбра так же, как всегда, но оно бьётся неестественно медленно, и это ужасно, это больно, это противоречит жизни, это заставляет сжимать кулаки так, что на ладонях остаются красные кровоточащие лунки. Что бы сказали врачи, увидев Слепого в таком состоянии? Ненормально худого, как жертва Освенцима, покрытого красными пятнами, слишком большими для ветрянки, тяжело дышащего, блюющего жидкостью непонятной консистенции и настолько белого, что он сливается со стеной? Они бы сказали, что он умирает. Он на самом деле умирает. Он пытается сказать об этом Р Первому, но тот только кричит и трясет его, кричит и трясет. И бьет. Если это должно отрезвлять и приводить в чувство, то, видимо, Слепой уже перешел определенную черту, потому что ему всё равно. Р Первый не пугает его. Р Первый не делает ему больно, хотя, очевидно, пытается, и вовсе не из-за него Слепой скулит, как побитый пес. Это всё Наружность. Наружность пытается от него избавиться, она хочет его убить, она высасывает из него жизнь по крупице, сверяясь с его сердцем, как с часами. Он не может исчезнуть, не может сбежать в Лес, потому что впервые за всю его жизнь Леса нет. То есть вообще нет. Он пробует туда попасть и не может, и дело не в том, что дверь заперта или находится слишком далеко — ее просто нет. Не существует. Ему тяжело даже осознавать это, а уж ощущать... Как будто у тебя отняли половину тела или выпотрошили, как рыбешку. Как будто ты один во всем мире, и это не спокойное, уверенное одиночество, которое Слепой так любит, — это одиночество, напичканное страхами, которые раньше никогда ему не принадлежали, и болью, в три раза больше той, которую он обычно чувствует. Наружность окружает его со всех сторон, давит, сдавливает, пытается проникнуть внутрь, просовывая свои отвратительные щупальца между его рёбер. Слепой вызывает рвоту и избавляется от неё, но они оба знают, что это кратковременно и бессмысленно. — Чем это тебя тошнит? — слегка обеспокоенно спрашивает Р Первый. Наружность аккуратно сворачивает щупальца. — Что за пятна? — спрашивает Р Первый. — У тебя аллергия? — Можно и так сказать, — хрипит Слепой, харкая кровью. Наружность смеётся. — Почему ты такой бледный? — спрашивает Р Первый, заставляя Слепого вспомнить. Он правда пытался забыть, чтобы ничего не мешало ему сопротивляться, но одно брошенное слово уничтожает построенные барьеры. Наружность видит это. Наружность смеётся. Когда Слепой не может пойти в Лес, у него всё равно всегда остаётся, куда пойти. Есть такой человек — он называет Слепого Бледным, но не потому является особенным. А почему, Слепой и сам не знает. Знают все вокруг — но не он. Может, дело в том, что они с самого начала были вдвоём против всего мира. Такие вещи, пережитые вместе, всегда очень сближают. Слепой иногда задается вопросом, по какой причине Лось отдал новичка под присмотр именно ему — человеку, который поначалу не мог позаботиться даже о себе? Было ли это неосмотрительностью, или же Лось глядел далеко вперёд, угадывая в их будущем то, чего они бы никогда не увидели сами? Слепой не знает. Он, на самом деле, не так уж и хочет знать. Главное, что Сфинкс есть у него. Сфинкс позволяет класть голову себе на колени. Сфинкс забирает часть ответственности за обитателей Дома. Сфинкс не ругается, когда он ест штукатурку. Сфинкс ругается, когда его ноги в крови. А сейчас Слепой лишен и этого. Лишен поддержки, заботы, даже элементарной возможности слышать голос Сфинкса, чувствовать рядом его плечо и касаться пальцами его губ, поднося к ним сигарету... Наружность смеётся. «Окей, ты победила!» - кричит Слепой внутри себя, и голова содрогается от этого крика. Сегодня, когда Р Первый придёт, он расскажет. Уже наплевать на тайны и на то, что ему придётся нести ответственность перед людьми, которые ни черта знают о Доме, о его мире… Они и о своём мире не знают ровным счётом ничего. Они не судьи Слепому, но он согласен предстать перед ними, только бы всё это наконец закончилось. Он не открывает рот, когда Р Первый заходит – не в его правилах делать ход первым. У вторых всегда преимущество. Мужчина вздыхает, и сегодня в его дыхании, в его походке Слепой видит что-то ещё. Как будто… как будто он тоже хочет вернуться. Он не говорит свою обычную фразу, которая уже пропахла злостью и самой Наружностью. Он ещё раз вздыхает и говорит другое: - Ну ладно, Слепой. Поехали Домой. И облегчение, которое испытывает Слепой, смешивается с другим чувством: как будто Р Первый такая же часть Дома, как и он сам. Как будто его там тоже кто-то ждёт.