ЛЕТО В НОРВЕГИИ

Вопрос был только один: кто? Кто выиграет первые гонки – прологи на десять километров у женщин и пятнадцать у мужчин соответственно свободным стилем. Сбудутся ли предположения? Шарлотта и Маркус ходили в явных фаворитах. Средние дистанции коньком – их дисциплины. Гонки сложились драматично для обоих. В итоге Шарлотта стала в первый же день соревнований Олимпийской чемпионкой, Маркус – только четвертый – самое обидное место из тех, которые только могли бы быть. Вечером, как полагается, яркое награждение, праздник, шампанское; кругом веселье, чествование, радость всей Швеции… но Маркус снова был темнее тучи. Он ненавидел всех подряд. Одно радовало – Нортуг был чёрт знает где на сорок первом месте в роли статиста. Пожалуй, знание этого было единственным фактором, который имел положительный окрас для него. Хелльнер еле-еле держал себя, чтобы не набрать смс с каким-нибудь жгучим текстом и задеть Петтера. Очень хотелось. На награждение Шарлотты он не пришел. И на праздновании в шведском доме его тоже не было. Полностью погруженный в себя Хелльнер не удостоил своим вниманием никого. Шарлотта постоянно искала глазами его, и в очередной раз, когда Маркуса ни в какой стороне не было, она только тяжело вздыхала, взмахивая руками; опускала голову, смотря куда-то в пол мимо ног, и натянуто улыбалась. Конечно, кто бы спорил, радость от победы была – не каждый день выигрываешь Олимпийское «золото», а вот, что такое радость от жизни – девушка давно забыла. В душе она всё время надеялась, что в следующее мгновение, когда она откроет глаза, Маркус появится перед ней, сверкнет улыбкой, обнимет… и каждый раз снова и снова разочаровывалась. Ожидание тянулось сильно долго. - Шарлотта, - Анна невесомо коснулась ее плеча, - ты… Шарлотта покачала головой. - Я ничего не могу с собой сделать, - расстроено ответила Калла. - Я думала, что, выиграв, я смогу отвлечь себя от всего, что свалилось на мои плечи, что буду радоваться, ведь, чёрт возьми, Шарлотта Калла, ты счастливица, Олимпийская чемпионка! – протороторила она. - Но я ошибалась. Да что там ошибалась? Я ошибаюсь во всём, Анна. Ничего не поддается моему сознанию. Я медленно схожу с ума… - Это не правда, - ответила Хааг. – Иди к нему, ты нужна ему сейчас больше всех на свете. Не нам здесь, а ему. Когда всё закончилось, Шарлотта устало брела по коридору гостиницы. Приглушенный жёлтый свет от ламп клонил в сон, тяжесть в ногах, ноющая боль в мышцах. Калла остановилась около того самого номера, долго смотрела на дверь, никак не решаешь постучаться к Маркусу. Она чего-то боялась. Даже после слов Анны о том, что Хелльнер любит её и поэтому медленно теряет рассудок, Шарлотта не могла просто так прийти к нему и всё рассказать. Был некий психологический барьер, который нужно было переступить. В голове раз за разом предательски всплывал тот эпизод, когда она ему отказала, в грубой форме прося покинуть её и не вспоминать. Девушка закрыла глаза и глубоко вздохнула, собираясь с силами. Когда-то нужно было во всём объясниться, когда-то нужно было поставить точку или же дать начало новому счастью. Она сняла с шеи медаль, зажав её в руке, и медленно, с большими интервалами постучала по двери – глухой звук разнесся по коридору. Сердце быстро забилось, и девушка закусила губу. Она ждала. Маркус молча открыл дверь, и Шарлотта зашла без приглашений, делая пару шагов. Он беззвучно осел на кровать, сложив руки перед собой, опустил голову. Маркус ни секунды не смотрел на неё. Его вид был хуже, чем когда либо: впалые щеки, тусклые глаза, плечи немного наклонены, несвойственная спортсмену сутулость. Он увядал. Единственное спасение было только в ней. И как сложно было сказать об этом. Их разделяли всего-то несколько слов. - Маркус… - запинаясь, прошептала Шарлотта. – Мы… - Я бы предпочёл остаться один, но раз уж так. Я всегда рад тебя видеть. - Маркус, я всё знаю, - сказала девушка. Нависла разрезающая тишина. Шарлотта пошатнулась, собственные слова отозвались в сознании, она кратко, но глубоко вздохнула, будто испугавшись. Воздух разом осушил горло. Хелльнер же резко поднял голову, желая уже говорить или даже негодовать, но Шарлотта, заметив это, так же резко остановила его, двигаясь ближе, при этом откидывая медаль из рук куда-то в сторону на диван. Медаль не пропадет, а вот Маркус… - Я тоже люблю тебя, - добавила она и застыла на месте, прямо перед его коленями. Маркус, который уже хотел начать кричать, тут же изменился в лице. Его передёрнуло, он расширил глаза, делая удивленный вид. Затем, как будто заново познавая мир, он протянул руки и коснулся ладоней Шарлотты, боясь взять их в свои. Девушка аккуратно улыбнулась ему, когда он смотрел на неё. Внутри него заново рождался новый смысл жизни, всё расцветало, солнце засияло в душе. Эти четыре слова стали спасением, он уже никогда не надеялся услышать их. Это был сон наяву – самый приятный, который только мог он увидеть. «Она твоя! Только твоя! Протяни руку, ощути её теплоту, ощути её доброту! Почувствуй любовь!» - закричало бешено бившееся сердце. - Давай забудем всё неприятное, что между нами было. Давай, начнем всё с начала? – Шарлотта коснулась пальцами его щеки, проведя до губ; остановилась, нежно поглаживая. Не дожидаясь каких-либо ответов, она лебедем сделала пару шажков, присела на кровать рядом с ним, и без разговоров обняла. Взаимных жестов долго ждать не пришлось. Поняв, что она говорит все серьезно, Хелльнер зажал её в своих крепких объятиях, утыкаясь лицом куда-то в плечо. От осознания счастья вдруг потекли неконтролируемые слёзы, и он поспешил быстрее унять их, пока девушка не увидела. Всё отошло на второй план, и четвёртое место на время забылось, как самый страшный кошмар. Перед ним оказалась женщина, которую он смог полюбить так, как не любил никогда ни одну. Она даровала ему успокоение, она собрала из кусочков его разбитое сердце – из самых мельчайших, из самых болезненных. Она просто стала самой лучшей для него. Других таких не было. Эта была его Шарлотта, о которой он часто говорил: «Она наша, шведская!» и загадочно улыбался при этом. И теперь она осталась его, шведской. Любимой. Единственной. - Я никогда не думал, что это будешь ты… - Это буду только я, - ласково сказала она. - Тихо, - протянула Шарлотта, легко касаясь пухлых и теплых губ. Она застыла в забвении, стоило только почувствовать вроде давно уже и знакомые, но заново сладкие губы. Это стал самый лучший поцелуй в ее жизни. От него трепетала душа, от него стало так хорошо, что Шарлотта забылась. Она утонула в мгновенно охватившей их страсти, которая стремительно сменила все нежности. Эта страсть разгоралась между ними долгие месяцы, и, наконец, пришло время выпустить её всю наружу. Так было надо – ведь оба терпели слишком долго, слишком больно было находиться рядом друг с другом и в боязни молчать. - Ничего не говори, - попросила Шарлотта. – Просто сделай. Я знаю, как долго мы хотели этого. Я знаю, какая цена была у тех поцелуев. Я была глупой, не понимала тебя. Теперь я твоя. Без остатка. Прости меня за всё. И Маркус не сдерживался, лаская девушку. Мягкие руки обхватывали за оголенную спину, только привлекая ближе к себе, и Шарлотта плавно, покорно поддавалась ему, лаская в ответ. Они сплеталась в порыве любви, и чувствовали нереальное счастье. Тела медленно расслаблялись, отзываясь приятными ощущениями. Шарлотта закрывала глаза, выгибалась. С губ обоих срывались тихие стоны и редкие слова. Они были на небесах. Наверно, стоило пройти через всё те страдания и разочарования, чтобы в награду получить блаженство. Неприятности забылись в одну секунду, растворяясь в яркости ощущений. Слепящая любовь поглощала, совладать с собой не представлялось возможным. Теперь только движения по инерции, как будто изведанные уже много раз, но всё такие же новые и манящие, а под конец – все самое эмоциональное и будоражащее. - Ты идеальная, - шептал Маркус на ухо обжигающими словами. – Таких больше нет. Я люблю тебя, Шарлотта, за всё, что ты для меня сделала. За то, что не оставила тогда одного, за то, что не дала мне сойти с ума, когда… - Не вспоминай, не надо, - ответила Шарлотта, складывая руки где-то в районе груди и ложась ему на плечо. Он притянул девушку к себе, поглаживая пальцами по боку; иногда целовал, когда слова были особенно нежными. Он дарил ей себя, познавая вновь давно подавленное чувство. Он обрёл свободу и новый смысл в жизни. И он знал, ради кого он будет бороться. Гнал, смотрел, ждал и не знал. И рядом никого, кроме Кайи не было, кто мог бы помочь совладать с нервами. Да как тут помочь? В таком положении уже ничто не поможет! Двадцать долгих километров, четыре огневых рубежа позади, теперь всё решит только время. Гадать бесполезно, считать бесполезно, даже думать – и то бесполезно! Это тот спорт, где может все решить любая осечка. И это – Олимпийские Игры, где все борются до последнего. Эмиль смог прочувствовать полностью, что такое стать чемпионом. От начала до конца. От первых движений по трассе до последних секунд последнего финишировавшего. И это по-настоящему было круче, чем обычные гонки на кубке мира. Особенно тогда, когда решается твоя судьба, когда ты – в десятой доле секунды от проигрыша, от славы, всенародного обожания, от всего. Свендсен смотрел на экран, нервно перебирая пальцами. Он уже знал не понаслышке после спринта, что такое из-за одного лишнего промаха быть скинутым с первого места. Он внимательно следил за каждым оппонентом, за каждым временем… в голове перемешались сотня цифр и десяток фамилий. Напряжение было таким, что Эмиль чуть ли не кричал от эмоций. Кайя стояла рядом с ним, аккуратно сложив ему руки на плечи, и пыталась отчаянно сдерживать, когда Эмиль начинал ели сгибаться, закрывая руками лицо, или подпрыгивать, глубоко набирая воздух в лёгкие. Все действия были совершенно неконтролируемы, адреналин так и зашкаливал. - Эмиль… Эмиль… - с определенной частотой повторяла девушка. Да ей и самой было держать себя трудно. Всё же не чужой человек был с ней рядом. Она тоже тряслась, смотря на стрельбу других спортсменов, и так же считала секунды у каждого на финише. Девушка пальцами крепко сжимала плечи Эмиля, иногда даже становилось больно, и Эмиль инстинктивно морщился без мысли скинуть её ладони со своих плеч. А потом всё закончилось, и реальных претендентов на первое место не осталось. В глазах на мгновение всё поплыло, потом сфокусировалось; Эмиль резко обернулся и обнял Кайю, когда на ярком экране за спиной светился финишный протокол. Та могла только счастливо улыбаться за него. Он – Олимпийский Чемпион. Вскоре к ним в смешанную зону подошел завершивший свою гонку Тарьей. Это только с виду объятия казались дружескими, последовало заметное касание щекой к щеке, ставшее негласным символом совместного счастья. Теплота кожи среди легкого мороза и мелкая искорка, проскочившая в эту секунду. Кайя в очередной раз умилялась им, и уже было хотела растягивать, когда парни слишком долго были прилипши друг к другу. - Эмиль, я не знаю, каких найти слов, чтобы поздравить тебя с этой победой! – радостно проговорил Тарьей. – Ты смог. Ты самый сильный, Эмиль! И я… я тебя… Бё весь светился. В голове даже мыслей не было о своем месте за двадцаткой сильнейших. - Тарьей, - осекла его Кайя. - Да. Вы все поняли, что я хотел сказать! – рассмеялся он. Свендсен расплылся в широкой улыбке. Он посмотрел в глаза Бё всё такие же влюбленные и ясные, и улыбнулся ещё раз. Любые его слова были бессмысленны. Они рассыпались о важность и значимость события. За себя и Норвегию – он смог. Он победил. Потом была цветочная церемония, завершавшая соревновательный день. Эмиль с легкостью поднимался на пьедестал получать цветы, словно и не бежал двадцати километров и не нервничал на стрельбе. Теперь он мог точно сказать, что у него в жизни есть всё, и он добился этого непосредственно только персональным трудом. У него есть золотая медаль Олимпийских Игр, у него есть хорошие, верные друзья, которые никогда не бросят и не оставят в беде; у него есть любимый человек – самый дорогой, самый ценный, его сокровище, с которым они вместе прошли через десяток испытаний. Он был просто счастлив. Кайя и Тарьей стояли рядом чуть позади людей с камерами и смешенной зоны. Девушка скрестила руки на груди, свободно дыша. - Ты сам-то как? – спросила она у Тарьея. – Не обидно? Ведь мог и лучше. - Может и мог, - пожал плечами Бё, - но как говорит Эмиль: я молодой, у меня ещё всё впереди. Я явно не был фаворитом гонки, нужно смотреть объективно. Возможно, обидно совсем немного, зато как радостно за него! Кайя, - он полубоком развернулся к девушке и с придыханием произнес имя, - ты не представляешь, как радостно! Мы ради этого столько терпели. - Да знаю я уж вас, - отмахнулась Экхофф, прищуриваясь. - Он всё тебе сдал, да? – поведя бровью, спросил Тарьей. – Болтун. Не может свои чувства в себе держать. Если Свендсен влюбился – об этом знают все! – усмехнулся он. День был долгим и поистине насыщен событиями. Час отдыха после стадиона пролетел незаметно в ресторане в обществе команды. Эмиля поздравляли. Потом было вечернее награждение, когда вручали медали; после него – недолгая вечеринка в норвежском доме, на которой можно было расслабиться окончательно, предвкушая те минуты, когда с Тарьеем они останутся одни. Так уж получалось, что ни минуты свободного времени наедине не удавалось вырвать. Даже перед тем, как ехать на награждение, в их номере крутилась Кайя, помогая Эмилю. Был уже поздний вечер, когда Эмиль и Тарьей вырвались из толпы; Свендсен отвязался от стаи журналистов, которые буквально преследовали его с кучей вопросов; ото всех, кто им мешал. Эмиль пропустил Тарьея в номер, и тихо захлопнул дверь, без сил прижимаясь к ней спиной и опуская голову. Бё, не выжидая ни минуты, тут же оказался рядом с ним. Он видел, как Эмиль устал, он видел, насколько тот опустошен. Так всегда бывает: после ярких эмоций наступает момент полной отрешенности и невозможности больше радоваться. Наверно, в этом заключается моральное удовлетворение: сначала получить всё, беситься, стоять «на ушах», а потом не чувствовать своих ног, не чувствовать рук, не слышать, как бьется собственное сердце, и быть будто в прострации. Обязательно нужен был отдых. Тарьей сложил руки на плечи Эмилю и прижал его крепко к себе. Он обнимал Свендсена, легко, невесомо поглаживая по шее, а тот только устало наваливался на него. Тарьей его держал. Было очень тепло и спокойно друг с другом, именно так, как хотели почувствовать оба долгие дневные часы. - Я ужасно вымотался, Малыш, - проговорил Эмиль. – Я без сил. - Я тебя понимаю, - мягким грудным голосом отозвался Тарьей, - поэтому, давай-ка ляжем спать, а утром… утро будет только для нас, - он подмигнул, и Эмиль улыбнулся. - Какой ты у меня находчивый, - ответил он. Перекинувшись еще парой слов и несколькими краткими поцелуями, Эмиль и Тарьей вскоре оказались в кровати, и буквально через пару минут спали без чувств. День закончился, а имя навсегда осталось в истории. Петтер увидел спины лидирующей группы и бросился догонять. До финиша олимпийского дуатлона оставалось совсем ничего, и это был последний его шанс, чтобы вырваться вперед и одержать желанную победу. Он был однажды уже «третьим» и был недоволен таким положением – третье место явно не для него. С каждым разом гонок оставалось всё меньше, возможности соответственно тоже, нужно было «рвать». Сейчас или никогда. Три километра до финиша. На этом рывке решалась судьба гонки. И вот через пару минут он уже мчался с лидирующей группой, мчался, чтобы стать чемпионом – Нортуг уже нисколько не сомневался – в финишном спурте ему просто нет равных. Силы рассчитаны буквально на метры. Сейчас нужно «отсидеться» за спиной, а потом рвануть вперед со всей дури. И всё. Но… Секунда, ещё одна. Резкий мимолетный трещащий звук ломающегося материала, мгновенная потеря скорости, и вот Петтер видит перед собой убегающую вперед фигуру Хелльнера, а сам не может сделать ни-че-го. На финише только одиннадцатый. Отчаянье, злость, желание сделать кому-нибудь больно. Всепоглощающая ярость. Крутящиеся в голове слова Терезы Йохауг о том, что стоит быть внимательней, ведь Маркус колкими выражениями может не ограничиться. И он – человек в белой форме, которого он однажды любил, которого боготворил, жил месяцами в Швеции ради него – Олимпийский чемпион. Наверное, такова цена победы. Наверно, это расплата. Хелльнер, конечно, потом еще долго оправдывался перед журналистами, мол, всё произошло случайно, попался под ногу, и ломать палки Нортугу в его планы не входило. Само собой, Петтер так не думал, ни единому слову не верил. Может, это ирония судьбы, что всё приключилось именно с ними двумя, а не с кем-то ещё. Эта история полностью возложена на их самосознание и совесть, и как было на самом деле уже никто и не узнает, только в сознание Нортуга была поставлена очередная галочка о полном сумасшествии Маркуса. Он был потерян, растоптан о свои действия. Столь мерзкого и низкого поступка Петтер не ожидал даже от него. Нортуг после гонки быстро собрал свои вещи и покинул расположение стадиона при первой же возможности. Видеть всё, что разворачивалось перед ним, не хватало нервов. Резкий замах – и вот громкий звук бьющегося падающего стекла поразил слух. И за ним ещё несколько раз повторилось подобное с крайне короткими перерывами. Четыре бокала для шампанского разбились в осколки – мелкие, острые, с колющими краями. Они осыпались на пол, отскакивая, разлетаясь вокруг в стороны, и легли мертвым грузом на плиточный пол, блестя под светом ламп. И снова тишина: поражающая и вызывающая бессилие, от которой невольно начинаешь сходить с ума. Было ощущение, что так разлетелась жизнь. Одним мгновением. Вдребезги. Всё, ради чего он жил, чего добивался долгое время, разбилось на эти мелкие осколки, которые никоим образом невозможно собрать. Петтер осел на пол перед ними и взял один в руку, долго смотрел на него, после чего обреченно откинул в сторону. Еще раз бряцающий звук дал по ушам. Теперь это просто мусор. Ненужный и бесполезный. Из глаз полились слёзы, и он закрыл лицо руками, впиваясь пальцами себе в волосы, тряся себя за голову. Он сжал крепко зубы, когда захотелось кричать, прикусил губу чуть ли не до крови. Он ненавидел весь чёртов мир. Он ненавидел всех! Он не знал, для чего разбил эти бокалы и в чём виноваты они. Просто приступ мгновенной ярости охватил его от макушки до пят. И единственный способ выпустить пар заключался в них. Попались под руку, став его жертвой. С Петтером случилось самое жуткое, что может произойти: тихая истерика, направленная на разрушение себя изнутри – время, когда от перенапряжения и моральной и душевной опустошенности сила воли выключается, и остается только одно желание. Вскоре Петтера окружили Эмиль, Тарьей, Тереза и Кайя. Первое время они просто смотрели на него, изредка переглядываясь друг с другом и пожимая плечами. Они знали из-за чего, но не знали что делать. Пожалуй, все четверо впервые были настолько растеряны. А Нортуг продолжал сидеть, склонив голову. Теперь он уперся руками в пол перед собой, скинул на глаза волосы и снова был неподвижен. Как скульптура. Скульптура, посвященная отчаянью. - Я бы этого Хелльнера сама к чёрту отправила, - еле слышно пробубнила Тереза. Три взгляда сосредоточились на ней. - Вы ничего не подумайте, - продолжила она, - но этот его Маркус - законченный псих. Думаю Эмиль, - она качнула головой в его сторону, - ещё помнит. Все шведы друг друга стоят, - гневно добавила девушка. - Его надо увести из банкетного зала, пока он ещё чего не натворил, - предложила Кайя, показывая рукой на стеклянные осколки. - К нему сейчас опасно подходить. Он не в себе. Боюсь, он даже нас не слышит, - закончил Эмиль. – Это называется аффект. Иногда так бывает. Эмиль сделал шаг вперед и коснулся плеча Петтера. Тот резко дернулся, и Свендсен отпрыгнул назад, будто его ударило током. Тарьей, Тереза и Кайя от неожиданности только успели широко раскрыть глаза. - Вот видите, - сказал Эмиль, поджав губы. - Но мы же не можем его оставить здесь просто так! – Кайя, которая всегда была образцом равновесия, спокойствия и понимания, не выдержала первая. Девушка яростно взмахнула руками вверх, и срывающимся голосом чуть ли не прокричала эти слова. – Кто мы, в конце концов? – задалась она вопросом, посмотрев на каждого, кто стоял рядом с ней резким взглядом. – Мы команда? Мы норвежцы? – спросила она всех по очереди. - Или так, мимо проходили? Только ты, Эмиль, и ты, Тереза, можете помочь ему лучше, чем кто бы то ни было ещё! В итоге, Петтера всё же поднять удалось. С силой и боем. Да таким, что Эмиль и Тарьей на пару еле сдерживали Нортуга за обе руки. Он брыкался, пытаясь вырваться от них и добить оставшиеся четыре бокала, стоявшие на столе; он кричал, что было голоса, чтобы его оставили одного и не трогали еще долгое время, а девушки испуганно оборачивались по сторонам, молясь о том, чтобы никто их не услышал. Картина была не самой приятной, наверно, самой жуткой за всю Олимпиаду. Она надолго осталась в памяти каждого, кто присутствовал в этот момент. Все пятеро по прошествии десятка минут оказались, наконец, в номере, захлопнув дверь и для надежности закрыв на замок. - Оставьте меня одного, оставьте меня одного… - так и звучало из уст Нортуга. Петтер после каждого слова запинался, иногда не договаривал фразу. Его голос был хриплым, сорвавшимся. Его движения были резкими, но не уверенными. Когда он понял под напором Эмиля и Тарьея, что сопротивляться больше не стоит, и они все хотят так, чтобы было лучше, он, повинуясь, шел, тяжело переступая с ноги на ногу и, оказавшись в комнате, быстро упал на кровати поперёк. Он не чувствовал себя, тело не слушалось голову. Была невыносимая слабость. Грань между реальностью и нервным помешательством была стертая. Сейчас Петтер спокоен, хотя бы только внешне, но через секунду он снова взрывался, снова просил, снова умолял. Он не знал, с чего он взял, что в одиночестве ему будет лучше и проще. Загонял с каждой секундой себя в угол всё дальше и дальше, и пространство, которое становилось всё меньше, вдруг только сильнее начинало давить. Голова не соображала трезво. Петтер как-то сильно просто позабыл о том, что обещал себе перед Олимпиадой. «Наверно, это я слаб, а не он, - подумал Нортуг, когда стал медленно приходить в себя, когда истерить просто не было возможности. – Пусть таким идиотским способом он нашел себе путь выиграть, но он же выиграл! А победителей не судят, им преклоняются! Уверенно, даже, возможно, это красиво смотрелось на финише. А я? Устроил чёрт знает что! Поддался на его унижения! Я что, не гордый что ли?..» - Петтер, послушай, пожалуйста, нас, - его размышления прервала Тереза. Он поднял голову и посмотрел на нее. Девушка стояла, прижавшись к стене и болезненно уперевшись руками в колени. – Всю осень и зиму до Олимпиады ты тратил свое время на нас, выслушивал длиннейшие рассказы о том, что нас тяготит. Помогал. Теперь пришло время расплатиться с тобой той же монетой. Теперь мы должны помочь тебе справиться, - говорила она. – Это то, что ты называешь одной большой норвежской семьей. - Мы любим тебя, Петтер! – в один голос добавили Тарьей и Эмиль. – И знаем, и верим, что на этой гонке жизнь не кончается! Впереди много стартов, в каждом из которых фаворит ты! – теперь говорил только Эмиль. - Где твоя уверенность, которая была раньше? – напористо спросила Тереза. – Кто говорил, что только мы можем показать миру, в какой стране живут Короли? Ты что, хочешь сдаться ему? Просто так проиграть бой? Не-е-ет, это не ты. Я знаю другого Петтера Нортуга! Самоуверенного! Который не сдается просто так! Стремящегося только к победе! Неужели это не делает тебя только сильнее? - Ляг костьми на лыжню, Петтер. Слышишь? Бейся до последнего метра. Покажи, в конце концов, этим шведам, свою цену! Мы всегда будем бороться с ними. Ненависть никуда не исчезнет. В Швеции всё время будут считать нас дикими людьми с гор5, но они сами ничуть не лучше. Просто выйди и сделай, как это делают десятки спортсменов. Просто докажи. Не мне, не Тарьею или девчонкам, не журналистам, не тренерам, а докажи самому себе, что тебя ничем не сломать! - Послушай Эмиля, - Тереза подошла к нему, ощутимо тряся за плечи. – Тебе под силу выиграть негласные соревнования между вами. Конечно, после этих слов Нортуг оживился. Он сел на кровать, свесив ноги, и протянул руку ладонью вверх. - Одна команда? – переспросил он, и улыбка робко пробежалась по его губам. - Одна! – хором ответили все, складывая руки ему на ладонь. Через день был командный спринт. Отдохнувший Петтер выходил на дистанцию только с одной мыслью: закатать в снег всех. После того, как в полуфинале чудесным образом «отвалились» шведы, сомнений, кто выиграет, почти не осталось. Он только гадко блеснул ухмылкой перед проходившим мимо него Маркусом. Петтер Нортуг и Остейн Петтерсен на пару стали Олимпийскими Чемпионами. Но борьба на этом не закончилась: Петтер поставил для себя иную цель – выиграть оставшиеся гонки, а лучше всего, самую длинную дистанцию – Олимпийский Марафон на пятьдесят километров. Только в этом случае он будет удовлетворен полностью. 5. Многовековой стереотип шведов о норвежцах.