х х х
Наутро Чарльз единственный, кто готовит завтрак, и, зайдя на кухню, Эрик выгибает бровь. - Доброе утро, - приветствует тот. - Большой день. Эрик думает о том, как сильно Уэсли прижимался к его губам своими. - Точно, - отвечает он. - Дети еще не встали, но я решил, что нам стоит основательно подкрепиться перед тем, как отправимся рисковать жизнями. - Сражаться на полный желудок не лучшая идея, - машинально замечает Эрик. - Все хорошо, друг мой? – Чарльз отрывает глаза от яичницы на сковороде. – У тебя вновь отсутствующий вид. - Я в норме, - слишком быстро произносит Эрик и пытается привести мысли в порядок. – Я… это важно для меня. - Знаю, - робко касается его руки Чарльз. – Мы собираемся остановить его. - Я собираюсь убить его, Чарльз, - не двигаясь, отвечает он. – Ты должен знать. Чарльз вздыхает. - Желал бы я, чтобы это не было тем, в чем ты так отчаянно нуждаешься. - Думаешь, я хочу чувствовать что-то подобное? - Не знаю, Эрик, - Чарльз зарывается пальцами себе в волосы, еще больше взъерошивая их. – Иногда я задаюсь этим вопросом. Эрик внимательно смотрит на него. - Я то, во что меня превратили, - говорит он после паузы. – Я не могу ничего изменить. - Первое, что всегда можно изменить, - тихо, но с нажимом произносит Чарльз, - это мы сами. Эрик выдыхает. Чарльз узнает, верно же? Или нет; как сложатся обстоятельства. Чарльз бросает ему последний взволнованный взгляд, прежде чем обернуться к спустившейся вниз остальной части команды.х х х
У Уэсли есть воспоминания о жизни, которую он вел только наполовину. В основном, он почти не расстроен этим фактом. В некотором роде он даже ощущает облегчение, ведь имеются только воспоминания, а не сам опыт, который на раннем этапе жизни, после смерти Брайана Ксавьера, был не слишком-то счастливым. Однако же порой, когда он думает о том лете в Чикаго (потом в Моравии и затем снова в Чикаго), то развлекается представлением о том, каково быть кем-то большим, чем полу-личностью. Но в итоге все равно каждый раз приходит к выводу: лучше быть годной частью, чем сломленной цельностью.х х х
Хотя… Куба. Куба – это паника. Первое столкновение с Шоу заставило детей повзрослеть, но оно потребовало от них стать бойцами, а воины они никакие. Чарльз приложил все усилия, чтобы вести, чтобы задействовать их возможности, но вот самолет подбит, терпит крушение, и совершенно неуместная мысль — — надо было убить эту сучку Фрост, когда имелся шанс — — перед тем, как ошеломляет толчок, и самолет с субмариной падают вниз в головокружительном месиве вращающейся шрапнели, и Эрик рядом, прижимая к полу, оберегая всех, оберегая Чарльза. Когда мир перестает вертеться, Эрик осторожно выпускает его и пристально, даже заботливо, смотрит. - Ты проводишь меня в лодку? – спрашивает он. - Я буду с тобой постоянно, - обещает Чарльз и не знает, как трактовать минутную вспышку сомнения от Эрика перед выходом из обломков самолета. Но ему некогда раздумывать об этом. Команда Шоу перегруппировывается, и судя по кораблям на горизонте, время истекает. Он призывает себя выбросить из головы безумие войны и поднимает пальцы к виску. Пока дети бегут к полю битвы, Чарльз использует зрение Эрика. Рубка управления, коридор, комната. Черная дыра пустоты за стеной, которая внезапно — открывается, кристаллическая, и вот он, Шоу, сияющий не только яростью. Эрик двигается вперед, как мотылек на пламя. - Эрик, - Рот Шоу искривляется под шлемом. – Как приятно видеть тебя снова. Чарльза окатывает волна боли, отчаяния и ненависти от Эрика, и затем — Пелена. Чарльз ждет с колотящимся сердцем, принимает отзвук сигнала, протравленного страхом, и зовет. Вот оно! Что бы ты ни делал, продолжай, я почти могу тебя слышать! Он получает вспышку недоверия в ответ, но игнорирует, фокусируясь на том, чтобы дотянуться, выжидая, когда разум Шоу станет виден ему — Вот оно. Шлем снят, и он проскальзывает внутрь, захватывая контроль над новым разумом, и потом — Холодная, чуждая уверенность. Чарльз чувствует, как она омывает сознание Эрика и неожиданно все исчезает, ее больше нет. Чарльз смотрит на Эрика глазами Шоу, видит его выражение лица за металлом, и ему не нужно читать мысли, чтобы понять дальнейшие действия. В приступе паники он хлопает ладонью по разломанному корпусу самолета, зажатый в пугающих границах извращенного разума Шоу. - Эрик! Нет!.. Он не услышан.х х х
Шоу кричит. Монета как провод от детонатора, горящая дорожка раскаленных добела углей, которая взрывает и опаляет его рассудок. Монета пробивает череп Шоу, разрезая нервные окончания и сжигая нейроны, оставляя за собой черный пепел. В разуме Чарльза это воспламеняет все запертые двери.х х х
Есть что-то очень темное, глубокое и удовлетворяющее в медленной неизбежной смерти. Эрик наблюдает, как исчезает монета и думает: «Я никогда не подберусь к покою ближе, чем сейчас». Окровавленная монета звякает об пол, и Эрик поднимает пустую оболочку Шоу, чтобы предъявить новому, светлому миру.х х х
Когда они были маленькими и еще жили в Вестчестере, Рейвен всегда любила просторность этого дома, идеальную для пряток и прочих игр, и то, как она с Чарльзом резвилась здесь. Она знала, что из-за родительского безразличия и изоляции ему было плохо без нее в этих слишком больших, слишком одиноких комнатах. Размышляя в детстве, ей казалось, что это и явилось причиной, по которой Чарльз в первый и последний раз сорвался на Курте. - Нет! Курт взглянул на него сверху вниз так, словно тот сошел с ума. - Что «нет», парень? - Не ходите туда. Это комната папы. Курт презрительно усмехнулся. - Больше не его. И это теперь мой дом, не так ли. Чарльз рыкнул, юное лицо пошло красными пятнами от злости. - Но не это. Это – комната моего отца. Не открывайте ее. И Курт, на мгновение рассерженный и объятый страхом, отшатнулся назад, впадая в пугающее поддельное равнодушие и неуклюже уходя, словно ноги не принадлежали ему. Чарльз проследил за ним взглядом, пока тот не скрылся за углом, опустил плечи и заметил Рейвен, подсматривающую из укрытия. - Ему нельзя, - беспокойно ответил он, будто это все объясняло. – Комната не для него. Рейвен кивнула, сделав вид, что поняла. Ее страшили способности Чарльза, но не отпугнуло то, что он сделал с громилой Куртом. Она подумала, что, возможно, Чарльз хотел предотвратить ощущение того, как дом увеличится еще больше. Это звучало здравомысляще - не стоило открывать многочисленные комнаты. Вскоре после происшествия Курт стал еще жестче, Шэрон болела чаще, но сколько бы ссадин не появлялось на запястьях и животе Чарльза, он так и не позволил отпереть дверь. - Это комната моего отца, - повторял он раз за разом. Когда Рейвен подняла эту тему после Оксфорда, то не смогла ничего вспомнить. И когда спросила Уэсли… Что ж. - Это комната Брайана, - произнес он. После паузы: - Теперь она моя.х х х
Эрик говорит свою речь словно одержимый, но Чарльза больше всего на свете пугает то, что он одержим верой. Чарльз бросается на него, и снаряды застывают в воздухе, но этого недостаточно. Эрик швыряет его на песок, но после пережитой смерти Шоу удары практически не чувствуются, они ничто… их недостаточно. Бомбы устремляются к тем, кто их запустил, и Эрик ведет их как бог мести. Чарльз стонет на земле, голова все еще пылает после гибели разума Шоу, и он мыслит урывками. Я не знаю, смогу ли.х х х
Из-за разваливающихся дверей раздается голос, который он едва-едва узнает и который шепчет: Тогда позволь мне.