И вспыхнули сосны смолистым огнем

Первые десять минут в машине МакКей молчал, не отрывая взгляда от дороги, и Шеппард преимущественно смотрел в окно, беспокойно теребя ремень безопасности. Все было непривычно: Шеппард не припоминал, чтобы в ближайшем прошлом он сидел не за рулем, пристегнутый, в чистой, только с небольшими естественными складками одежде. Странно было смотреть на знакомые улицы и дома, мимо которых он так часто проезжал в обе стороны, и думать, что, может быть, это последний раз, когда он их видит. Пессимистом Шеппард не был: кроме загробной жизни, есть еще много разных мест на Земле и, как выяснилось, не только на ней. Вдруг его занесет куда-нибудь, где ему непреодолимо захочется остаться? В свете событий последних недель самая причудливая фантазия уже не казалась такой невероятной, как раньше. Шеппард тихонько вздохнул и расслабленно сполз пониже, засовывая руки в карманы и улыбаясь. Они проезжали мимо сквера, где мальчишки истязали скейты, и МакКей немного сбавил скорость. Шеппард бросил на канадца осторожный взгляд, и ему стало еще веселее. Когда они отъехали от дома МакКея, на лице у того застыла непроницаемая равнодушная маска, и Шеппард слишком хорошо знал, что творится глубоко под галстуком цвета горького шоколада, чтобы пытаться вызвать МакКея на облегчающий душу разговор. Ученый сам даст понять, когда сочтет возможным и нужным стороннее вмешательство; Шеппард был в этом уверен, но почему - определить не мог; скорее всего, было что-то такое в глазах МакКея, прежде чем он ушел к себе прошлой ночью. Так или иначе, сейчас неприятная маска сменилась сосредоточенной задумчивостью, и это был большой шаг вперед. Лезть с вопросами было, однако, слишком рано, и Шеппард снова уставился в окно. Забавно, подумал он, рассеянно провожая взглядом машины, которые уверенно обгонял МакКей. Впервые Шеппарду попался тот самый пресловутый человек, с которым хорошо молчать. Говорить было лучше, но и просто вот так сидеть, чувствовать, как легко и послушно реагирует автомобиль на малейшее движение руля, знать, что человек по левую руку от тебя имеет на тебя виды, от которых сердце сладко замирает в предвкушении, и молчать – это было ново, от этого немного кружилась голова и хотелось, чтобы аэропорт находился не в десятке километров, а по меньшей мере где-нибудь на восточном побережье. Увы, хоть стрелка спидометра и дрожала у смешной по меркам Шеппарда цифры 40 миль в час, миг окончания блаженства неумолимо приближался. Еще пара перекрестков осталась позади, когда МакКей спросил, все так же глядя на дорогу: - Против музыки что-нибудь имеете? - Ровным счетом ничего, - быстро ответил Шеппард. Канадец протянул руку к приборной доске и покрутил блестящий тумблер магнитолы, пропустил две станции, глухо бубнившие о погоде в Вашингтоне и стоимости драгоценных металлов, и вернул руку на руль, когда из круглых динамиков The Mamas & the Papas дружно грянули про свои калифорнийские сновидения. Пальцы Шеппарда сами собой принялись отбивать по колену несложный ритм. С этой песней у него мгновенно возникало множество приятных ассоциаций, к которым теперь прибавилась еще одна: эта недолгая поездка. Шеппард решил засчитать это как добрый знак. Время от времени МакКей присоединялся к Шеппарду, постукивая большими пальцами по рулю в такт мелодии. Даже не такой пристрастный и внимательный наблюдатель, как Шеппард, заметил бы, что настроение ученого медленно, но неуклонно улучшается. - Скоро будем на месте, Джон, - МакКей по-прежнему ел глазами шоссе, но Шеппард начинал думать, что канадец всегда такой за рулем, вне зависимости от настроения. - А там еще пара часов - и мы в Колорадо. Решимости не поубавилось? - Еще чего, - Шеппард уже не в первый раз восхитился умением ученого обозначать иронию не мимикой, не интонацией, а чем-то неопределимым, от чего воздух вокруг МакКея словно искрился и потрескивал. - Хотя вы, насколько я помню, собирались ознакомить меня с правилами поведения под горой, но мы до них так и не добрались. Это был пробный камень и значительный риск: если МакКей достаточно успокоился после ночных переживаний, при упоминании вчерашнего вечера он улыбнется, подхватит разговор, и Шеппард сможет наконец вздохнуть совсем свободно и, возможно, даже дать ученому понять, что он, Шеппард, умеет быть благодарным и в случае необходимости с радостью предоставит благодетелю жилетку, хорошо впитывающую жидкость. С другой стороны, если рана была глубже, чем предполагал Шеппард, МакКей опять сделает алебастровое лицо и все придется начинать сначала. Но Шеппард все-таки решил пойти ва-банк и от всей души поздравил себя с этим решением, когда МакКей чуть улыбнулся и даже мельком взглянул на него. - Никаких особенных правил нет, Джон, кроме тех, о которых вы сами прекрасно знаете как бывший военный. И конечно, не забывайте, что вы обещали не разглашать всевозможные секретные штуки. - Я помню, - заверил Шеппард, и МакКей продолжал, чуть заметно кивнув: - Собственно, я хотел только предупредить вас, что там к вам могут отнестись недоверчиво, возможно, даже недоброжелательно. Вы все-таки человек посторонний, сами понимаете, а чужаков у нас не очень-то жалуют, пока они не докажут, что способны по меньшей мере видеть сквозь стены или читать мысли. - МакКей замолчал, но скоро снова заговорил, прервав размышления Шеппарда на тему массовой доли шутки в последнем предложении: - Вам как спасителю планеты могут сделать скидку, но к испытующим взглядам и каверзным вопросам будьте готовы в любом случае. Шеппард подумал и осторожно спросил: - Каверзным вопросам какого порядка? - Сколько полных лет вам было в момент первого похищения инопланетянами, - не моргнув глазом, ответил МакКей и неожиданно рассмеялся, боковым зрением поймав ошалелое выражение лица Шеппарда. - Шучу, конечно. А если серьезно, Джон, ума не приложу. Эти ребята подолгу на одном месте не стоят, а я с ними в этой плоскости не сталкивался уже месяцев шесть. Одно, думаю, не изменилось: они невероятно нелогичны. Собеседование представляет собой очень точный тест на состояние психического здоровья. Если странное ощущение в мозгу возникнет у вас через минуту - вы страдаете от небольшого стресса и недосыпания; через пять минут - вы вполне нормальный и довольный жизнью человек; продержитесь десять минут - вы либо аутист, либо сверхсущество. - Шеппард не выдержал и прыснул, МакКей усмехнулся. - Они могут спросить все, что угодно, – от второго имени автора "Танца в Буживале" до размера ушей вашей собаки, а потом вдруг начнут выспрашивать, почему у вас не было собаки или почему золотистый ретривер, а не пудель, если она у вас, не дай Бог, была. - Канадец снова усмехнулся и покачал головой. - Простите мне мой легкомысленный тон, но временами мне кажется, что они просто не могут до конца разгадать кроссворд и под видом проверки на вшивость задают самые сложные вопросы соискателям, для пущей важности перемежая их частными деталями. Смех ученого так сильно подействовал на Шеппарда, что сейчас он простил бы МакКею любой тон, не только эту чудесную перемену скорбной угрюмости на спокойную дружескую открытость. Шеппард ждал этой перемены с тем, чтобы затем плавно перевести разговор на ночную ссору, выяснить теперешнее отношение МакКея к ней, к уходу жены, к жене как таковой и уже исходя из полученных данных выстраивать свое дальнейшее поведение. Однако здесь опасность того, что канадец снова захлопнет ставни и задвинет засов, была больше, чем в предшествующем случае. Шеппарду безумно не хотелось лопать воздушные шарики, которые несли МакКея по волнам продолжающегося рассказа о странностях шайеннцев, поэтому он постановил отложить прощупывание почвы до более благоприятной погоды и через минуту уже хохотал, не в силах больше сдерживаться, над явно гипертрофированными, но мастерски поданными МакКеем байками из жизни настоящих подгорных мужчин. - Вон наша стальная птица, - кивнул МакКей в сторону взлетных полос, видневшихся сквозь прозрачные стены-окна огромного аэропорта, когда они вошли в здание. Шеппард вылез из машины со странным чувством. С одной стороны, его авантюристское начало требовало как можно скорее оказаться на месте и увидеть все те чудеса, про которые рассказывал МакКей. С другой – было страшновато, хотя канадец здорово поддержал его морально не только своими историями и добрым расположением: Шеппард понимал, что МакКею сейчас куда тяжелее, чем ему, но он держит хвост пистолетом, и Шеппарду совсем негоже демонстрировать упаднические настроения. Поэтому он ответил на вопросительный взгляд ученого широчайшей улыбкой и легко закинул сумку на плечо. Войдя в здание аэропорта, МакКей сразу направился к молодому человеку в темной форме с надраенными пуговицами, стоявшему за стойкой и приветствовавшему ученого вежливой улыбкой. Тот что-то быстро сказал ему, показал какие-то бумаги; служащий бегло просмотрел их и кивнул. МакКей окликнул рассеянно разглядывавшего пеструю толпу азиатов Шеппарда и махнул рукой, приглашая на посадку. Самолет был сравнительно небольшой, белый и поблескивающий, как сахар. Канадец быстро взбежал по трапу и скрылся внутри, а Шеппард остановился на последней ступеньке, посмотрел на серые стены аэропорта, высотные здания за ним, сжал губы и последовал за МакКеем. Салон самолета был создан специально для наикомфортнейшего времяпрепровождения, содержал плазменный экран, спутниковый телефон, мягкие кресла и диван. На кремовом столике у иллюминатора между креслами стояла ваза с веселенькими яркими цветочками, на диване лежали пухлые подушки, пахло чистотой и почти домашним уютом. МакКей с удовольствием наблюдал за восторженно озиравшимся Шеппардом и скромно заметил, когда тот безмолвно перевел на него взгляд: - Это еще что. Видели бы вы, что было в нашем распоряжении какой-нибудь год назад. Шеппард закрыл рот и не стал спрашивать, что было и почему этого не стало. Многие знания – многие печали. МакКей сообщил, что если Шеппард желает, на борту он может пообедать, поспать или заняться чем угодно еще. Есть Шеппарду не хотелось, спать тоже, несмотря на неспокойную ночь; когда они взлетят, он обязательно начнет клевать носом, как всегда в самолетах, но как-нибудь справится. Они сели в кресла, МакКей заглянул в свою коричневую кожаную сумку и спросил, играет ли Шеппард в шахматы. Получив утвердительный ответ, ученый извлек из сумки маленькую доску, складывающуюся в виде коробки, внутри которой хранились искусно вырезанные деревянные нелакированные фигуры. И они, и доска были старые, но в хорошем состоянии; Шеппард обратил внимание, что черный ферзь отполирован до блеска. - Им, похоже, часто пользовались, - заметил он, ставя ферзя на его клетку. - Да, только не по назначению, - усмехаясь, ответил МакКей. - Когда мы с отцом играли, я всегда играл черными; он быстро съедал моего ферзя, и пока я жалко трепыхался, пытаясь спастись, я постоянно тер его пальцами: почему-то эта фигура мне нравилась больше остальных. Шеппард засмеялся и с уважением посмотрел на ферзя. Они сыграли пару партий, и МакКей явно повысил свой уровень игры по сравнению с тем временем, когда он в отчаянии мучил ферзя: оба раза выиграл ученый, хотя ему пришлось крепко подумать над некоторыми ходами Шеппарда, так что все остались довольны. Как Шеппард и предвидел, скоро его отчаянно потянуло в сон. Он знал, что если сейчас уснет, проснувшись, будет ни на что не годен по меньшей пере пару часов, поэтому начал деятельную борьбу с сонливостью, и когда МакКей пошел куда-то в хвост, спросив, не хочет ли Шеппард чего-нибудь выпить, он попросил черного кофе. Канадец вернулся с внушительным пластиковым стаканом для Шеппарда и маленьким стаканчиком минералки для себя. В иллюминаторе медленно проплывали белые облачные обрывки; самолет то поднимался над облаками, и тогда солнце врывалось в салон толстым, почти горизонтальным столбом, зажигая пылинки, то опускался ниже, и Шеппард видел далеко внизу разноцветные многоугольники населенных пунктов, лесов и долин. Ему было спокойно и немного грустно оттого, что лететь всего два часа. Солнечный круг снова лег на дальнюю стену, самолет тряхнуло, и у Шеппарда заложило уши. Он зевнул, и МакКей, неверно это истолковав, с улыбкой сказал: - Потерпите еще полчаса, Джон, – там о скуке вы и не вспомните. - Мне совсем не скучно, Родни, - Шеппард улыбнулся в ответ. - Я молчу и пялюсь на облака, потому что обычно я рассказываю новым знакомым о себе и не имею ни малейшего представления, о чем говорить с человеком, который знает меня лучше, чем я сам. - Я знаю о вас, а не вас, - поправил МакКей. - Это разные вещи. Но вы правы, я мог бы быть поразговорчивее, раз уж так сложилось. - Он потер лоб. - Извините. Все, что вам нужно знать на этом этапе, я рассказал, а для светской беседы голова другим забита. Шеппард насторожился. Похоже, наступает момент уложить канадца на кушетку, вытянуть из него душу, хорошенько ее почистить и засунуть обратно. - Да я понимаю, - пробормотал Шеппард, пытливо глядя на ученого, и негромко продолжил: - Родни, если хотите поговорить... Я к вашим услугам. МакКей отнял руку от лица и посмотрел на Шеппарда, склонив голову набок. Тот не отвел глаз, и МакКей спросил: - Неужели вам правда хочется выслушивать жалобы полузнакомого неудачника? Если бы неудачником назвали его, Шеппард оскорбился бы меньше, чем слыша это слово применительно к канадцу. - Не заставляйте меня рассказывать вам, что такое настоящий неудачник, и доказывать, что вы совсем на него не похожи. А выслушать ваши так называемые жалобы даже в моих интересах: чем скорее вы сбросите с себя этот груз, тем в лучшей форме будете, когда мы десантируемся в Колорадо и я начну боязливо прятаться за вашей спиной. Канадец дернул вверх уголок рта. Его лицо расслабилось, утрачивая мягкое выражение: брови тяжело нависли над потемневшими глазами, рот искривился, между бровями пролегла глубокая вертикальная морщина. К счастью, испугавшая Шеппарда перемена оказалась кратковременной, и через несколько секунд ученый вздохнул, заползая глубже в кресло, откидывая голову на спинку и глядя в иллюминатор, устало щурясь. - Вам все сначала рассказывать или избранные моменты? - наконец спросил он. - Как хотите, - Шеппард тоже откинулся назад, бессознательно копируя позу МакКея. Ученый долго молчал, поглаживая подлокотник. Шеппард терпеливо ждал. У них был еще почти час, так что пусть МакКей соберется с силами, Шеппард торопить его не будет. Когда канадец заговорил, его голос был тих, а взгляд из-под полуопущенных ресниц направлен на Шеппарда. - Мы познакомились семь лет назад, на конференции, посвященной разным глобальным вопросам вроде парникового эффекта, стадий его развития и влияния на человека на разных этапах. Подробности опущу, они здесь неважны. Дженнифер присутствовала там в качестве медэксперта и должна была рассказать нам, далеким от реальной жизни теоретикам, насколько ужасен этот самый эффект на деле. - МакКей улыбнулся. - В этом вряд ли была необходимость, но, как это часто бывает, в толпе ученых затесался очередной толстосум, вдруг загоревшийся идеей меценатства, но только чтобы наверняка и с отдачей в виде общественного признания, благодарности и прочих лавров. Поэтому наши заумные речи надо было разбавить чем-то попроще, понагляднее; одним словом, чем больше обугленных трупов в презентации, тем лучше. Джен тогда была молодая, но очень воинственная; во многом благодаря своему характеру на конференции оказалась именно она, а не кто-то из ее старших и более именитых коллег. Держалась она прекрасно, на вопросы отвечала бойко и достаточно дерзко, чтобы даже самые язвительные ученые мужи усмехнулись и с одобрением посмотрели на нее. Канадец на секунду прикрыл глаза, потом посмотрел на часы и продолжил: - Мне иногда кажется, что если бы у меня тогда не обострилась перенесенная на ногах простуда недельной давности, ничего бы между нами не случилось. Так или иначе, на торжественном банкете после конференции я имел неосторожность оглушительно чихнуть, будучи в каком-нибудь метре от нее, незаметно стоящей у стены и с любопытством смотрящей по сторонам. Дальше был нехитрый диалог: «Вы ведь доктор МакКей?», «Да, я именно он», «О, мне очень понравилось ваше выступление», «Правда? Я рад», потом приступ кашля, обеспокоенный взгляд, «По-моему, вам срочно надо в постель», «Неужели?», «Говорю вам как врач»... Она подбросила меня до дома, не слушая моих возражений, по дороге заехав в аптеку и надавав мне каких-то порошков и пузырьков, строго-настрого велела все это употребить согласно инструкции и пообещала позвонить завтра – узнать, как у меня дела. И вот я стою на своем крыльце, в руках у меня огромный пакет лекарств, я почти очарован ее непосредственностью и глубоко потрясен ее энергичностью, и единственная мысль, которая меня тревожит, - где она возьмет мой номер? - МакКей снова смотрел в иллюминатор, улыбаясь нездешней улыбкой, весь во власти воспоминаний. - Впоследствии я убедился, что если Джен чего-то хочет, она это получает. По какому-то своему странному капризу, до сих пор мне непонятному, тогда она захотела меня. Сейчас она стала намного более уравновешенной, ортодоксальный холерик стал беспокойным сангвиником, а тогда это был сгусток энергии, во все стороны брызжущий светом и смехом. И то ли я ослеп от этого света, то ли действительно так сильно влюбился, что через полгода мы поженились, и первые два года это была не жизнь, а сказка. У нас было все, что есть у обычной обеспеченной пары, все, что нужно для счастья. Ей была интересна каждая составляющая моей жизни, она честно пыталась вникнуть в то, чем я занимался, и я с удовольствием делился с ней всем. Я настолько растворился в ней, что даже стал читать медицинские книги, чтобы без ее разъяснений понимать, о чем она рассказывает за ужином. Для меня такая одержимость совсем не характерна, - пояснил МакКей и внимательно посмотрел на Шеппарда. - Я не слишком вас утомил? - Ничуть, - отрезал Шеппард, стряхивая с себя что-то вроде ступора, вызванного плавной речью канадца. - Ладно, - МакКей пригладил волосы. - Дальше пойдут страсти, будет интереснее. Проблемы начались, когда я принял участие в экспедиции на Атлантиду – помните, древний город в другой галактике, я вам рассказывал? Джен хорошо приняла новость о том, что я больше не смогу проводить с ней даже приблизительно столько времени, сколько у нас было до этого, поэтому я не слишком волновался. До этого все было прекрасно; мы, конечно, ссорились, и пару раз очень серьезно, но все было в пределах нормы. Как только техники наладили связь, наш руководитель позволил нам связаться с Землей в личных целях, мы недолго поговорили, и мне показалось, что она отлично переносит разлуку, скучает, естественно, но понимает, как это важно и так далее. Тем сильнее я был поражен, вернувшись на Землю в конце первого года, когда части экспедиции, и мне в том числе, дали месяц отпуска. В аэропорту меня встретила все та же солнечная девушка, пару дней я был вне себя от счастья, а потом откуда ни возьмись появилась подозрительность, постоянные обиды, упреки и апогеем враждебность. Я так и не понял, почему это случилось: может, она вбила себе в голову, что я кого-то нашел там, может, я что-то сделал не так, вел себя не так, как она ожидала... Не знаю. В общем, на Атлантиду я вернулся много раньше срока и в расстроенных чувствах. Никогда не был хорош в объяснениях с женщинами, знаете ли, - МакКей подергал себя за галстук и криво улыбнулся. - Сам виноват, конечно. Но наверно, я уже тогда начал понимать, что ничего не получится. Мы продержались так долго, потому что после этого ее срыва для экспедиции начались тяжелые времена, я очень редко бывал дома, и как правило мои визиты заканчивались, как первый. Было несколько светлых моментов, но даже они не радовали: я быстро уставал от ее бурного темперамента, мне хотелось побыть дома, собраться с мыслями, а она тащила меня куда-то, причем часто сама плохо представляла, куда. Все кончилось тем, что я искренне удивлялся, как умудрился связать себя с женщиной, настолько мне не подходящей. Идеально-сказочный брак теперь казался мне нелепой авантюрой. Время от времени мы словно просыпались, пытались поговорить, спасти что-то, что еще осталось, но либо было слишком поздно, либо по-настоящему мы и не хотели это спасать. Незадолго до того, как объявился этот рейф, мы вроде как нащупали некий баланс, но я безумно устал постоянно контролировать ситуацию, равновесие казалось мне смехотворно иллюзорным, и как выяснилось, я был прав. Мы договорились, что я не буду больше строить замки из песка, влезать в непонятные затеи или хотя бы сам затевать что-то сомнительное. - Пальцы МакКея снова сжали подлокотник, и Шеппард беззвучно сглотнул, чувствуя, что канадец подошел к кульминации, которая одновременно будет и развязкой. - Я думаю, вы понимаете, как хорошо подходит это описание к тому, что мы с вами замышляем. Она не смогла (хотя я склонен считать, что не захотела) даже выслушать мои доводы, а ведь кому, как не ей, врачу, должна быть известна ценность человеческой жизни... и прочее, и прочее. Как все закончилось, вы видели. МакКей замолчал. Шеппард застыл, впившись пальцами в колени. Сказать что-то утешительное, что сразу облегчит душу МакКея, оказалось куда сложнее, чем думал Шеппард, поэтому он просто сидел и смотрел на ученого печально и, как он отчаянно надеялся, участливо. Очень хотелось изречь что-нибудь совершенно неизбитое, глубокое, но слова не давались. Рассказ взволновал Шеппарда до глубины души, и Боже, это «мы с вами замышляем»... Чувство причастности к чему-то большому... нет, к этому человеку, смотрящему в пол, обволакивало Шеппарда, грело, как пуховое одеяло, и он изо всех сил старался отбросить от себя это чудовищно эгоистическое ощущение, но ничего не получалось. - О Господи, - хрипло выдохнул Шеппард, когда от потребности хоть что-то сказать у него защипало в глазах. - Пожалуйста, Родни, скажите, что вам стало легче... При первых звуках голоса Шеппарда МакКей поднял голову, и у Шеппарда отлегло от сердца: канадец выглядел изможденным, но это было не окончательное истощение всех сил и желаний, а живое утомление организма, долго боровшегося с болезнью и победившего. - Конечно, стало, - чуть удивленно сказал он, - и хотел бы я, чтобы вы знали, насколько. Спасибо, что выслушали, что вообще вызвали меня на этот разговор... А вот вам, похоже, далеко не так хорошо, - заметил МакКей, почти весело поднимая брови. - Нет, - ответил Шеппард, вспоминая, что он не допил кофе, и опрокидывая остывшие остатки в пересохшее горло. - Я просто не знаю, что сказать, но страшно рад, что вам лучше. И хотел бы я, чтобы вы знали, насколько.