Потерянный

Альфы, беты… Они вспомнили о том, кто они есть, только тогда, когда в руинах лежала уже половина Европы и три четвери Ближнего Востока. А Америка, вынужденная вести войну на два фронта – с Канадой и коалицией Мексики и стран Карибского бассейна – наконец, смогла оценить «удобство» своего географического положения… Россия деловито решала свои глобальные проблемы с осмелевшим Китаем и Японией, время от времени присоединявшейся к выгодной для нее на тот момент стороне… Незатронутыми оставались лишь области Приполярья, снежная, никого не интересующая Гренландия да западно-африканское побережье, и без того опустошенное очередной неизлечимой лихорадкой… Нейтральными зонами по умолчанию остались лишь районы добычи и переработки энергоресурсов – танки и самолеты совершенно отказывались работать без привычного для них топлива… Политикам и крупным корпорациям пришлось-таки принять тот факт, что, продлись настоящее положение дел еще лет пять-десять – и делить, впрочем, как и управлять, будет некому и незачем… и тогда технические цели ожидаемо были вытеснены целями антропометрическими… Гендерные войны…* Кто первым развязал их, теперь – спустя почти сто лет – сказать с определенностью никто бы не смог. Не осталось в живых ни их начинателей, ни, уж тем более, их жертв. Беты и альфы делили планету сообразно генетической предрасположенности, заложенной в них природой, решившей в какой-то трудный для юной цивилизации момент подстраховаться для гарантированного продолжения человеческого рода, если та или другая видовая линия вдруг прекратит свое существование. Ирония судьбы! Именно то, что должно было сохранить жизнь, теперь чуть не стало причиной ее практически полного уничтожения. Засунув чувство собственного превосходства и имперские амбиции поглубже в свои хранилища госрезерва… до лучших времен, страны-доминанты в окружении уцелевших и пока еще жизнеспособных сателлитов были вынуждены сесть за стол переговоров и принять Декларацию о сохранении и поддержании мира во избежание уничтожения человечества, как вида… Этот день вошел во все официальные учебники истории, как Начало новой эры глобального перемирия, и в совершенно секретные документы – как дата начала всеобъемлющей войны нового типа… Гендерные войны. Идея использования боевых вирусов тотального уничтожения по видовому признаку была отметена сразу и бесповоротно… Всем оказалось достаточно той самой эболы и навязшего в зубах птичьего гриппа, хотя последний и был введен в действие в крайне ослабленной форме… Континенты, заваленные разлагающимися телами, не входили в концепцию «ненасильственного захвата территорий». Засекреченные, глубоко эшелонированные лаборатории, имея в своем арсенале все новейшие технологии и талантливейших ученых, начали разработку принципиально новых штаммов, влияющих исключительно на репродуктивную сторону интересующего вида. И когда через пару лет у женщин-бет почти полностью перестали рождаться мальчики, ситуация быстро начала набирать соответствующие обороты… Ни экстракорпоральное зачатие, ни генетическая инженерия уже не могли изменить массового характера происходящего. И только скрещивание видовых линий альф с бета-прототипом могло удержать государства с превалирующим населением бета-класса от полного «естественного вымирания» или перехода последних на колониальное положение у альфа-доминат… Рожденные от женщин, оплодотворенных альфа-спермой, дети могли быть носителями любого генотипа, но либо бетами – мальчиками или девочками, либо только альфами… Сперва этот удивительный факт показался ученым и статистикам лишь интересным слабоизученным феноменом, но спустя еще лет десять весь мир услышал угрожающую поступь надвигающейся катастрофы. Так бывает. Когда военные начинают диктовать миру свою политику. Когда экономисты подсчитывают ожидаемый ущерб не в денежном эквиваленте, а в процентах от численности населения той или иной страны. Когда сегодняшняя выгода уже завтра оборачивается расширением городских кладбищ… Вирус мутировал. Омеги перестали рождаться. Почти полностью… И если женщина-просто-бета все еще могла произвести на свет полноценного, генетически чистого альфу, для воспроизводства омеги нужен был исключительно омега… Прокатившиеся вслед за этим «локальные», в пределах одного материка, конфликты, перевороты и маленькие «карманные» войны поспособствовали очередному переделу мира, создали новые альянсы и конфедерации, привели к власти совершенно других людей, сумевших заполучить в свое распоряжение уцелевший генетический фонд как омег, так и альф с чистой, незатронутой вирусом наследственностью. Экономические ресурсы сосредоточились в руках наиболее сильных семей, парламенты и правительства спешно принимали законы, закрепляющие за государством права владения омегами, как стратегическим потенциалом. Возмущение и протесты из-за изъятия последних из семей быстро сгладились щедрыми компенсациями и широко развернутой в медиа-сфере пропагандой. Под патронатом государственной попечительской службы были основаны специальные учреждения, позже прозванные «омежьими фермами», где содержались и воспитывались дети, принадлежащие государству и выполняющие одну-единственную функцию – продолжение вида. Достигая половозрелого возраста, они поступали в распоряжение жестко контролируемых агентств, в обязательном порядке прошедших государственную аккредитацию и обеспечивающих омегам выполнение их биологического назначения. Любой здоровый альфа мог заказать общение с выбранным «экземпляром» на срок не более суток. И в любом случае плата была фиксированной, независимо от времени. Существовали также заказы особого рода. Такие, как заказ на ребенка… Подобный договор считался для омеги очень престижным. Полгода исключительного внимания от будущего отца… спокойное, приятное времяпрепровождение… отдельная квартира и все, что заказчик сможет ему дать… Если рождался альфа, заказчик оставлял ребенка себе. Но если рождался такой желанный и бесценный омега, заказчик получал половину суммы контракта назад, а новорожденный неизменно поступал в распоряжение государства. Закон мог показаться излишне жестоким, но тогда этого требовали условия выживания… Спустя сорок лет, когда популяция потенциально репродуктивных особей возросла достаточно для того, чтобы опасность для нации миновала, законы едва ощутимо, но начали меняться… Изменения шли крошечными шагами, но и их продвижение потребовало титанических усилий… Вслед за Договором на выкуп своего ребенка-омеги появился и Брачный договор с последующим правом выкупа омеги-супруга. Правда, стоило это астрономических средств, и получить его мог только альфа с безупречной генетикой. Впрочем, как и законодательно закрепленное право наследовать семейный капитал… Возможность иметь в безраздельном распоряжении собственного омегу могли позволить себе лишь самые высокопоставленные и очень обеспеченные люди. Крошечный прорыв, но любой путь начинается с первого шага… И все-таки… …правительственный контроль… социальные службы… Омеги стоили безумно дорого. Несоизмеримо с риском попасть за решетку за их нелегальное содержание и торговлю. Их похищали, прятали в подпольных борделях, сдавали внаем и продавали на заказ. Теневой бизнес на омегах потеснил с финансового олимпа и наркотики, и оружие… … Джон никогда не жаловался. С тех пор, как он оказался в агентстве Александра Фламеринга, его жизнь приобрела размеренность, покой и даже кратковременные радости. То, что обыватели стыдливо называли «заказ», он не считал чем-то постыдным и грязным. Миллионы людей занимаются тем же в собственных квартирах со своими супругами, любовниками и просто случайными знакомыми. Причем в большинстве своем только ради сексуального удовлетворения и лишь отчасти с целью рождения ребенка. Ребенка Джон хотел… Но природная предрасположенность требовала реализации совершенно определенной стороны либидо. Проще говоря, желание заняться любовью для омег было такой же естественной потребностью, как необходимость есть, пить… Конечно же, во избежание незапланированной беременности во время течек их помещали в специальные изоляторы с полным набором эротических игрушек и препаратов, снижавших влечение, но действовали они недолго и слабо… Ни один заказчик не был с ним груб или, упаси Боже, жесток… и тем более пренебрежителен. Никто не относился к нему, как к товару или шлюхе. Агентство, как могло, проверяло личность очередного претендента, хотя всех скрытых пороков оно, конечно же, выявить не могло… Нет, однодневный любовник всегда был неизменно нежен, заботлив и нетороплив. Никто, заплативший за бутылку редкого вина сумму, равную стоимости небольшого домика в Суссексе, не станет мыть им руки или запивать кусок подогретой наспех пиццы. Джон, не видевший ни цента из стоимости собственного тела, получал в полной и даже в избыточной мере интимные ласки и горячий секс… И никакой привязанности… Были, разумеется, случаи, когда его заказывали и дважды, и трижды на один и тот же адрес… Как-то раз его даже презентовали одному высокопоставленному чиновнику на вступление в должность… и сам мистер Фламеринг сопровождал одетого с иголочки Джона в банкетный зал роскошного пятизвездочного отеля Jumeirah Carlton Tower** в самом центре Knightsbridge. Джон никогда не считал себя семи пядей во лбу, но любил смотреть новости, читать свежие газеты, и провалами в памяти тоже не страдал. Не узнать новоиспеченного Пэра Англии он не мог… …немолодой статный красавец в платиновой седине неспешно снимал с него одежду в белоснежной спальне своего загородного особняка, пылко, как юноша, целовал податливый рот и самозабвенно вколачивал отзывчивое тело в бескрайнюю, хрустящую от свежести постель – всю ночь, до сладкого изнеможения, до боли в широко разведенных бедрах, до жалобных всхлипов и безумного, умоляющего шепота… Время от времени, когда за окнами комнаты в пансионе, где прошли его последние восемь лет, начинал моросить тусклый нудный дождь, Джон сжимал в холодных ладонях свою яркую желтую чашку, жадно вдыхал аромат свежего кофе, сваренного для него Патриком, похожим на непоседливую рыжую белку, и тоскливо мечтал, что однажды в его жизнь ворвется вот такой же яркий, вкусный альфа с тем единственным запахом, что заставит его позабыть всех других… словно их и не было никогда… наполнит собой, спрячет в кольце крепких рук… А потом наступал новый день, полный солнечного света, и тоска таяла, словно клочья утреннего тумана в пустом скучающем парке… и мечты уже казались далекими, несбыточными, сладковато-мятными – с тонкой горчинкой на припухших, искусанных губах… Что ж, Джон никогда не жаловался… … Этот альфа был неправильным. Джон отлично видел, как прозрачные осколки арктического льда ласкают его лицо и шею. Ориентальные, с диковинной линией разреза глаза дистанционно пытаются поставить ему на шею засос в непорочном поцелуе… кончики длинных пальцев неслышно наигрывают что-то в едва осязаемых движениях… и Джон не понял, что так медово-пряно обволакивает их обоих, толкая друг к другу… или понял?… – Джон… Этот великолепный самец оказался сильнее их взаимного притяжения, а его, Джона, собственное имя впервые оказалось противоядием и заставило почувствовать… не смущение – стыд… … – …раздевайся. Не просьба. Замерев на секунду, Джон поднялся так медленно и так плавно, будто перетек из одной позы в другую переменчивой ртутной каплей. Руки распустили узел пояса… – А-а… передумал… – как-то разочарованно проговорил он скорее себе, чем Шерлоку, и вздохнул, пожав плечами. На миг… всего на единый крошечный миг он подумал, почувствовал… Джон перестал верить в настоящую пару давно, еще два года назад, когда… и если бы не Патрик… …наверное, как все до него, Джон потянул завязку, не отводя взгляда. …наверное, как все до него, он позволил ткани свободно соскользнуть сначала с одного плеча, открыв лишь часть тела – от плотной бронзовой ключицы, темного кофейного соска, вдоль крепких ребер, едва проступивших под кожей, по окату гладкого загорелого бедра, до колен и босых ступней… плавный упругий абрис, обещание интимной подробности… …наверное, как все до него, он переступил упавшую к ногам одежду и вытянулся терракотовой статуэткой, позволяя ценителю себя рассмотреть. – Иди сюда, – тихо выдохнул Шерлок и потянул его к дивану, легонько сжав руку… ну, разумеется… Маленькие, горячие искры сорвались с прохладных пальцев, впиваясь Джону в ладонь – прямо между линией жизни и линией сердца***, разрывая ее пополам… нет-нет-нет! Не надо! Нельзя!.. …и стало нестерпимо жарко… и воздух между ними наполнился кедром и мускусом… …нет-нет-нет! Нет… Шерлок сел на самый край, удобно разместив между своих разведенных колен живой артобъект. Ловкие пальцы пробежали по шее, плечам, груди, ладони окольцевали талию, проверили твердость проступивших тазовых косточек и чувственность аккуратных ягодиц… Это казалось так странно… В прикосновениях не было совершенно ничего эротического, ничего изначально возбуждающего – они казались бесстрастными, как при медицинском осмотре… Но Джон перетерпел три жаркие волны, прокатившиеся под кожей, поднявшие все до единого золотистые волоски – от загривка до щиколоток, и замер, задохнулся собственным стоном, когда эти самые ладони заставили его переступить и чуть-чуть расставить ноги. Шерлок внутри Шерлока проживал свою последнюю девятую жизнь на грани очередного инфаркта… Мыслеощущения метались, потеряв ориентиры, цели и мотиваторы… Омега был прекрасен. И Шерлок намеренно не звал его по имени, чтобы удержаться в рамках дозволенного его профессиональной этикой… …этикой. …он не был тоненьким и изящным, как все до него – крепенький, стройный боровичок с золотой макушкой, вкусно пахнущей чистотой свежевымытых волос… …напряжение медленно покидало его плечи, и от расслабленного тела густой волной растекался уют и ласковый свет, которого, как оказалось, так недоставало этому дому… …он красиво молчал, не делая ни единой попытки соблазнить, заинтересовать, словно знал… словно это УЖЕ было не нужно… …у него ладное, подтянутое тело – совершенно обычное, но такое невероятное в своей доступности… …синева в аметистовых сполохах что-то шептала на незнакомом языке, но Шерлоку даже не пришлось обращаться к своим Чертогам, чтобы понять их значение – все объяснил неслышный всхлип и вздрогнувшие ресницы… …и упавший камнем взгляд не мог миновать сокровенный, спокойный пах… У Джона… Джона… Джона… У омеги маленький, аккуратный член… он тихонько ложится в ладонь вместе с тяжелыми, гладкими яичками – ровный, теплый, бархатный, как сонный, доверчивый зверек… Джон вздрагивает, не решаясь свести ноги, проглатывает почти вырвавшийся всхлип, прикусывает нижнюю губу… он молодец… его Джон молодец… его?... – Стой спокойно, – холодновато командует Шерлок, впившись в бедра ледяными пальцами. – Я тебя не съем. …а кто сказал, что я против?.. Он легко встряхнул податливое тело, и Джон прогнулся, сцепив руки за спиной, следя за развернувшимися «изысканиями». Альфа выглядел ужасно забавным в этой своей броне незаинтересованности, за которой гулким эхом грохотал взбесившийся пульс. Джон прекрасно его слышал, дышал его возбуждением, и эта игра ему нравилась… Шерлок развернул его спиной, и Джон непроизвольно свел лопатки, когда теплая подушечка пальца осторожно прочертила линии… он совсем про них забыл, старая боль впилась в затылок. Джон качнулся… но тот же палец уже сбежал вниз, целуя каждый позвонок, очертил изгиб поясницы, задержавшись на маленьких ямочках чуть дольше, чем этого было достаточно для просто осмотра… – Все, одевайся. Голос был чересчур будничным для своей глубокой, интимной хрипоты… Джон плавно развернулся, качнув своим смышленым, ладным зверьком прямо у Шерлока перед носом. Шерлок сглотнул и вытер ладони о брюки на чудесных коленях. – Совсем? – Джон понимал, что вопрос не слишком умен – из одежды у него всего лишь халат и тапки… Но этот альфа так упорно отрицает очевидное! Так настойчиво отказывается увидеть… почувствовать… Ведь это нельзя не почувствовать? Ведь так говорят?.. – Да, я закончил. Пойдем, я покажу тебе твою спальню на сегодня… Он улыбается, глядя ему в лицо серой лондонской тоской, тщательно стараясь не прикоснуться к его солнечной теплой коже. Черт его побери… и Джона тоже. Руки дрожат, когда он перевязывает запахнутый хризантемный халатик – словно кто-то задергивает шторы в яркое, щедрое утро. И наступает ночь. Вернее, тягостные сумерки… … Шерлок делает вид, что спит. Потому что в комнате наверху ужасно тихо, словно там и нет никого. Как вчера или неделю назад… или год… он никогда не приводит любовников домой – он остается у них сам и уходит еще затемно, чтобы не проснуться рядом с чужим человеком и не пожалеть… они все для него чужие… А с этим все неправильно. Шерлок понял в тот же момент, когда омега перешагнул его порог. Когда Джон терпеливо отвечал на вопросы, и не так, как от него ожидали… по сути, ответы были не важны – все, что нужно, говорили глаза, жесты, бессознательные сигналы тела… а как считал правильным… Когда откровенно его хотел – такое невозможно скрыть, и не заметить тоже невозможно… У Шерлока до сих пор безобразный стояк в штанах… слава Богу – он может справиться с этим и сам… и поглаживающий горячую головку большой палец с ним согласен… больно и стыдно… Когда тихо закрыл за собой дверь, даже не обернувшись и не повернув в замке ключа… надеялся?... Возможно, Джон уже спит. Шерлок сверлит глазами потолок, втягивает ночную пыльную тишину, но воздуха не хватает, и он жадно дышит ртом… Неправильно… Как все неправильно! И эта неправильность накапливается снежным комом, угрожая вскоре заполнить всю комнату. Шерлок вдруг понимает – ему невыносимо, смертельно не хватает влажной свежести и ночной листвы. И жасмина. Джон унес все это с собой. Все запахи мира пропали, исчезли вместе с ним… Вскочив с измученной бессонной маятой постели, Шерлок метнулся к окну, всплеснув слишком просторной для его комплекции пижамой, с грохотом рванул кверху оконную створку, вдохнул полными легкими ночной туман и закашлялся моросящим дождем… Сквозняк лизнул спину шершавым языком, подняв миллион жгучих мурашек вдоль позвоночника, властно развернул лицом к дверям, лишая самообладания впервые в жизни. В белом коконе одеяла, волочащегося по полу, на пороге стоял насупленный Джон. Влажные, потемневшие волосы прилипли ко лбу, как очевидный след борьбы с самим собой… пальцы, вцепившиеся в спальную принадлежность, вопреки логике, казались белее ткани. От напряжения, исходившего от него, как от высоковольтного провода, в воздухе ощутимо пахло озоном… И Шерлок мог бы поставить в залог свой микроскоп и зонт Майкрофта, что Джон не переступит порог сам.