Потерянный

Трек, бесконечно подходящий этой главе – спасибо тебе, Дариночка, за это чудо! http://ololo.fm/search/2Cellos/Nothing+Else+Matters ... Две разные машины уносились из шумного, яркого Лондона – так много пообещавшего, но отобравшего у Джона все, что у него могло бы быть. Какое-то время надменный, сдержанно-роскошный Bentley Continental Милвертона в сопровождении последней модели брутального самца из конюшни Audi, пилотируемого полковником Мораном, демократично разделял скучный городской поток, заигрывая со старушкой-Темзой – то ловя ее самодостаточный профиль в просвете зданий, то прячась от нее в лабиринте ультрасовременных гигантских стекляшек – проскочили мост и путаницу Брикстона, Южный Ламберт, Батерси… и, прибавив скорости, помчались на юг, бесшумно сглатывая милю за милей… Когда за окнами потянулись бесконечные, идеальные лужайки полей для гольфа и плотная живая стена Ричмонд-парка, Джону показалось, что время остановилось… Они миновали пятый или шестой крошечный человеческий оазис… какой-то Чессингтон или, может, Клейгейт – Джон не успел толком рассмотреть указатель – и бескрайняя пышная зелень Суррея приняла авто-дубль в свои тенистые объятия. Напряжение последних дней, убаюканное мерным, едва слышным урчанием мотора, вкусным запахом дорогой кожи салона, приятным уютным теплом и текучим, повторяющимся пейзажем, притихло, затаилось где-то глубоко внутри, приглядывая за происходящим одним сонным глазом… Откинувшись на спинку сидения и не слишком беспокоясь за сохранность нового костюма, Джон почти дремал, время от времени поглядывая на мужчину, которого он теперь должен был называть своим мужем. Милвертон изменился. Нет-нет, это был все тот же высокий, статный красавец лет за пятьдесят. Лицо, признавшее существование в мире морщин, обратило и их себе на пользу – лукавые лучики легли у самых висков, а высокий лоб перечеркнула единственная благородная строчка, обозначая горизонт умудренности… Темные, почти черные глаза поглощали свет и собеседника одинаково легко, втягивая в свою бездонную глубину, как в омут. Легкий южный загар лишь усилил сияние чистой добродетельной седины… И все-таки… Волосы, прежде лежавшие плавными волнами, словно густая львиная грива, а теперь коротко и безупречно подстриженные, щетинились энергичным ежиком, делая владельца моложе лет на пять-семь… солидность осанки сменилась агрессивной собранностью… губы – чуть жесткие, но полные зрелого желания – нетерпеливо вздергивали один уголок… Красивый, уверенный в себе мужчина… Странная мысль никак не давала Джону опомниться – сэр Чарльз мог бы ему понравиться… сложись все иначе. Не теперь. Джон был рад, что полковник не сел в их машину. Скорее всего, этот момент тоже оговаривали какие-то правила внутреннего этикета, которые он благополучно пропустил мимо ушей… Двух чужих альф в маленьком замкнутом пространстве он вряд ли бы пережил. Еще в нотариальной конторе Джон, перестав вслушиваться в слова, которые не понимал, украдкой рассматривал своего нового владельца и его ближайшего друга… В какой-то момент он подумал, что этих двоих связывают отношения куда более близкие, чем просто дружба – хотя в их прикосновениях не было откровенной интимности, а в разговорах – эротически-двойного подтекста, Джон мог бы поклясться – то, что было между ними, прочнее секса и порочнее лжи. Природная сущность… Они были очень похожи – хищники, предпочитающие чужую плоть всем прочим лакомствам и пристрастиям… Но если Моран, словно осторожный притаившийся тигр, пах сухим жаром саванны, терпкой пряностью трав, влажной теплой кровью… своей, чужой – не важно… азартом преследования… то Милвертон распространял вокруг себя холодное, убийственное терпение аллигатора, что подкарауливает жертву и тащит ее в мутный, гнилой омут, где та рано или поздно захлебнется – чтобы без спешки получить извращенное наслаждение от каждого клочка растерзанного тела… Он охотно и ослепительно улыбался, но уродливые челюсти раздирали по швам благопристойность и доброжелательность, стоило на миг заглянуть в его темные, бездонные, как застойное илистое болото, глаза… Путаясь в ощущениях, Джон пропустил момент, когда они съехали с просторной многополосной автострады и, зашуршав колесами, покатили по вымощенной гладким булыжником дорожке. Вернуться в действительность заставила большая кованая арка, распахнувшая створки ворот, гостеприимно пропуская их на территорию поместья «Уотфорд-Холл», о чем сообщала начищенная медная табличка, прикрученная к ограде. А большая буква «M» – слегка тяжеловатая, неуклюжая, прочно обосновавшаяся на своих чересчур широких лапах в самом центре венка, сплетенного из ивовых и дубовых ветвей – смотрела со старинного литого медальона над входом в поместье, недвусмысленно указывая на его владельца… Легко потревожив снежно-белый гравий, машины плавно подкатили к небольшому портику, расположенному прямо в центре фасада большого, раскинувшего два равновеликих крыла, дома, одетого в темно-серый гранит*. Высокие окна первого и второго этажа с интересом приоткрывали веки тяжелых портьер, а мансарда весело пялилась, искрясь солнечными бликами. Вся левая сторона – вплоть до изящной башенки на самом верху – заросла блестящим сочно-зеленым плющом, а к правой был пристроен стеклянно-купольный зимний сад. Регулярный французский парк перед входом обегал бело-голубыми лентами бордюров пышно цветущие розовые кусты и два каштана, высаженные симметрично центральному входу. Там, выстроенная в одну линию и напоминающая парад пингвинов своей черно-белой униформой, застыла в ожидании их прибытия вся без исключения прислуга, возглавляемая невысоким, плотным мужчиной в строгом костюме с крошечной бутоньеркой в петлице. Мужчины, женщины… разного возраста и телосложения… горничные, повара, прислуга всех категорий встречали нового члена семьи. Машина, сделав широкий разворот, остановилась в десяти футах перед входом – так же плавно, как катер на воде. Водитель с достоинством церемониймейстера покинул кабину, обогнул капот и, предупредительно распахнув дверку, придерживал ее, пока лорд Чарльз выходил из машины. Джон, выждав несколько секунд согласно выученному этикету, последовал за супругом, опираясь на протянутую ему руку. Моран, поджидающий их невдалеке, созерцал чету со странным выражением лица, сильно смахивающим на насмешливое удовольствие. С трудом подавив приступ паники, Джон скользнул взглядом по особняку, который теперь должен был считать своим домом, и с изумлением понял, что то, что вначале представлялось ему холодной, унылой тюрьмой, в действительности напоминает, скорее, теплое родовое гнездо… И даже серая шероховатость стен больше походила не на глухой камень, а на мягкий уютный бархат. Муж, бережно поддерживающий его под локоть… Эта забота отчего-то показалась Джону скорее беспокойством за сохранность драгоценного груза, чем просто человеческим тактом… И именно это привело Джона в чувство – привязанность к новому месту обитания и его владельцу не входило в круг его первоочередных задач, а значит, пора было присмотреться к новому месту заключения… Майкрофт Холмс хотел знать о странностях этого дома… Джон найдет эти странности. У него целых три месяца в запасе… – Милорд, от всего штата Ваших работников… – преисполненный достоинства управляющий с бутоньеркой сделал красивый широкий жест рукой в сторону монохромной шеренги профессиональных улыбок, – рад поздравить Вашу Светлость с вступлением в брак. Мы счастливы узнать, что Уотфорд-Холл, полный оптимизма и оправданных надежд, вступает в свой новый век. Милорд Милвертон благосклонно кивнул, выпустил Джона и заложил руки за спину. – Поздравления приняты, мистер Льюис. А теперь… – ладонь вернулась и накрыла плечо, – я намерен представить вам моего супруга… – Джон широко улыбнулся и слегка склонил голову в приветствии… Женская часть ограниченного контингента в этот раз радовалась гораздо искреннее. – Его зовут Джон. Он будет жить в правом крыле и волен располагать свободой перемещений в пределах, оговоренных ранее… Все его пожелания должны исполнятся немедленно, кроме тех случаев, по которым были даны особые разъяснения. Джон… – на этот раз милорд обратился к новоиспеченному супругу, – тебя со всеми особенностями пребывания в этом… теперь уже и твоем доме подробно познакомит твой личный камердинер Гарольд… Молодой мужчина, третий слева – высокий, широкоплечий, сильный… подготовленный на случай любого сопротивления… сделал шаг вперед и отвесил полупоклон. – Он же проводит тебя в твои личные апартаменты и поможет подготовиться к предстоящему ужину по случаю нашего бракосочетания… – невесомым железным толчком Чарльз Огастес отправил молодого супруга в сторону поджидающего слуги. – Мистер Льюис, я надеюсь, что под Вашим присмотром этот вечер пройдет без ненужных осложнений… Вы правы, для Уотфорд-Холла сегодня начинается новый этап в его истории… … Удивляться Джон устал уже в галерее второго этажа… Дом был старым. Нет, не так… Дом был старинным. Исторически-красивым… фамильным. Он смотрел на Джона с любопытством и сомнением с десятков портретов, глазами джентльменов и леди разных эпох… От постоянного разглядывания и верчения головой шея начала болеть задолго до того, как персональный гид распахнул перед ним дверь в просторную комнату размером с небольшой аэропорт. Джон застыл где-то между изящным резным бюро с парой кресел в гобеленовой обивке в тон бледно-зеленым стенам и драпировкам большой кровати, застеленной атласом и льном ручной вышивки, и портьерами с бархатными подхватами и тяжелыми кистями. В памяти откуда-то всплыло малопонятное, но красивое слово «селадон»**, наверное, услышанное где-то и осевшее в глубине памяти… Под высоким потолком с нежной хрупкой лепниной витала весенняя свежесть, рассыпавшаяся разноцветными зайчиками в хрустальных подвесках воздушной витой люстры и таких же бра, украшающих стены… Тепло протопленного камина с белоснежным резным фасадом скользило по полу, обнимая ноги, играло разноцветными зайчиками по витражному экрану… Джон чувствовал себя почти обманутым. Это не могло быть капканом… Это было уютное гнездо, свитое заботливыми руками… И это никак не вязалось с тем, что Джон узнал о человеке с мягкой, звучной фамилией Милвертон… Странности, странности, странности… Но ему пришлось оставить свои сомнения на потом, потому что Гарольд познакомил Джона с его новым гардеробом… причем этот самый гардероб был, как минимум, членом Британского Правительства – судя по тому, как церемонно камердинер распахнул лаковые дверки очередного «чиппендейла» в затейливых резных финтифлюшках… Сообщив, что ужин предполагается через два часа, Гарольд поинтересовался, будет ли Джон принимать ванну или ему предпочтительнее душевая кабина?.. А в первом случае – какой аромат пены он предпочтет: лемонграсс, прованскую лаванду или горький марокканский апельсин? Джон предпочел лаванду и почти уснул в душистом облаке, когда его, наконец, перестал трясти нервный озноб… Из спасительной дремоты его вывел все тот же молодой человек – с чашкой чая на подносе и громадным пушистым полотенцем через руку. Когда Джон закончил свою терапевтическую гигиену, на постели его уже ожидал аккуратно разложенный комплект из идеально подогнанных под его телосложение брюк и свободной белой рубашки довольно простого кроя, но из тончайшего хлопка поразительного качества – одновременно похрустывающего свежестью и шелковисто ласкающего кожу. По круглому вырезу ворота и планке шла роскошная индиговая вышивка из все тех же дубовых и ивовых веточек, что и на фамильном медальоне ворот… Три верхние пуговицы, инкрустированные синими камешками, камердинер посоветовал не застегивать… – Эмм… – Джон замялся, рассматривая себя в громадном, в полтора его роста, зеркале. Одежда очень ему шла и заставляла выглядеть года на три-четыре моложе, но… – Простите, Гарольд, а Вы уверены, что мой внешний вид будет соответствовать… правилам? Слуга вытянулся за его спиной, придирчиво поправляя рубашку в плечах и на поясе. На таком фоне Джон смотрелся ребенком. – Вполне, сэр, – мягкий голос резонировал спокойствием. – Ваш костюм традиционен для всех омег, оказавших честь этому дому своим пребыванием. Ужин будет носить статус неформального, но предполагается несколько высокопоставленных гостей… О, не волнуйтесь, это самые близкие к мистеру Милвертону семьи… – Всех омег? И много их было? Судя по размеру этого… замка – тут живет большая семья… – О нет, мистер Джон, Вы - единственный член семьи сэра Чарльза. – Но… – Джон растерянно пялился на свое эффектное отражение, – кто-то ведь жил в этом месте… до него? Раньше? – Я слышал, что этот особняк принадлежал отцу мистера Милвертона, но не могу сказать по этому поводу ничего существенного… Я служу в поместье всего около года, поэтому подробности семейных хроник Вам лучше уточнить у самого сэра Чарльза, – Гарольд подумал и смущенно добавил. – Простите, сэр… Странности, странности, странности… – А теперь, если Вы готовы, я могу сопроводить Вас в большую столовую. Думаю, гости уже начали прибывать… … Неформальный ужин собрал за одним столом троих похожих на однояйцовых близнецов политиков Британского Парламента с супругами – двумя женщинами и одним мужчиной; атташе из Южной Кореи – похожего на нэцке, вырезанную из потемневшего дерева; улыбчивого французского посла с сопровождении смуглого красавца смешанных арабо-гальских кровей; консула из Швеции с женой и сыном-альфой пубертатного возраста, который, едва появившись на пороге дома, нервно втянул носом яркий, сладкий омежий запах и решительно двинулся Джону навстречу с вполне определенными намерениями… и только уверенное вмешательство энергичной матери помогло избежать ненужного конфуза… Джон от неожиданности попятился под прикрытие супружеской спины, не понимая, как вообще возможно присутствие здесь эмоционально-нестабильного подростка – этот негласный запрет распространялся не только на средний класс, но и, как правило, на любое общество, предполагающее наличие несвязанных омег… И, разумеется, Себастьян Моран также составил компанию столь высокому обществу… После трех десятков постановочных высокохудожественных снимков счастливой четы и их именитых гостей, выполненных одним из самых известных фотографов Лондона и готовых украсить собой первую полосу завтрашних таблоидов… и которые непременно увидит Шерлок… у Джона буквально отваливались ноги, и он был почти благодарен Милвертону за краткость приветственной речи, которую тот произносил, приобняв новоиспеченного мужа за талию. Рука у милорда была холодная, сухая – Джон чувствовал это даже через одежду… и такая беспощадно-властная, словно омега мог попытаться освободиться. –… и хотел представить моего молодого супруга, – широкая улыбка милорда соперничала с яркостью ксеноновой вспышки, – в списке добродетелей которого его очарование уступает лишь его скромности… Джон? Вопрос, обращенный к нему, застал Джона врасплох в тот момент, когда он пытался избежать нацеленных на него откровенных взглядов, бесцеремонных разглядываний, словно он был редким зверьком из вымирающего вида… или куском мяса на львином пиру… и самым заинтересованным был тот самый мальчишка, который чуть позже, в перерывах между подачей очередного блюда, все пытался зажать Джона то в одном углу, то в другом… Осторожный Джон старательно уворачивался, шума не поднимал и скандалить не торопился… Но теперь он пропустил всю основную речь хозяина дома, и неожиданно-требовательный тон привел его в состояние взволнованного смятения. Джон взглянул на мужа, вынужденно запрокинув голову и задрав подбородок, и его рубашка распахнулась, обнажив шею и гладкую ключицу с нетронутой матовой кожей, предъявляя девственность несвязанного омеги… если можно было говорить о девственности омеги из агентства… Только теперь стал ясен смысл покроя его одежды – это все равно, что кровь новобрачной на супружеской простыне после первой брачной ночи. Но его собственной первой брачной ночи лишь предстояло быть… … Стол в большом зале украшали белоснежные розы в круглых стеклянных вазах, дорогой фарфор и начищенное до зеркальных зайчиков фамильное серебро бесчисленных ложек, вилок, ножей, соусников и многоярусных фруктовых подставок. Каждое блюдо подавалось на отдельной тарелке, укрытой специальным колпаком, чтобы сберечь бесценный аромат и сочный жар, и выглядело как произведение искусства. Джон даже не сразу понял, что из уложенного в красивую картинку можно есть, а что служит только украшением… Сыпавшиеся на него французские названия говорили еще меньше, чем внешний вид еды… И только тихий шепот Гарольда, прочно обосновавшегося за его спиной в качестве личной прислуги, сообщил, что «вот эти кругленькие штучки из зажаренного мяса в окружении глазированных зеленых стеблей» – медальон из телятины с лисичками и спаржей… а «маслянистые полупрозрачные розочки в тонких хрустящих корзиночках» – тартар из сырого лосося с лепестками копченой семги и соусом из лангустин… Пробовать фуа-гра с трюфелями под соусом с непроизносимым названием, а вслед за ними и фаршированных виноградных улиток он отказался наотрез, мучительно разрываясь между необходимостью съесть хоть что-то и невозможностью протолкнуть это самое «что-то» себе в горло… …вечер плавно катил по наезженной колее из трех перемен горячего, полудюжины десертов, бессчетной выпечки и множества вин умеренной крепости – пока солнце не начало прикручивать фитиль и прятаться под одеяло темнеющего горизонта. Мужчины – все, за исключением озабоченного подростка – что-то шумно обсуждали в библиотеке, скрашивая однообразие тем дорогими сигарами и крепким пятидесятилетним бренди в больших пузатых бокалах… Дамы, прихватив Джона под обе руки, интересовались – в какой круиз они поедут в будущем году… по Адриатике или на Карибы?.. Не выдержав назойливости отпрыска, шведская леди гневно отчитала сына и приказала ему оповестить отца о том, что они немедленно едут домой, хоть ей и бесконечно жаль… Моран, в блаженном одиночестве лениво потягивающий рубиновое мерло из тонкого бокала и присматривавший за стихийным дрейфом разделившегося сообщества, перехватил Гарольда, транспортирующего очередной поднос со сладостями и мороженым в крошечных креманках для дам на балконе, и что-то прошептал ему на ухо. …участвовать в церемонии отбытия последних гостей Джону не пришлось… … За время его отсутствия спальня оказалась убрана цветами и свечами в серебряных подсвечниках. Кровать, застеленная безупречно-белым бельем и заваленная россыпью атласных, расшитых гладью подушечек, умоляла присесть… или прилечь… согреть свою непорочность теплом человеческого тела… Джон, подтянувший к груди колени и в смятении обнявший их руками, ежился на самом краю огромной кровати нахохлившейся перепуганной птицей, посаженной в красивую золоченую клетку и предназначенной для развлечения господ. Обнаженное тело дрожало, сводя мышцы судорогой, но не от холода – камин все так же весело потрескивал аккуратными поленцами за желто-голубыми стеклянными бабочками витража… Впервые в жизни Джон чувствовал себя шлюхой. Грязной, продажной дрянью… Он не хотел… совсем… до судорог, до обморока… до смерти… А еще он с удивлением и растерянностью понял, что не помнит запаха своего супруга. В доме было много альф, и все они пахли по-разному… резче, слаще… даже пугающе и, возможно, отталкивающе… И они не были для него интересны. Он просто констатировал сам факт их существования в мире людей – как внешность, голос и поступки. И прямо теперь мог бы с закрытыми глазами легко вспомнить запах всех и каждого из них – даже женщин или бет… Всех, кроме Чарльза Милвертона. Его индивидуальный аромат для Джона не определялся… Ничего, кроме чувств… как нейтральный природный фон… Странности, странности, странности… Дом затих больше часа назад. Уже минула полночь, о чем ему тихим мелодичным диньканьем сообщили изящные часы на каминной полке, когда повернувшаяся дверная ручка медно щелкнула, позволив распахнувшейся двери уронить в сумрак спальни янтарный леденец света из коридора. Возникший в нем силуэт утратил статичность, качнулся, поведя бедром, словно оплывшая свеча… Джон вскинул глаза, вздрогнув от слишком громкого звука захлопнувшейся створки. Мужчина вальяжно и нетвердо шагнул в направлении кровати, покачивая в одной руке почти пустую бутылку тяжело плеснувшей по толстым стенкам темно-медовой жидкости, а другой окончательно распуская безобразно растянутый узел галстука, болтавшегося на шее прямо под расстегнутой до самого пояса рубашке… Джон почти не видел лица визитера, но алкогольное дыхание, щедро сдобренное сигарным дымом, жадно облизало его от макушки до пят, заставив все тело покрыться липким потом. Муж был совершенно пьян в их первую брачную ночь… – Добро пожаловать домой, мой маленький славный Джонни… Заждался?