Потерянный

Джон смотрит, как Чарльз вытягивает из брюк сначала одну полу рубашки, а затем и вторую… Как неспешно и слегка неловко он расстегивает манжеты, утратившие крахмальную свежесть. – Только не говори, что сам не хочешь этого… – муж слегка тянул гласные – вязко, как омывший стенки марочной бутылки терпкий янтарный огонь, – все вы шлюхи. От рождения и до самой смерти… Ищете, под кого бы лечь поудобнее, у кого член побольше, и кто может трахать вашу задницу без передышки до самого утра… Что, молчишь? – в свете колеблющихся свечей его усмешка казалась уродливой гримасой злого клоуна… – Хороший мальчик, умница… знаешь, когда не стоит открывать свой дрянной сладкий ротик. Ничего, я найду ему более подходящее занятие, чем пустая болтовня… Джон с ужасом слушал его пьяную речь, отчетливо понимая, что в трезвом уме тот никогда не сказал бы ничего подобного. Но алкоголь сделал свое дело, и милорда несло… Рубашка упала на пол… вряд ли теперь хозяин наденет ее еще раз… Брюки, стянутые вместе с бельем и носками, составили ей неопрятную компанию. Милорд не собирался церемониться – ни с одеждой, ни с молодым мужем. Он шагнул ближе, поглощая своим телом последнее разделявшее их пространство, нависая темной осязаемой тенью. – Пора тебе уже понять, мой милый, где ваше законное место… – пальцы стиснули подбородок, заставляя задрать голову и взглянуть в глаза. Жадный, вожделеющий омут плеснул хмелем и мстительной похотью, – и прекрати ломаться – в прошлый раз тебе понравилось… Горький, злой поцелуй прокусил ему губу, смешав терпкость многолетней выдержки солода с медно-соленым привкусом крови… Толчок в грудь опрокинул Джона на спину, и, когда руки грубо растащили его плотно стиснутые колени в стороны, он сделал свою главную ошибку… Джон мог уговаривать себя сколько угодно, что «все нормально». Он почти добился в этом успеха и думал, что готов пережить этот момент своей жизни, но… …оказался совершенно не готов ни к чему. Распростертое тело – беззащитное, бесстыдно открытое для посторонних глаз и рук – вдруг заледенело, напряглось, схлопнуло колени створками устричной раковины и, толкнувшись локтями-пятками, попыталось сбежать на другую сторону кровати. Реакцию возбужденного альфы был не в состоянии заглушить даже полувековой бурбон – пальцы мгновенно сомкнулись железной хваткой на щиколотках беглеца. Резкий рывок – и тело съехало обратно на край. Джон судорожно всхлипнул и, потеряв самообладание, затрепыхался в беспощадных тисках, от которых уже к утру проступят лилово-черные следы… Упершись ладонями в отвратительно-мягкую простыню – слишком гладкую, чтобы служить опорой – он дернулся назад, брыкаясь и выворачиваясь из рук. Чарльз, игнорируя эти попытки, стащил его еще ниже, припечатал коленом бедро и отвесил увесистую пощечину. Джон задохнулся, голова его мотнулась, как у тряпичной куклы. Он вскинул руки, закрывая лицо, но оба запястья тут же попали в капкан пальцев супруга, и Джон получил еще одну оплеуху. В ушах загудело, щека вспыхнула огнем, потолок качнулся и поплыл, теряя фокус… Джон зажмурился, застонал и получил увесистую плюху по другой скуле – уже тыльной стороной ладони. Жесткие костяшки прочертили на коже длинную, кровоточащую ссадину… завтра все распухнет, багровая полоска запечется тонкой, все время трескающейся корочкой… постыдный свидетель насилия… – Не смей отворачиваться! Удары сыпались без остановки… справа, слева, еще и еще… пока он не прекратил защищаться и прятаться – лишь распахнутые глаза обречено моргали от каждого следующего хлесткого, тяжелого шлепка… хватит, хватит, хватит… не надо больше… пожалуйста… Чарльз, занятый удержанием все еще вырывающихся рук и смачными пощечинами, всего на минуту утратил бдительность и пропустил момент, когда бессильно раскинутые ноги вдруг напряглись... Джон, подтянув колени к груди, с силой толкнутся ступнями, попав супругу то ли в живот, то ли в пах… но по тому, как мужчина охнул, быстро разжав ладонь, справедливо было бы предположить второе… Забросив руки за голову, Джон вцепился в простыню… ткань ползла и комкалась, но держала, позволяя ему подтянуться повыше… Чарльз не стал ловить сбежавшее тело – захрипев, словно пришпоренный жеребец с порванным удилами ртом, он метнулся следом, накрывая собой беглеца. Кулак врезался в скулу… в челюсть… Джон обмяк, выдохнув боль кровяными, карминными губами… пальцы бессильно разжались, отпуская на волю многострадальный шелк… Он не потерял сознания и чувствовал, как его вернули обратно… как резко и нестерпимо свело судорогой бедра и мышцы в паху от чрезмерно-грубой растяжки… как вздернутые вверх ноги раскрыли без стыда и жалости… …а потом в его тело ворвалась боль… …милорд не дал себе труда для хоть какой-то подготовки строптивой омеги… вздыбленный турецким ятаганом член толкнулся в сжатое, без малейшего намека на ответное возбуждение, мышечное колечко, продавливая плоть, словно стальной поршень упругую мембрану, и войдя внутрь больше чем наполовину… Джон закричал. Дико, истошно… калеча связки и легкие, пока в них не закончился весь воздух… …рука стиснула его шею, а он чувствовал, как твердый, словно полированная кость, стояк внушительного даже для альфы размера раздувается еще и еще – растягивая, распиная его тело… как безжалостно он раздирает внутренности – то почти полностью выныривая из пылающего, кровоточащего ануса, то одним ударом загоняясь обратно, и с каждым разом все глубже… обдирая почти сухие, упрямо смыкающиеся стенки его благодатного нежного лона… никаких ласк, никакой любви, никакого влечения. Просто половой акт… быстро, грубо… как досадная, навязанная работа… Джон больше не сопротивлялся, принимая каждую новую дозу мучений и думал только об одном… «…пусть эти пальцы сожмутся чуть сильней… еще немного передавят глотку… чтобы позвонки, наконец, хрустнули прощальным эхом… и тогда все закончится…» Это повторялось… но в прошлый раз его сначала придушили… из милосердия. Впрочем, у милорда был немалый опыт в таких играх, потому что он легко читал по задернутым поволокой глазам, когда прижать ту красивую голубую венку на шее, возле самого уха, чтобы плоть жарко сомкнулась вокруг пениса, заставляя захлебнуться от болезненного наслаждения… а потом отпустить, позволяя затихающему пульсу забиться часто-часто… Тело под ним выгнется мучительной дугой, когда в пересохшие легкие хлынет долгожданный кислород… и он может продолжать это бесконечно… …Джон почти не чувствовал этого безумного танца на своем растерзанном теле и не видел искаженного сладостной гримасой лица… он был боль… он был тьма… Он не знал такого даже в свой первый раз… дивная приманка для любителей особенного – девственность юной омеги… за это платят и вдвое, и втрое дороже… Чарльз кончил, бурно выплеснув семя в пульсирующую, воспаленную глубину. Оставив вязкие белесые капли стекать из покалеченной промежности мужа на мятые, влажные простыни, он подобрал и, брезгливо морщась, натянул брюки, игнорируя отсутствие белья… возле самого выхода дернул за длинную шлейку, и где-то невдалеке мелодично прозвенел колокольчик… Содрогаясь всем телом в нестерпимых, мучительных спазмах, Джон медленно, почти не чувствуя себя, повернулся набок, подтягивая колени к груди, беспомощно сворачиваясь в маленький пылающий комок… пальцы нашарили за спиной край сброшенного одеяла и подтащили, укрывая измученную, оскверненную наготу до самых плеч… – Джон… – звук открывшейся двери лишь на миг опередил поразительно спокойный голос милорда Милвертона, – познакомься еще раз… Джону было все равно… «можете меня убить… на здоровье… только оставьте в покое всего на пару минут…» – Твой камердинер Гарольд Лоу. По совместительству телохранитель и персональный врач… медицинский диплом Бартса и четыре года полевой практики в британском полку в Ираке… Его полномочия не ограничиваются простым контролем твоих перемещений по дому и пресечением любой самодеятельности… Гарольд – стопроцентный бета и успешно бегает за каждой юбкой в этом доме… учти – омежьи штучки с ним не пройдут, можешь даже не начинать… Он лично будет отчитываться передо мной о каждом твоем шаге… Джон прикрыл глаза, беззвучно застонал, прячась под легким теплым одеялом. «…когда же ты поймешь, что мне нет никакого дела до всех твоих соглядатаев?..» – Гарольд, – милорд был уже странно трезв, а его тон принял первоначальный высокий стиль… – приведите моего супруга в порядок. В апартаментах – полная уборка, постель сменить, никаких свечей, свежие цветы… Доброй ночи, Джон… Дверь прикрылась почти неслышно. «…сдохни, любимый». … Тихое шуршание где-то совсем рядом, мягкие шаги… А Джон почти дремлет в тяжелом, удушливом беспамятстве, наплевав на липкое, мерзкое ощущение между ног, на густой вязкий запах чужой спермы и подсыхающей на коже собственной крови… – Простите, сэр, – глубокий голос влился в ухо тонкой струйкой, заставляя болезненно морщиться и втягивать голову поглубже в жаркий влажный кокон… – Вы позволите Вам помочь? Джон не ответил. Сильные руки без труда высвободили край одеяла, намертво зажатый в сведенных судорогой пальцах, что упрямо продолжали прятать изнасилованное тело. Джон почувствовал, как его подхватили под колени и под спину. Он невесомо взмыл в воздух, вздрогнул, сводя плечи, когда прохлада обняла со всех сторон… Но спустя миг широкая грудь приняла его скромный вес, и он обессилено затих, безуспешно пытаясь прикрыть наготу ладонями… Хотелось плакать, но черта с два они заставят проронить его хотя бы каплю… Сердце грохотало барабанным боем и трепыхалось так болезненно и неровно, словно его выдрали прямо через ребра и затолкали в саднящую глотку… Ванная комната явила полное пара великолепие хромо-зеркального рая, которое он не увидел, пряча пылающее от стыда и унижения лицо на крепком плече. Вкусно пахло жасмином и свежей хвоей… а у мистера Лоу оказались аккуратные, уверенные руки, и Джон был благодарен ему за молчание. Ступни коснулись воды, однако он не почувствовал ничего, кроме шелковисто растекшейся по ногам пены… Но едва она обняла его со всех сторон, проглотив до самой груди и облизывая самые укромные, интимные уголки, как нежное невесомое тепло превратилось в кипящую кислоту… Содранную кожу обожгло россыпью раскаленных углей, и Джон зашипел, забился, расплескивая белые хлопья на зеркальный пол, а его пальцы судорожно вцепились в скользкие бортики, пытаясь вытолкнуть барахтающееся тело на поверхность… Ничего не вышло. Гарольд играючи удержал его, надавив рукой на грудь… и Джон, наглотавшись мыльной воды, на миг подумал, что тот его утопит… Кто знает, что за указания личный тюремщик получил на его счет… Джон брыкался, выворачиваясь из рук, как угорь, молотил руками по воздуху, надеясь зацепить мучителя и не замечая, что этот самый «мучитель» все это время бережно поддерживает его под спину, с переменным успехом уклоняясь от спятившей мельницы… он даже перестал думать про едкую, постыдную боль между ягодиц… Силы закончились быстрее, чем изрядно расплескавшаяся вода. Джон устало обмяк, уронив голову, но не на твердый холодный край ванны, а на заботливо подложенную под его затылок надувную подушечку… Он позволил себя вымыть, созерцая сквозь прикрытые мокрые ресницы, как осторожно и деловито камердинер намыливает вспененной губкой его руки, ноги, живот… профессионально обрабатывая каждый дюйм золотой, покрытой нервными мурашками кожи. Что-то забытое, запретное начало бродить в замерзших венах, когда душистые пузырьки щекотно лопались на его шее… и на заострившихся сосках… когда деловитые пальцы споро и незаинтересованно посетили гладкий, прикрытый плетеньем крошечных упругих завитков пах, приподняв на миг совершенно мягкий, стеснительный член… …и в его прикосновениях не было ничего интимного, ласкающего… Привычная и хорошо выполненная работа младшего медицинского персонала… Его высушенные монстровидным феном волосы отказывались лечь приличными прядками, упрямо топорщась колким ежиком. Обернув чистое, благоухающее тело полотенцем размером с маленькое летное поле, его вернули в убранную вышколенной прислугой спальню. Согретая постель распахнула свои объятья, словно нежная западня… Сонный, разомлевший Джон уютно провалился в мягкость тюфяка, но слуга не торопился укрыть его одеялом. – Простите, сэр, – ровный голос, который оказался не в силах смутить ни намокшая, прилипшая к мускулистому телу одежда, ни обнаженное, соблазнительное существо на мягких простынях, – я должен обработать… Во избежание воспалений. Это не займет много времени. Наверное, Джон должен был испытать очередной приступ моральных рефлексий, но к тому времени он уже достиг последнего предела своей выносливости. Его низвели до уровня использованной вещи, а вещь не знает, что такое стыд… Послушно подтянув колени к животу, он лег на бок, спрятав лицо в сгибе локтя… И вздрогнул всего лишь раз – когда прохладная, мягкая текстура мази скользнула в воспаленную ложбинку между поджавшихся ягодиц… и судорожно втянул носом воздух, когда скользкий палец протолкнулся чуть глубже… Перетерпеть унизительность медицинской процедуры оказалось на удивление легко. Джон уже начал к этому привыкать. Откинувшись на спину, он равнодушно переждал, пока слуга аккуратно нанес что-то асептическое на длинную ссадину на скуле, отчего та снова задергалась, налилась ноющим жаром, и Джон зажмурился, почувствовав, как предательски защипало в глазах… Прохладный воздух колыхнулся, заставив его зябко поежиться, а потом губы встретились с гладким краем стакана, и вода смочила их болезненную сухость. – Это обезболивающее… Выпейте, пожалуйста. Оно поможет уснуть… Скажи он «это стрихнин…» – Джон все равно не стал бы сопротивляться, в несколько жадных глотков выпив содержимое до дна… Что-то мягко коснулось сначала одной его щиколотки, второй, прошлось от коленей до бедер. Широкая ладонь без малейшего напряжения приподняла его под поясницу, пока другая рука ловко натянула на прохладные бедра белье из тонкого, приятного хлопка… так умело, как вряд ли кто мог его снимать… Вместе с одеждой пришло умиротворяющее, благотворное тепло, растопившее, загнавшее злую, ноющую боль куда-то глубоко, где она затаилась, как голодная крыса в ожидании случая, когда можно будет вновь вонзить ядовитые зубы в беспомощную, податливую плоть… Одеяло обняло тело, похрустывая и согревая, как свежий снежный покров, глаза налились жидким свинцом, измученные вконец мышцы объявили об окончательной капитуляции, мысли путались, глохли, растекаясь по подушке… – Спасибо… – прошептали уснувшие губы. – Да… – Гарольд опустил штору на полном полночных звезд окне, бесшумно подхватил кювету с медикаментами и, потушив последнюю лампу, взялся за ручку двери. Его бесстрастное лицо на единый миг смягчилось, лоб прорезало мучительное сострадание, а губы дрогнули в тихой улыбке, – сэр… Джон.