Потерянный

Утро встретило его дождем. Не ливень, нет… тихий моросящий шелест за приоткрытым окном, редкий перестук крупных, срывающихся с крыши и карниза капель… раздувающаяся парусом тонкая расшитая шелком органза, просеивающая прямо в комнату вкусный, свежий воздух, полный водяной пыли. Камин весело потрескивал, аппетитно хрумкая новыми поленцами, облизывая их алым игривым язычком, сгладывая до глянцевито-седых угольев, наполняя спальню уютным живым теплом. Снотворное… или что там было в стакане… оказалось очень действенным. Джону ничего не снилось, да и спал он крепко – вероятно, даже не меняя позы, потому что один бок онемел, руку под подушкой он тоже не чувствовал, а одеяло все так же аккуратно укрывало его со всех сторон до самых плеч. Впрочем… …окно, камин, одеяло… за ним определенно присматривали. Шевелиться желания не возникало, хотелось нежиться в мягком, сладком плену кровати, как распутной одалиске… рассеянно слушать сонный шепот дождя, наполнять легкие ароматом тугих розовых бутонов, пропитавшим все кругом… и не двигаться. Джон лениво вздергивал кверху брови в надежде растащить слипшиеся ресницы… Но ресницы упорно цеплялись друг за друга, протестуя против принудительного бодрствования. От бесплодных усилий наморщенный лоб начал ныть, и Джон, с сожалением вздохнув, протер глаза ладонью. Едва мир приобрел четкость и краски… приглушенный, приятный и умиротворяющий утренний цвет… как взгляд зацепился за собственное запястье… вернее – за безобразные синюшные пятна на теплой гладкой коже. Поморщившись, он всмотрелся в неровные, смазанные абрисы чужих пальцев. Вытянув вторую руку из-под подушки и чувствуя, как злые огненные муравьи впиваются в плоть – от кончиков пальцев до локтя – он сравнил аутентичность перманентного рисунка в лиловых тонах… поморщился. Смотреть, что у него там… ниже… и вовсе не хотелось… Пока он раздумывал… а не позволить ли себе еще подремать, или стоит подняться и пораскинуть мозгами, как ему вести себя дальше, в дверь предупредительно постучали. Джон даже не повернул головы… – Доброе утро, сэр. В голосе не было и сотой доли того участия, что Джону почудилось ночью… Впрочем, может – и правда почудилось? – Как Вы себя чувствуете? Милорд ожидает Вас к завтраку через час в малой столовой… – Я не голоден, – Джон определился с приоритетами и закрыл глаза. – Спасибо. Тихий стеклянный отзвук сообщил о закрытом окне, а шелест деревянных колец по гардине – о распахнутых шторах. Правда, света в спальне это не добавило – пасмурное небо совершенно утопило солнце в своих мутных скучных глубинах. – Простите, сэр, – глубокий голос сверху не собирался сдаваться и идти на уступки его настроению, – но боюсь, что милорд не примет отказа. …милорд не примет отказа… Джон усмехнулся. Кто, как не он, знает это на собственной шкуре… …в конце концов, ему уже давно не шестнадцать… – Спасибо, Гарольд, – глаза открывать все так же не хотелось, но он сделал усилие, – я сейчас встану и приведу себя в порядок… Ты покажешь, куда мне следует идти? Я совсем еще не знаю дома… – Разумеется, сэр Джон, Вам стоит только позвонить… Приятного дня. …сэр Джон… Ему показалось, что камердинер облегченно выдохнул. Осторожно опрокинувшись на спину, Джон слушал, как закрывается дверь, а глухая, медленно затихающая боль снова вгрызается в его внутренности голодными зубами, позволяя свинцовому вареву мыслей перетекать из ноющего лба в потяжелевший затылок. А чего он, собственно говоря, ждал?! …обнаженный, готовый к сексу омега в первую брачную ночь вдруг передумал и попытался отказать альфе в близости… …и что с того, что альфа перебрал с выпивкой? …и что с того, что омега хочет другого? Джон знал, что так будет, уже в тот миг, когда за его спиной захлопнулась черная дверь с золотым номером… Это было глупо. Это было ошибкой… Все, чего он добьется своим нелепым упрямством, так это того, что его попросту запрут в этой милой спальне, и единственными людьми, которых он будет видеть в ближайшие месяцы – муж, который все равно получит то, за что заплатил безумную сумму, и Гарольд, заботливо пользующий его потрепанное любовным пиршеством тело той самой чудесной ранозаживляющей мазью. Если, конечно, консервативный супруг вообще не решит посадить его на цепь, как в старые времена… во избежание. Сидеть взаперти не хотелось. Хотелось к Шерлоку… Задавив на корню стон, дернувшийся в горле, Джон с сожалением отбросил одеяло и принял вертикальное положение. Тут же заболело сразу все – и бедра, размалеванные синяками, и пах, тянущий так, словно накануне его туда лягнула лошадь… про самое интимное без купюр сообщил фантомный плаг, все еще распирающий анус. Поерзав, Джон поднялся и, чуть покачиваясь на ослабевших ногах, побрел в сторону роскошной ванной комнаты. Душ и маленькие удовольствия – лучшее лекарство от нервных потрясений и засевшей в глубине боли… Он уже давно научился справляться со своими проблемами. … С сомнением покосившись на увесистую белоснежную ванну, придавившую мозаично- мраморный подогретый пол своими массивными львиными лапами, Джон решил повременить с купанием, предпочтя ему объятия громадной, напичканной современными гаджетами душевой кабины. Избавившись от белья, он влез под горячие струи, с наслаждением подставив им лицо… Вода колотила по коже, плотным потоком окутывая ее чистотой и покоем… осязаемо просачивалась, расслабляя мучительно скрученные мышцы, выбивая дурные мысли и засевшую в теле боль, заглушая слезливую, щемящую тоску. Своего первого мужчину Джон узнал в семнадцать – чуть позже, чем это было принято… Он помнил, как дичился в углу кровати, сжавшись в комок и обняв себя за плечи ледяными пальцами. И как неопытность, трепет и испуг нетронутого еще никем тела приводили ценителя «первой ночи» в такое возбуждение, что его прикосновения отдавали жаром раскаленного железа. Джон захлебывался в аромате его желания, метался на смятых простынях, перестав соображать в ливне обрушившихся на него ласк… а первый пережитый оргазм едва его не прикончил. Мужчина был заботлив и терпелив… но Джону все равно было больно. Потому что ЭТО никогда не бывает безболезненно в первый раз… и его первый альфа потом долго утешал юную плачущую омегу в своих объятьях, баюкая и целуя мокрые глаза… …все когда-то случается в первый раз… Вздохнув, он опустил глаза и погладил пальцами потеплевший, покрытый легкими золотистыми кудряшками пах… почему бы и нет… Его небольшое достоинство вовсе не было таким уж… скромным, если его как следует раззадорить. И Джон снимает с зеркальной полочки приметный флакон с лавандовым дурманом… Гель, даже отдаленно не имеющий ничего общего с воспоминаниями… льется тягучей медовой горкой. Он и не думает вспенивать пытающееся сбежать сквозь пальцы терпкое благоухание, а, разделив надвое, начинает растирать его по мокрой, по-дельфиньи упругой коже, жмурясь от нескрываемого наслаждения соблазняющим скольжением… Джон подставляет потоку то одно плечо, то другое… проводит пальцами от затылка – по выпуклым позвонкам у основания шеи, по ключицам и кругленьким рябиновым ягодкам сосков… в приоткрытый рот – по губам, по выставленному кончику розового язычка – течет вода с привкусом цветов и мыла… Он еще успевает это заметить, когда его ладони ложатся на стройные, крепкие бедра и, скользнув по поджарому животу, накрывают короткую, мягкую поросль и подхватывают в горсть подпрыгнувший навстречу аккуратный, ладненький член… Удобно и привычно тот ложится в сомкнутые пальцы, высовывает гладкую темно-розовую головку из короткой кожаной юбочки – будто зверек свой любопытный нос навстречу знакомой ласке… Джон помнит, что времени у него немного, и оттого движения его руки сосредоточены, уверены и почти скупы. …вверх-вниз… обводит выпуклость извилистой венки у самого основания, сжимая его потуже… и сладкая змейка в промежности обвивает двойным кольцом гладкие яички… один укус – и под натянувшейся кожей разливается обжигающий яд… …вниз-вверх… задевает уздечку и делает петлю вокруг налитой головки, приоткрывшей горячую, сочащуюся щелочку, по которой палец чертит неровный пунктир… все так горячо… и так судорожно сводит мышцы истомой предвкушения… …вверх-вниз… убийца-мучитель стискивает кулак, скользя по налитой кровью плоти – почти болезненно, но так сладко… и эта боль отзывается восторженным удовольствием в паху и где-то глубоко внутри… прямо между тазовых косточек… …вниз-вверх… бесстыдно расставляет ноги и, упершись затылком в выгнутую прозрачную дверку, ускоряет полирующие рывки кисти, мерную морзянку на гудящей от подбирающегося все ближе фейерверка плоти… …вверх-вниз… беспощадная, злая ласка выстреливает вязкими капельками на живот и запястья… подбивает под колени одуряющим наслаждением… Джон сползает на дно кабины под барабанную дробь пульса в голове и свое «а-ахх», сорвавшееся с мокрых раскрасневшихся губ… Ему хорошо. Он едва дышит, не в состоянии утихомирить разошедшееся сердце… Еще минута… три… десять… и последний отголосок оргазма вычистил из головы страхи и мутную хандру. Тело наполнила привычная светлая легкость и покой… Что ж… ему, разумеется, бесконечно далеко в плане игр разума до всех его альф… Но Джон – вполне взрослый, неглупый омега с опытом определенного рода… Если добиться требуемого результата возможно только одним-единственным способом, он без зазрений совести им воспользуется… если для того, чтобы подставить мужа под топор, Джону потребуется его соблазнить, он это сделает. Карт-бланш на моральную слепоту ему дала прошлая ночь… … Малая столовая оказалась довольно просторной комнатой с высоким кессонным потолком, ниспадавшим вниз ажурной люстрой – как парашют нейлоновыми стропами… с нежно-песочными стенами, изящной посудной горкой из редкого, в узорчато-золотистых завитках дерева, горделиво выставившей на всеобщее обозрение карминно-красный сервиз с широкой золотой каймой и вензелем в середине каждой тарелки. Круглый стол, что занимал весь свободный центр, опирался на одну фигурную ножку на изящной крестовине, а стулья, обтянутые белой матовой кожей, вальяжно изогнули невысокие спинки, деликатно приглашая присесть… Огромное окно щедро заливало солнечным светом муаровый рисунок стен и теплый оттенок паркетных досок, а стеклянные двери выходили прямиком во внутренний сад – на первый взгляд дикий, совершенно заросший, но при более пристальном рассмотрении становилось совершенно ясно – в нем не было ни одного лишнего, а тем более случайного растения… от ухоженных, пышно цветущих розовых кустов старого сорта с нежным английским румянцем до виднеющейся в отдалении громадной, склонившейся к небольшому пруду ивы… …отчего-то здесь легко представлялась счастливая семья, встречающая утро за серебряно-фарфорофо-хрустальным столом… и пара ребятишек, непоседливо увивающихся вокруг плавных обводов столешницы, все время норовящих макнуть крошечный пальчик во взбитые сливки или стащить свежий клубничный профитроль с кружевного блюдца… светло, радостно… уютно… В столовую Джон вошел, неслышно ступая мягкими замшевыми туфлями по натертому полу, в соблазнительно подчеркивающих его фигуру светлых домашних брюках из дорогого льна и тонкой батистовой рубашке… свободной, оставляющей расстегнутыми пару верхних пуговок, с легкомысленно подвернутыми до локтей рукавами… в пряном облаке собственного природного запаха… свежий, спелый… вкусный… – Простите… – смущенно пробормотал он, пряча беспокойный, виноватый взгляд… Трудно было не заметить болезненной неловкости его движений – он слегка морщился, смутная тень появилась его на лице, но тут же была изгнана прочь едва заметным усилием, – я, кажется, опоздал. Больше не повторится… Чарльз, отложив свежий номер «Таймс», пару секунд рассматривал супруга поверх расставленных приборов и цветов в низкой вазе… – Подойди. Джон, лавируя между хромированным сервировочным столиком и слугой в безупречно-белой куртке и таких же перчатках, выставлявшим на скатерть ближе к приборам блестящие соуснички, креманки и тарелки с крошечными разноцветными сандвичами, сколотыми изящными серебряными шпажками… подошел, почти касаясь супружеских колен, застыл в доступной близости. Милорд, не обращая внимания на прислугу, потянулся, приподнял Джону подбородок твердыми, как каминные щипцы, пальцами, развернул его лицом к окну, осматривая длинную припухшую ссадину, будто доктор у пациента на приеме… Джон терпеливо ждал, пока с ним закончат… – Хорошо… – Чарльз разжал пальцы, а потом протянул на ладони маленькую черную коробочку из полированного эбенового дерева*… Джон никогда не видел ничего подобного, но почему-то подумал, что это именно оно – уж больно тяжелой казалась эта крошка глубокого антрацитового оттенка с тонкими кофейными прожилками… На одной стороне блеснула круглая медная бусинка, наполовину утопленная в гладкий, льнущий к рукам корпус. Джон надавил, и крышка упруго отпрыгнула, обнажив непроницаемо-черное атласное нутро, где возлежало довольно массивное кольцо** из белого золота с парой бриллиантовых бордюров и центральной дорожкой из темно-синих сапфиров редкой чистоты цвета его глаз… Джон тяжело сглотнул и вопросительно посмотрел на супруга. Тот сидел, с любопытством наблюдая за его реакцией. Реакция, очевидно, понравилась… – Надень. Поставив коробку на стол, Джон послушно позволил символу брачных уз скользнуть по своему безымянному пальцу – кольцо село, как влитое… Чарльз взял его ладонь, повернул так и эдак, заставляя драгоценные камни заиграть ослепительными искрами, радужно брызнувшими во все стороны… невероятная красота… Вот только почему-то Джону это великолепие показалось крошечным бриллиантовым ошейником… …пузатый чайник с золотыми ирисами на крышке и горячее под зеркальными колпаками томилось в ожидании своей очереди, пока Джон сосредоточенно ковырял вилкой в тарелке с чем-то сильно смахивающим на нежное творожное суфле… Есть не хотелось вовсе, но он прилежно хрустел тонким французским тостом, намазанным сладким персиковым джемом. Хозяин дома придерживался традиционных взглядов в отношении британского завтрака, и Джону пришлось приложить вилку с ножом к каждому подаваемому блюду – от подрумяненной грудинки с пышным омлетом до крошечных кукурузных початков, запечных под сливками… Когда, разлив по фарфоровым чашкам свежий чай, прислуга удалилась, милорд, наконец, отложил в сторону сложенную салфетку. – Джон, – приветливая, выверенная до последнего обертона улыбка заставила Джона нервно вздрогнуть, – я сожалею о вчерашней… несдержанности. Полагаю, в дальнейшем наши отношения больше не приведут к подобным… – он коснулся кончиком пальца своей скулы – в том же месте, где у супруга багровел след этой «несдержанности», – …осложнениям. Джон почувствовал, как его лицо вспыхнуло, боль царапнула по саднящей коже… он поспешно отпил из своей чашки большой глоток, обжегся и часто-часто заморгал, хватая воздух приоткрытым ртом… – Сегодня я намерен показать тебе дом, в котором ты теперь будешь жить, – Чарльз засмотрелся на влажную беспомощность припухших губ, по которым мазнул кончик языка. – Я сам расскажу о существующих в этих стенах правилах и твоих будущих обязанностях, как моего супруга… Ну и, конечно, объясню, где ты можешь бывать сколь угодно долго, а куда тебе заходить категорически запрещено… Джон тихо улыбнулся, сложил на коленях руки и скромно кивнул… …то, куда «заходить категорически запрещено», интересовало его больше всего…