Потерянный

Автор просит прощения, глава выкладывается небеченая. Правки в ПБ приветствуются. ... Шерлок считал, что случайностей не существует… Джон практически видел, как он по-кошачьи фыркает, вонзая руки в карманы слишком идеальных для такого безобразия брюк, и, совершив немыслимый пируэт на каблуках, начинает вычерчивать помещение циркулем своих длиннющих ног. «…это очевидно, а ты просто не видишь связи… впрочем, как и все остальные…» А Джон мог бы улыбаться и смотреть на его вдохновенный аллюр из низкого, потертого, невыносимо уютного кресла. С вышитой подушечкой… Сидя на верхней площадке удобной, как садовая скамейка, библиотечной лестницы, позволившей добраться до верхнего яруса, высоченных, похожих на церковные хоры книжных шкафов, Джон болтал одной ногой и увлеченно грыз большое желто-зеленое яблоко. Предсказуемо. Шерлок мог бы его похвалить… Почти сутки Джон промаялся от одуряющей слабости, ноющей боли в прокушенной шее, вспухшей горячечным пунктиром, словно проявляющейся татуировкой. Постоянная тошнота и не оставляющее присутствие чужого, приторно-сладкого запаха на собственной коже заставили его наотрез отказаться от еды, а озноб, ползающий в костях и мышцах, принуждал кутаться сразу в два одеяла, покрываться холодным липким потом и время от времени проваливаться в тревожное забытье, полное неясных образов, вязкого, удушливого морока и угрожающих теней… Камердинер, без необходимости стараясь не тревожить «пациента», осторожно менял ему стерильную повязку, заново нанося особенную мазь на воспаленные ранки, затянувшиеся и покрывшиеся гладкими корочками, заставлял пить горькое, как хина, лекарство из медицинского поильника, а потом терпеливо «задабривал» подопечного сладким ванильным пудингом с маленькой изящной ложечки, как обиженного ребенка… К полудню следующего дня лихорадка отступила, теплый душ прогнал остатки ломоты, а свежий воздух распахнутых окон расцвел майским флером розово-бутонных вишен, высаженных вдоль живых изгородей вокруг поместья. Легко перекусив и посидев с полчаса возле полюбившегося прудика, Джон еще раз прогулялся по картинной галерее, всматриваясь в полные достоинства лица. Именно там ему в голову пришла мысль, что познакомиться с новоприобретенными родственниками он мог бы не только по художественным полотнам… Не рискнув расспрашивать о фотографиях супруга… кстати, дважды навещавшего Джона и, очевидно, совершенно искренне обеспокоенного его состоянием… Джон нашел миссис Палмер и, осторожно посетовав, что никак не может отыскать семейные фотоальбомы… а муж обещал ему показать их накануне… «Мне ужасно неловко… но я не хочу отрывать сэра Чарльза от важных дел такими пустяками… Вы не могли бы мне помочь?» Строгая дама приняла его оправдания безо всякого удивления и согласилась, что Джон поступил совершенно разумно, ибо хозяин категорически не выносит, когда кто-то мешает его уединению… тем более, когда он занят своими, такими важными, правительственными заботами… А что касается архива… Все альбомы, всё, что скопилось в доме с начала прошлого века, милорд распорядился перенести в библиотеку фолиантов… ту самую, в мансардном этаже… Она не помнит точно, но кажется, куда-то на верхние полки… Старой библиотеки Джон слегка побаивался… Похожая на старинный храм, она возносила на стройных, стрельчатых арках из темного векового дерева свой высокий купол, забранный таким же шоколадно-медовым дубом сплошной панельной обивки, слегка напоминая отполированный временем остов доисторического левиафана, в котором библейский Иона молил Бога о спасении… Одна торцевая стена повторяла свои очертания громадным, от потолка до пола, окном все в том же готическом стиле, с тонкими бронзовыми переплетами мозаичного стекла… В большой комнате не было ни единой люстры – лишь дневной свет и несколько настенных светильников, да еще свет большого камина из закопченного песчаника – единственного, что согревало сгущающийся сумрак… Ни картин, ни зеркал тут тоже не наблюдалось – все имеющееся пространство заполняли собой тяжелые шкафы, с изящно вырезанными на широких вертикальных стойках листьями и цветочными розетками, сбегавшими вниз, словно живые лианы. Несколько кресел тихонько жались кружком возле окна, словно сплетничали или жаловались кому-то по ту сторону… Еще пара расположилась возле каминного зева, как престарелые супруги, задремавшие во время вечерней беседы… И лестница, закрепленная на горизонтальной штанге, опоясывавшей всю комнату по периметру, перемещавшаяся по ней на медных, темно-поблескивающих роликах. Джону пришлось немало повозиться, чтобы привыкнуть к ее неспешному движению вдоль книжного великолепия. Книги… Он не посмел бы назвать эти уникальные создания таким прозаичным словом. Маленькие, как карманный разговорник, большие, словно церковное евангелие, и просто громадные, выставленные на персональных подставках, украшенные толстыми застежками, кожаными переплетами и серебряными накладками… К ним Джон боялся даже прикоснуться. Воздух совершенно не двигался, пропитанный ароматами полировального воска, древесного угля и ореховым привкусом старинной, прожившей целую жизнь бумаги пожелтевших страниц. Верхняя полка была, наверное, в милю длиной. Джон вздохнул и подогнал лестницу к самому краю… … Он прошел едва ли половину, когда неслышно ступая и шурша накрахмаленными юбками, в дверь тихонько проскользнула тихая мышка Лиз с подносом. Миссис Палмер, очевидно из материнского расположения, прислала чай с миндальным печеньем… Джон со своего места почувствовал его чудесный запах, и желудок обрадовано заурчал, предвкушая, как захрустит румяная корочка под напором крепких, голодных зубов… о! и еще пара яблок на тарелке… Лиз аккуратно поставила все на стол, расстелив перед этим кружевную салфетку, и храбро позволила себе улыбнуться чуть шире позволенного, стоило Джону поблагодарить ее со своего птичьего насеста… Альбомы нашлись спустя час, когда печенье закончилось сразу вслед за чаем в маленьком чайнике, а яблоки еще только манили своими медовыми боками… От самого первого – в телячьей коже, с потускневшим золотым тиснением и слегка потертым корешком, до последнего, в бирюзово-атласной обтяжке, их оказалось двадцать восемь. И первые четыре Джон рассматривал, высунув самый кончик языка, временами забывая дышать… Портреты в галерее были удивительно хороши. Но на этих чуть полинявших, потускневших и ставших теплой, кофейной сепией снимках были настоящие, реальные люди. Да, в немного напряженных, статичных позах… да, в странных, давным-давно вышедших из моды одеждах… и, возможно, с излишней надменностью чуть размытых, но удивительно мягких лиц, преисполненных покоя и собственного достоинства… Они были живыми, с собственными характерами… Поняв, что глаза начинают уставать, а жесткая лестничная площадка совершенно не на пользу его ноющему нижнему плечевому поясу… Джон заключил с собой соглашение, что он «все-все посмотрит, но как-нибудь потом…» и перешел сразу к самому последнему тому. В нежно-голубой обложке. Снимки были от силы двадцати-тридцатилетней давности. Цветные и вполне яркие. Почему он раскрыл именно ту страницу…? Вероятно, потому что там была последняя фотография. Джон отдернул от нее пальцы, словно она была невыносимо жгучей. Двое молодых мужчин сидели рядом друг с другом, совсем не глядя в объектив. Один из них, сероглазый шатен, придерживал мальчика лет пяти-шести, стоявшего прямо перед ним, такого же темноволосого и ужасно серьезного. А беленький, как одуванчик, малыш лет трех-четырех, удобно расположившийся на коленях второго из мужчин, на которого он был похож цветом волос и ярко-синими глазами, сосредоточенно закусив край нижней губы, деловито откручивал большую красную пуговицу на его комбинезончике… И эти двое… наверное, супруги, смотрели друг на друга с таким обожанием, что Джону стало нечем дышать. И очень больно в груди… Пальцы осторожно коснулись лиц… А потом собственных губ. Он совершенно так же втянул нижнюю… в правом уголке, как тот малыш на коленях отца… Он судорожно вдохнул, голова невесомо пошла кругом… Джон покачнулся и ухватился за край полки, чтоб не упасть. Альбом сполз с колен, захлопнулся и полетел вниз. Джон еще пытался его подхватить, но, обманув его лихорадочно растопыренные пальцы, книга кувырнулась вокруг перекладины под его ногами, срикошетила о край полки где-то посредине шкафа, с противным скрежещущим звуком прочертила металлическим уголком по резной стойке и грохнулась на пол, завершив падение предательским эхом пушечного залпа… От ужаса у Джона заныли зубы и сами собой зажмурились глаза… Он не запомнил, как скатился со стремянки и пришел в себя уже у подножья шкафа на коленях, кончиком пальца повторяющим рисунок длинной едва заметной царапины. Отметина закончилась прямо на изящной цветочной розетке. Джон заворожено смотрел на нее, как кролик на удава, пытаясь придумать, что он скажет экономке в свое оправдание… вспоминать про мужа не хотелось вовсе… Розетка с упреком таращилась на него всеми шестью вогнутыми лепестками, а округлая сердцевина вообще казалась выпученным возмущенным глазом. Не понимая, что он делает, Джон надавил на шарик указательным пальцем… Зачем? Может потому, что у остальных цветов на орнаменте было по пять лепестков… Он позабыл и про испорченную мебель и про найденные фотографии, потому что выпуклость легко подалась… Что-то звонко щелкнуло, и центральная филенка цокольной панели прямо над последней полкой отскочила на полдюйма, приоткрывшись, словно небольшая дверка. Перестав дышать, а заодно и моргать, он потянул ее на себя, осторожно заглядывая в темный зев потайной ниши, слишком маленькой для того, чтобы в ней поместился взрослый человек, но вполне приличной, чтобы спрятать в нее небольшой ящик, чемодан… ребенка… Внутри было абсолютно темно, тесно и пыльно, как в хозяйственной кладовой, куда давно никто не заглядывал. Джон еще не добрался до задней стенки и наполовину, как вдруг во рту стало сухо и обжигающе горько… Старый, почти забытый страх накрыл с головой, вышибая из легких воздух. Джон рванулся назад, стукнулся затылком о верхнюю планку и ошалело отполз подальше от шкафа, дыша, как астматик. «..няня Молли!... папа... папочка!...» В ушах зазвенел детский крик, глазам стало нестерпимо больно от давно выплаканных слез, содранные когда-то ногти заныли фантомной памятью… Джон посмотрел на свои руки, на раскрытую дверку… совершенно целую, без признаков старых царапин… Облегчение накатило так сильно, что в глазах поплыло. Конечно же, это не могло быть здесь… Совпадений не бывает. Таких – уж точно… Он вытер ладонью мокрый лоб и решительно взъерошил волосы. Любопытство сгубило кошку, а про омег в пословице ничего не говорится… Раскрыв дверку пошире, Джон осторожно заполз внутрь. Впотьмах одна рука натолкнулась на что-то твердое и плоское… Прихватив находку, он неловко выбрался наружу, постаравшись не добавить себе еще шишек на затылок. Скрестив ноги по-турецки, он с удивлением рассматривал альбом репродукций художника-мариниста Джеймса Бреретона, выпущенный, судя по форзацу, в 1985 году… Странно, зачем обычную, пусть даже очень красивую книгу прятать в такое укромное место? Ответ нашелся на двадцать четвертой странице. Вернее, на полном ее развороте… По свинцово-синим вспененным волнам, стремительной птицей мчался изящный парусник со вздувшимися от ветра парусами. Едва различимый позади него неприятельский корабль очевидно стрелял по нему вдогонку из носовых орудий, и прямо по курсу беглеца уже вспух очередной фонтанчик от упавшего ядра… Разорванные в клочья облака почти скрыли солнечный диск и всю сцену заливал тревожный пепельно-серый свет*… Восхитительная картина… Джон всегда, сколько себя помнил, любил такие батальные сцены. Глубину морской стихии… волшебство рукотворного творения. Но не это теперь привлекло его внимание – на самой корме, темно-коричневым фломастером неумелой детской рукой был нарисован человечек… очень примерно – просто кружок вместо головы и кривые палочки вместо туловища, рук и ног… Кто-то очень непослушный дорисовал, как ему казалось, незаконченный шедевр… И, наверное, ему должно было крепко достаться от строгих родителей за испорченный альбом… Вот только тут уже другой, вполне твердой рукой, кто-то еще более озорной дорисовал человечку изящную треуголку и кривую саблю… и пиратский флаг на самой высокой мачте… А потом этот общий секрет спрятали подальше от посторонних глаз, сделав личным, тайным достоянием… Минут пять Джон водил пальцем по рисунку, задумчиво покусывая краешек губы, а потом подхватил оба альбома, недоеденное яблоко и отправился к себе. Шерлок мог бы им гордиться. За прошедшие после первой находки два часа, Джон сделал два открытия. На книге с репродукциями, как и на фотоальбоме, на страничке форзаца стоял одинаковый экслибрис – все тот же овал из ветвей с буквой внутри, что и на воротах при въезде в поместье. Вот только на этот раз литера «М» была перевернутой и странным образом оказалась вполне красивым «W»… Возможно, это обозначало первую букву названия этого места – Уотфорд Холл, но отчего-то казалось, что тут есть что-то еще… И главное – библиотек в доме было три. И если тайник нашелся в одной из них, то почему бы ему не оказаться и в остальных? Чтобы проверить догадку, Джону потребовалось сначала избавиться от ненавязчивой опеки Гарольда. Тут Джон мог похвастаться – за последний месяц он научился делать это совершенно непринужденно и невинно… Джон был сладкоежкой, и камердинер это отлично знал. И еще знал, что эту его маленькую слабость не разделяет мистер Милвертон. Джон умел быть милым, когда хотел чего-то добиться, и охранник никак не мог ему отказать. Любимым десертом Джона был «Веселый Санта». Это лакомство он попробовал как-то в маленьком кафе на Пикадилли, редкий случай, когда омегам позволили быть в таком известном месте. Но это было замечательное Рождество, нечаянно совпавшее с рождением у очередного питомца малыша-омеги, доставшегося агентству, и мистер Фламмеринг снял для них кофейню на весь вечер… С тех пор Джон просто сходил с ума по ярко-алой пирамидке из вываренных в коньячном сиропе вишен, с кусочком шоколада в каждой ягодке и высокой белой шапочке взбитых сливок на макушке, очень похожей на забавный колпачок. Для Джона «Веселого Санту» Гарольд научился делать сам… И это позволяло располагать целыми пятнадцатью минутами чистого времени. Чтобы проверить библиотеку в правом крыле Джону потребовалось съесть три десерта… И он вполне уже мог назвать его «Пьяный Санта», так как коньяка в сиропе было много и вполне отличного качества. Цветок с шестью лепестками нашелся, как и следовало ожидать по закону подлости, в последней секции. И тайник оказался пустым. Не очень трезвый Джон лежал в кровати и рассеянно рассматривал фотографии. Он не был семи пядей во лбу, но последним недоумком себя не считал – на снимках была семья брата его мужа, много лет назад погибшая в автокатастрофе… Альбом был заполнен едва ли на треть, причем никаких памятных подписей нигде не нашлось – наверное, их просто некому уже было сделать… Оставшиеся фотографии вместе с негативами чья-то заботливая рука сложила в бумажный конверт в самом конце… Глядя на счастливые, очень красивые лица из далекого прошлого, Джон старался не думать, что всю свою жизнь будет вот так же смотреть на Шерлока… на одного-единственного своего мужчину… И размышлял, как заставить мужа позволить ему посещать запретное крыло, не вызвав при этом определенных подозрений. Во время первого и последнего экскурсионного визита, цепкий омежий взгляд отметил, что рабочий кабинет милорда был перепланирован из точно такой же библиотеки. С точно такими же шкафами. Промучившись до самого утра, Джон понял, что оставшийся до течки месяц уже не оставляет ему выбора… … Узенькая спиральная лестница из ажурного черного литья привела его в ту часть дома, где с пчелиным усердием трудилась прислуга в неустанных заботах о содержании вверенного ей «улья» в чистоте, в удовлетворении насущных нужд и капризов… В небольшой чистой комнатке с длинным столом в самой середине и простыми, добротными посудными горками вдоль каждой из беленых стен пожилой слуга в темном коленкоровом фартуке и плотных нарукавниках поверх белоснежной накрахмаленной форменной куртки неторопливо чистил столовое серебро небольшой фланелевой бархоткой. Полдюжины соусников и конфетниц, уже побывавших в умелых руках, сияли идеальным лунным светом по его правую сторону, гордо выпятив пузатые полированные бока… На чистой льняной салфетке с вышивкой по углам, словно на параде, выстроились сверкающие ряды ощетинившихся вилок всех размеров, изящных ложек и ложечек, острых столовых ножей с хищным зазубренным краем… Джон не хотел отвлекать, но найти искомое без посторонней помощи ему было не по силам… - Кхм… простите, - деликатно кашлянул он в кулак. Мужчина поднял голову, всмотрелся выгоревшими от возраста глазами, и вдруг улыбнулся так светло и радостно, словно увидел старого знакомого. - О, мистер Джон… Я не слышал, как Вы вошли… Отложив немудреный инвентарь, пожилой мужчина встал и легко поклонился с невероятным достоинством. Джон почувствовал себя совсем неловко… Но старик не позволил ему возразить или начать оправдываться. - Сэр Чарльз… Мы так благодарны, что он вернул Вас в этот дом! – Приятное лицо, полное светлых, милых морщинок осветилось искренней радостью. – Простите старика… я всегда верил, что Вы живы… Вот тут… - он постучал согнутым пальцем по груди напротив собственного сердца, - что-то подсказывало… Джон обмер, оставшись стоять с раскрытым ртом, совершенно позабыв, зачем именно он спустился в кухню. - Я не понимаю… - голос его охрип, и каждое слово царапало горло. – Я не… - Ничего, - по-доброму закивал слуга и, шагнув к одному из буфетов, поманил за собой, - Вы просто забыли… Конечно, сколько лет прошло… Посмотрите-ка на это, сэр… И Джон посмотрел. За простым стеклом кухонного шкафа стройными стопками благопристойно громоздились белоснежные фарфоровые тарелки разного диаметра и глубины. Очевидно, каждое блюдо, подаваемое на стол, требовало собственного предмета сервировки, и чтобы заучить, для чего именно предназначен каждый, опытным лакеям требовались годы муштры… Но не это сейчас заставляло застыть, судорожно хлебнув воздуха с привкусом порошка для чистки звонких серебряных ложечек… Три тарелки в простых деревянных подставках с ярким, изящным рисунком по ободку и в самом центре каждой из них… Гончие, упруго выгнувшие напряженные спины и вытянувшие свои длинные, элегантные лапы в бесконечном прыжке, неслись друг за другом, словно цирковые пони на манеже, навострив чуткие короткие уши… …он точно знал, что на одной из тарелок на одной кромке есть крошечный скол, который теперь не увидеть за краем подставки… - Видите? – слуга тихо рассмеялся и постучал сухими костяшками в прозрачную дверку. – Я помню, как один маленький мальчик называл этих собак… - …лошадками… - шепотом закончил Джон, не задумавшись ни на миг, не веря и веря… вспоминая то, чего не могло быть… - А потом этот мальчик решил, что лошадкам нужен тот, кто будет за ними присматривать, и… -…нарисовал им друга. Джон потянулся к нижней дверке, распахнув ее настежь, и ослабевшие враз колени заставили его опустится прямо на пол. На старой потемневшей от времени филенке мягким черным грифелем был неумело нарисован двойник лихого Пирата-из-книги, собранного все из того же неровного кружка-головы и набора разнокалиберных палочек. Он старательно бережно обвел рисунок по контуру. Пролетевшие годы слегка растушевали абрис и заставили потускнеть яркость, но кто-то до сих пор заботливо оберегал эту нечаянную шалость от влажной тряпки и чистящего скребка. Мысли теснились в опустевшей голове. Грохотали в затылке, гудели в висках и больно вколачивали гвозди в лоб над самой переносицей. От этого чудовищно защипало в глазах и пересохло во рту… Все, что он приказал себе никогда не вспоминать… то, за что он сполна расплатился сломанным ребром и ночами, полными детских кошмаров, оказалось правдой, настигшей его спустя столько лет… Он не спрашивал, как это было возможно… Это не важно сейчас, в этом потом… потом разберется его… его Шерлок. Все, что ему теперь нужно… - Простите… - он никак не мог оторвать руки от рисунка, - мне нужно вино… Пожалуй… да, красное. Хорошей выдержки, чуть сладкое, но не слишком… И пусть у него будет приятный аромат… Он поднял глаза. - Вы мне поможете? Я совсем не разбираюсь в этом… Но очень хочу, чтобы сэру Чарльзу понравился его вкус. - Да, мастер Джон… - Пожилой бета не смог удержаться и ласково пригладил ему волосы. – Мы сможем подыскать что-то подходящее… С возвращением… … Chateau Canon La Gaffeliere две тысячи девятого года пахло цветущим садом, диким медом и горело во рту сладким аконитовым** вожделением… Покачивая в ладони большой пузатый бокал из тонкого богемского стекла на длинной ножке и заставляя гранатовую кровь французского юга лениво окрасить его бока, Джон выдохнул терпкий, тягучий жар в шею камердинера, заступившего дорогу в супружескую вотчину, плеснул хмельной синевой из-под пшеничных ресниц… - Мой супруг один? Попроси нас не беспокоить сегодня вечером… Лениво качнув бедром под индиговой рубашкой, совсем свободной, без ворота и не скрывавшей спелости гладких ключиц, омега легко обогнул своего озадаченного «цербера» и распахнул дверь в кабинет…