Потерянный

Увы, глава снова не беченная... А значит - ПБ автора только порадует. ---------------------------------------------------------------------- Утро Джон встретил в постели мужа… Чарльз проснулся еще до рассвета и долго смотрел на его безмятежное лицо, на линию плеч и бедер, едва скрытые тонкой простыней, откровенно лишней в комнате с не по-летнему натопленным камином. Джон подогнул одну ногу и стрункой вытянул другую, как ластящийся, сонный кот, позволив медовым теням притаиться в изгибе поясницы и в теплом паху, где уютно прикорнул мягкий, бархатистый омежий член. Пушистая голова на примятой подушке каким-то горьким, щемящим сожалением напомнила совсем другую, но такую же светленькую, легкую шевелюру… нет-нет, не в его постели… но в этом доме… много лет назад… Кто знает, не будь того идиотского завещания отца, расколовшего, разбившего его жизнь, его будущее на никому не интересные осколки… и все могло случиться по-другому… Деми сразу понравился им обоим. Но связать себя с ним браком Чарльз не мог. А потом еще выяснилось, что Седрик едва ли не Истинный… Нелепый бред, суеверие, глупые россказни для охмурения впечатлительных омег… С тех пор в его жизни не осталось места сантиментам, и это вполне устраивало. До вчерашнего вечера… Когда открылась дверь, он и представить не мог, кто вошел в его кабинет без спроса. Тихий, предупредительный стук он вполне мог пропустить – рейтинговое агентство Fitch заявило, что новый бюджет Великобритании должен существенно укрепить доверие к государственным финансам страны и кредитному рейтингу страны, если правительство сможет реализовать запланированные проекты по адаптивной конверсии омежьих агентств и ферм. В последнем пресс-релизе Fitch отметило, что представленный бюджет Великобритании является "решительным заявлением о намерениях" нового коалиционного правительства страны ускорить процесс сокращения дефицита и уменьшить долговое бремя Великобритании… Вслед за Fitch инициативу поддержало агентство Moody's, присвоившее Соединенному королевству рейтинг «AAA», тогда как Standard and Poor's не удержалось, чтоб не нарисовать сложившуюся ситуацию, как банальную «распродажу живой собственности»… Материал был слишком интересным, и Чарльз принял его за Хэспоу, своего личного слугу, обычно в это время готовившего для своего хозяина традиционный «five-o-clock» и приносившего вечернюю почту. А потом маленькая, крепкая рука решительно захлопнула папку на его коленях. Джон выглядел странно… Чарльз не помнил, чтоб он надевал эту рубашку, хотя весь гардероб для супруга выбирал сам по меркам, снятым перед самым бракосочетанием… И рубашка оказалась ему чертовски к лицу. Густое, мерцающее индиго мягко струилось по плечам, по груди к чуть покачивающимся бедрам, к запястьям в свободных рукавах… черный перламутр пуговиц не сдерживал дерзкого разбега ключиц, откровенно совращавших взгляд нырнуть ниже, в расстегнутый ворот, в сумрак приоткрытой груди… Но это если бы взгляд смог оторваться от влажных, пунцовых губ. Джон принес с собой бутылку вина… отличного вина, насколько Чарльз смог узнать марку… и высокий пузатый бокал. Один. Джон обнимал его ладонью, пропустив тонкую черную ножку между пальцев, рассеянно покачивал из стороны в сторону – густая рубиновая жидкость облизывала хрупкие стенки, лениво стекая обратно на самое донышко. Не глядя, он сбросил документы на пол, отпил из бокала пару глотков, не обращая внимания, как благородная кровь вызревших ягод окрашивает красным ему губы и медленно стекает по подбородку. Один шаг… неуловимое, гибкое движение, как медовая змейка, сбегающая с ложки… и Джон оседлал его колени, оставив бутылку стоять на полу у ног и поднес почти полный бокал к его губам. Чарльз отпил… и еще, и еще… пока не закружилась голова. И, конечно же, не от вина… Две руки обвились вокруг шеи, лицо – глаза-в-глаза в беззвучном бунте приблизилось так опасно, что их дыхание могло поспорить о непостоянстве… Мужчина проглотил далеко не все, когда влажные, мягкие губы накрыли поджатый, удивленный рот так яростно и требовательно, словно собирались отобрать назад мускатный вкус южных склонов французских виноградников… Он не спрашивал позволения. Он заявлял свои права… У Джона распутные глаза с огромными хмельными зрачками и серьёзный, целомудренный рот. И целует он так сосредоточенно, неторопливо, словно решая трудную задачу… Опускает ресницы, смотрит… и у его поцелуев горьковато-сладкий винный вкус – он приносит его вместе с языком, пробуя им небо и край зубов на ощупь, как слепой чужое лицо. Он забывает дышать, и ему ожидаемо не хватает воздуха… отрываясь, он втягивает его носом… судорожно, жалобно всхлипнув, словно испугавшись, что его прогонят… бокал из его пальцев летит на пол, но пушистый ворс ковра заботливо принимает его в свои объятия… бум! - и он безнадежно испорчен россыпью бордовых отметин. Джон прижимается грудью и горячим, вздрагивающим животом все плотнее, и Чарльзу ничего не остается, как подхватить его под податливую гибкость талии, отметиться сочным засосом под самой челюстью на добровольно подставленной шее, вонзиться в теплую ямочку, крапленую маленькими солеными каплями… Джон жадный, он целует, словно хочет замучить, запытать до смерти… Было ли это действие алкоголя или другого, более сильного стимулятора возбуждения, но он определенно требует утоления своих желаний. Чарльз всегда знает, чувствует своим доминантным либидо, когда партнер просто притворяется или изображает страсть – Джон хочет его. Это ощущение убийственно, деструктивно, но он не в состоянии ему противиться. Потому что Джон соскальзывает с колен и тут же устраивается между ними, блудливыми, развратными пальцами легко расправляясь с тугой пуговицей и блестящим зиппером брюк… Его рот цвета бордо… со вкусом бордо и его французской дерзостью в каждой капле… И то, что он вытворяет на плоти, освобожденной из плена одежд, сводит с ума. Джон сумел его удивить. Тело, переставшее быть мертвой, сломанной куклой, куском чуть подтаявшего льда, искрилось, пылало и мироточило благоуханным ароматом, которого он не чувствовал. Почти. Но и этого почти оказалось достаточно, чтобы провести безумную ночь в разоренной постели, где уже было не вполне ясно, кто и кого имел: оседлавший поджарые, вполне крепкие еще бедра мужа, Джон не только умел доставлять удовольствие. Яростно и жадно, как завоеванную контрибуцию, он сполна получал это самое удовольствие. Скользкий, соленый от жаркого пота, одетый в липкий мускусный предэякулят и размазанную по промежности и животу горьковато-карамельную смегму, он двигал стремительным, упругим телом, взвиваясь и опадая в пляске спаривающихся песчаных змеек… от его стонов и хриплых криков Чарльз кончал так бурно и остро, что прокусил себе губу и потянул поясницу. Как в далекой, почти забытой юности. И когда, уже ближе к рассвету, измотанный омега обессилено провалился в сладкое беспамятство, у супруга не хватило духу отослать его прочь. … С этого дня никто из прислуги не смел препятствовать Джону бывать на запретной половине. Пустив под откос идиотский график «брачного совокупления», он теперь приходит сам, и не всегда это заканчивается сексом. Милорду неожиданно понравилось, как Джон тихонько усаживался с книгой у его ног, пока он работал над отчетами своей парламентской фракции и подконтрольных комиссий… Пил обжигающий чай из большой глиняной кружки… и как только в этом изысканном доме могло отыскаться такое вульгарное чудовище… Роняя крошки, хрустел тоненьким пряным печеньем мисс Саванны Маккейл, расположившись с очередным старинным фолиантом на мягком ковре возле разогретого каминного зева… Уютно сопел, уснув в громадном кожаном кресле, поджав под себя босые ноги… Через неделю Чарльз громко ругался из-за него с Мораном, а Гарольд получил дополнительный выходной… … Милвертон перестал обращать внимание на то, что Джон прикасается к его вещам… Вернее, напротив – его неожиданно занимало то, с каким детским любопытством тот разглядывает диковинки на каминной полке, на яшмовом бюро и на дубовом столе с малахитовым письменным прибором и старинной лампой под абажуром из темно-зеленого муранского стекла… И вообще – именно половина супруга казалась Джону единственным по-настоящему обжитым местом громадного особняка. Безделушки, очевидно подаренные влиятельными «друзьями», памятные трофеи, лично привезенные из деловых вояжей… картины… совершенно иные, чем те, что Джон видел в остальных залах… Особенно одна – напротив двухтумбового монстра, являвшегося по совместительству рабочим столом хозяина. Залитый южным солнцем Италии берег с чередой низеньких, основательных домов из окатанных временем белых кирпичей, укрытых теплой терракотовой черепицей. И пенный прибой, и синие, похожие на скучающих афалин, лодки возле старого, покосившегося причала… все просто дышало родниковой чистотой с горьковатыми нотками морского бриза, цветущих невдалеке азалий и свежего белого хлеба, выставленного булочником на свой утренний лоток… Картина Джону нравилась… Но больше всего его манила к себе огромная, занимавшая целую стену карта 17-го века, вытканная гобеленом и изображавшая средневековую Европу во время столетней войны… Невесть откуда раздобытыми цветными флажками он увлеченно восстанавливал на ней битву при Азенкуре, где Англия одержала оглушительную победу над французской армией, потеряв при этом всего пару десятков собственных бойцов. В качестве первоисточника он воспользовался найденной в библиотеке мужа книгой Черчилля «Рождение Британии» и старинными хрониками с третьего этажа. В книгах имелись некоторые расхождения, и Джон ломал голову, в какой из них правды больше… За этим занятием его застал очередной визит Себастьяна Морана. - Джон, выйди. – Сухо скомандовал он, появившись в дверях кабинета и раздраженно дернув краем рта. Морана Джон откровенно боялся, но на этот раз, сделав над собой немыслимое усилие, бросил вопросительный взгляд на супруга, занятого благодарственной речью для приема во Дворце. Сэр Чарльз время от времени читал вслух очередной кусок и спрашивал: «Ну как?». На что Джон, не отвлекаясь от исторической реконструкции, поднимал руку, сжатую в кулак с большим пальцем то поднятым вверх, то опущенным к полу, в зависимости от того, впечатлил его отрывок или не слишком… Оторвавшись от творчества, милорд исподлобья взглянул поверх исчерканного бумажного листа, глубокомысленно пожал плечами и кивнул на дверь. Джон спокойно захлопнул тяжелый том, демонстративно положил его на край письменного стола и, проходя мимо, склонившись к широкому плечу Чарльза, мягко скользнул ладонью по его запястью. - Чай как обычно? Он так и не посмотрел в сторону полковника… - Будь добр… Уже находясь за дверью, Джон с удовольствием слушал, как, совсем не сдерживаясь, орут друг на друга старые друзья. «Бога ради! Запрети своей… своему… входить при мне в эту комнату!» «Пока что это мой дом! И здесь только я решаю, кому и куда можно входить!..» «Твой дом? Твой?!!..» Слушать дальше желания не было. Весело присвистывая, Джон направился к мисс Саванне за свежим чаем по-йоркширски. Любимый сорт Taylors of Harrogate и пряный йоркширский кекс с изюмом, клюквой и звездочкой аниса милорд предпочитал любому послеобеденному развлечению… Вбить клин между этой парой оказалось далеко не так сложно, как казалось в самом начале. … После очередной почти-семейной склоки Моран практически перестал бывать в Уотфорд Холле. И теперь уже Чарльз регулярно отбывал в свою лондонскую резиденцию, оставляя нескучающего мужа на попечение прислуги. Две недели, обещанные до королевского приема, незаметно растянулись на три – вручение наград и титулов Ее Королевским Величеством проходило четыре раза в год, и именно летнее привлекало наибольшее внимание прессы, так как Королева традиционно предпочитала лично возводить в рыцарский титул представителей творческой богемы и принимать в круг высшего света вступивших в законный брак омег. И если не считать четырех обязательных примерок выходного костюма, Джон откровенно был предоставлен самому себе, правда, под слегка удушающим присмотром Гарольда. Если честно, Джон уже был не в состоянии употребить такое количество алкогольных десертов, чтобы без помех обследовать супружескую вотчину – камердинер был настолько предупредителен, заботлив и мил, что единственное, что оставалось Джону – это прямым текстом попросить охранника самостоятельно найти последний тайник, чем пытаться сделать это для него незаметно. Время уходило, а цель не приближалась ни на дюйм. Джон в отчаянии смотрел на календарь, на ненавистно-заботливого опекуна и на такой близкий, но бесконечно-недоступный книжный шкаф. С цветочными розетками… … Чарльз надиктовывал по телефону своему лондонскому секретарю черновик письма консулу Великобритании в Марокко, одновременно согласовывая обязательные визиты в различные благотворительные фонды на ближайшую неделю, когда мнущийся посреди кабинета Гарольд в очередной раз напоминал милорду об обещанном внеочередном выходном дне… Чарльз слушал рассеянно, что-то постоянно уточняя в своем деловом расписании, в парламентском регламенте и толстом кожаном ежедневнике, делая в нем пометки золотым «паркером»… Гарольду приходилось смиренно повторять свое прошение раз за разом, стараясь не скатиться ни в униженное нытье, ни в раздраженное бормотание, а Джон наслаждался его мучениями, удобно устроившись в углу кожаного дивана, и рисовал представшую глазам сцену в большом блокноте мягким грифельным карандашом. Карандашные наброски были самым любимым из тех немногих увлечений, что он мог себе позволить. Джон никогда не учился рисованию – все получалось само собой, и легкие короткие штрихи из-под его левой руки ложились на бумагу так проворно, что спустя четверть часа сэр Чарльз со сдвинутой на одно ухо короной благословлял коленопреклоненного крестоносца Гарольда на ратные подвиги своей доросшей до размеров меча перьевой ручкой… Он слышал что-то о годовщине матери… то ли рождении, то ли смерти - Джон не совсем понял, занятый своими мыслями, бездумно пририсовав «рыцарю» за ухом кокетливый, полностью распустившийся цветок… Сэр Чарльз перестал черкать в листке, напряженно скользнул взглядом от камердинера к Джону и обратно. Где-то в глубине сознания его неприятно царапала мысль о том, что придется оставить своего непутевого мужа без присмотра на целый день… Джон беспечно приподнял свои спело-соломенные брови, ухмыльнулся краем рта и повернул рисунок. Чарльз не сдержался, рассмеялся раскатистым урчанием… совсем, как Шерлок… и кивнул. Джон перестал дышать, пытаясь удержать на лице приторно-нейтральное выражение – у него будут целые сутки на то, чтобы проверить последний тайник без посторонних глаз и опасности быть при этом пойманным. … Слишком просто. Это оказалось настолько легко, что он почти с четверть часа не решался прикоснуться к потайной кнопочке. Так и сидел перед ней на коленях между монолитной стеной книжных полок и скальным массивом старинного письменного стола. Дверка открылась также беззвучно, как и ее единоутробные сестры. Джон придвинулся поближе, чтобы разглядеть ее внутреннюю поверхность, уже заранее зная, что он там увидит. Крошечные царапинки, словно болезненные ссадины на детской коленке… несколько смазанных потемневших пятнышек - каждая не больше булавочкой головки. Кровь давно высохла и растворилась в бесконечном времени… Но он помнил, как горели содранные пальцы, хрустели, обламываясь, ногти и соль от слез разъедала лицо… В черном зеве он больше не чувствовал удушающего детского ужаса, когда стены осязаемо сжимаются вокруг него, спрессовывая воздух до состояния патоки, сковывая ледяным ознобом слабое тело. Ничего. Пыльно, темно, пусто… пусто? Ему пришлось вползти внутрь до самых бедер – шкаф оказался гораздо глубже прочих до него, и Джон мог бы забраться в него весь, если бы поджал как следует ноги… Плоское и гладкое толкнулось в руку так неожиданно, что он так вцепился в это нечто, словно оно могло вырваться и удрать прочь… Выдержки ему было не занимать. Он потратил полдня, чтобы убедиться, что Милвертон покинул поместье – он даже проводил его серебристый, похожий на бультерьера Bentley до ворот с монограммой, теперь наполненной совсем другим смыслом… И то, как Гарольд взъерошил мелкую, белоснежную крошку подъездной дорожки своим монструозным мотоциклом… хмм… этот тип здорово смотрелся на громадном хромированном красавце мощностью в двести бешеных лошадей… Посидел в саду, делая наброски распустившихся кувшинок… как обычно. Договорился с миссис Палмер об обеде… как обычно. Почитал новый роман… как обычно… но не понял ни слова. Не спеша съел что-то исключительное… как обычно… так и не почувствовав вкуса. Захватил из столовой маленький поднос с кофейником и тарелкой свежих профитролей, направляясь в кабинет мужа… как обычно… …Нечто медленно появилось на свет, словно ребенок после долгих, тяжелых родов… словно готовая сдетонировать высокоактивная бомба… Пакет. Вернее, большой конверт из плотной, вощеной бумаги очень высокого качества с целой вязью изящных аристократических букв, с глянцевой наклейкой, заполненной столбиком напечатанных имен, с наглухо заклеенным клапаном на обороте и тремя сургучными пломбами, тяжело поблескивающими оттиснутым на них логотипом «Royal Mail». «Humans Development Institute»** Уотсон Седрик Бэззил Уотсон Демьен Уотсон Гарриет Норман Уотсон Джон Хэмиш Его семья. Седрик, Деми… Джон… Что бы там ни было внутри, это поможет узнать о них хоть немного больше… Он чудом сдержался от первого же порыва сломать пломбы, отдернув вспотевшие вмиг руки и уронив пакет на пол. Потом осторожно повертев его так и эдак, он заметил, что конверт умеренно помят, а один уголок даже слегка изжеван… а на опечатанном клапане по все длине повторяются поблекшие тисненные символы: HDI 27-05-1994. Абревиатура, обозначавшая компанию, которая при финансовой поддержке фонда «Wellcome Trust» начала регистрацию генетического статуса альф и омег Великобритании еще тридцать лет назад и теперь разрослась до транснациональной корпорации, включавшей двадцать восемь отделений по всему миру и сделавшей ДНК-карту обязательной, как в свое время свидетельство о рождении и паспорт. Вероятно, внутри драгоценного пакета были документы на семью Уотсонов, доставленные Почтовой службой Ее Королевского Величества… Вот только, что они делали в таком странном месте, куда их вероятнее всего, засунули вместе с маленьким Джоном? Потому что отпечатки зубов на прочной бумаге явно принадлежали ребенку… Мучаясь от раздиравших его желаний распотрошить конверт и, в то же время, бережно спрятать его получше, Джон вдруг почувствовал, что короткие волоски на его затылке поднимаются дыбом… По спине прошла горячая электрическая волна, а ледышка, бывшая раньше его сердцем, трепыхнувшись напоследок, провалилась в желудок. Джон понял, что в комнате он уже не один. … Медленно… так, что в тишине можно было услышать хруст окаменевших позвонков, он повернул голову к двери и встретился глазами с уставившимся на него Гарольдом, напружинившимся, как громадная пантера. Взгляд мужчины скользнул поверх джонова плеча к раскрытому тайнику, на пакет, зажатый в руках – и снова на застывшее от ужаса лицо… …видел, знает, отберет, расскажет… Мысли заметались, как водомерки в пруду, куда кто-то неожиданно бросил камень… Форменный френч*** антрацитового, припылено-черного оттенка сиял дорожкой безупречно начищенных серебряных пуговиц. Зажав подмышкой жесткую фуражку, Гарольд слегка ворочал шеей, пытаясь расстегнуть жесткий воротничок… нет-нет… его не должно было тут быть! Из неудобного, уязвимого положения, даже не подумав подавить первую волну паники и прижав к груди трофей, Джон толкнул спружинившее тело вперед, перекатившись через плечо прямо под ноги непрошенному свидетелю, обеими ступнями что было силы ударил куда-то в голень. Гарольд издал сдавленно-булькающий звук, потерял равновесие и кувырнулся через Джона со всех своих шести футов высоты, прогремев каждым из них по оказавшейся на траектории падения подставке для газет. Отборная, придушенная брань… Джон легко выпутался из бурелома рук-ног и, стараясь не думать о последствиях, с низкого старта рванулся в дверной проем прочь, подальше от проклятого места, попутно захлопнув дверку тайника… Возможно, имей он ещё се­кун­ду – все могло бы обернуться совершенно иначе, но большая крепкая ладонь капканом сомкнулась на его щиколотке, дернула назад… Джон со всего маха рухнул на пол, обдирая подбородок о паркет. …его встряхивали и скручивали, словно в сортировочной машине. Джон бился в медвежьих объятиях и кусался, как бешеный хорек. Не кричал только потому, что широкая ладонь намертво зажала ему рот. Он еще не понял, что охранник даже не старается отобрать конверт, а самым странным образом заталкивает брыкающееся тело подальше от входа, в нишу, скрытую глухой портьерой, что отделяла рабочий кабинет от хозяйской спальни. Этим проходом пользовались редко, но небольшой портик мог отлично вместить двоих, и Джон вдруг обнаружил себя вдавленным в небольшое пространство между дубовой обшивкой и крепким телом камердинера, доверительно и настойчиво что-то шептавшего ему на ухо… - Джон, Джон… тшш… не кричи… я не враг… Прекрати драться, хозяин сейчас будет здесь… Джон слышал, но не понимал и от этого вырывался еще яростнее. Рука, зажимавшая рот, вот-вот раскрошит ему зубы, ребра почти раздавили легкие, а Джон по-прежнему сопротивлялся, вцепившись в изрядно помятое «сокровище». Наконец, силы его закончились, он тихо и устало заскулил от бессилия, зажмурившись до черных пятен под веками. Возможно, он надеялся, что захват ослабнет хоть немного, но камердинер лишь плотнее перехватил его руки и шепнул в горячий, влажный висок: - Шерлок...