Потерянный

– Джон, Джон, Джон… – без конца шепчет в горячий висок мужчина, прижавшись сухими губами, сминая упирающееся, бунтующее тело. Диковинная мантра никак не заканчивается, потому что никак не заканчивается бесполезная, заведомо обреченная на поражение борьба… растрачивающая силы, пожирающая эмоции… Еще чуть-чуть – и хрустнут тонкие запястья, последний воздух покинет пылающие легкие… Он сдастся… конечно, сдастся… Вот еще побрыкается, устанет… но времени на капитуляцию уже нет. – Извини, Джон… если нас застукают, скажи, что я тебя грубо домогался… Разжав изгрызенную ладонь, Гарольд на миг придавил точку за ухом, на полдюйма ниже венки – почти сорвавшийся крик провалился обратно беззвучным всхлипом. Джон сразу безвольно обмяк… впрочем, так и не выпустив свой бесценный трофей. Приближающиеся голоса он услышал не сразу, потому что Гарольд одной рукой притянул его за талию, а второй, надавив на затылок, уложил измученную, тяжелую голову себе на грудь. Острая тазовая косточка Джона больно воткнулась мужчине в бедро, а сам Джон почувствовал, как ему в живот упирается приличных размеров член, плотно упакованный в ладно сидящие форменные брюки… В первый момент он даже подумал, что Гарольд попросту пьян, и вся его дикая эскапада – всего лишь запоздалая сексуальная агрессия… Но от него пахло не алкоголем, а отличным, дорогим парфюмом… да и «змей» в штанах был на удивление спокоен и даже слегка расслаблен. Гарольд что-то невнятно шептал, заталкивая Джона поглубже в тень. – Не люблю говорить о делах в машине… Если бы кто-то мог поверить – сэр Чарльз… эта его всегда уверенная римская поступь прозвучала пугающе мягко… извинялся. Резкий голос полковника Морана Джон узнал сразу. – Мне плевать, кто там у тебя за рулем… Я и сам бы мог тебя привезти. Никогда не понимал этой нелепой тяги к плебейской челяди… – Этого, как ты сказал, плебея, мне сам привел… не перегибай. И он вполне неплох, кстати… Пружины кожаного диванчика упруго приняли на себя вес человеческой плоти, неспешные шаги проследовали вглубь комнаты, в толстые стаканы со стеклянным грохотом посыпались ледяные кубики, сухо скрипнула по горлышку бутылки жестяная крышка, и гулко, вкусно булькая, дорогой скотч наполнил стаканы тяжелым янтарем, а комнату – терпким ароматом. – Ладно, что там опять случилось? Опять Джим? Что теперь? – глоток, наверняка обжегший глотку… короткое смакование причмокнувших губ. – Выкладывай. – Он хочет полный пакет на «Pacific Сhemical Alliance»… за услугу. Еще один глоток – дернувшийся кадык пропустил новую порцию ледяного огня в пищевод. Громко, гулко… – Оу… а я думал, что делаю ему подарок... И, кстати, у него же уже есть четверть… Что, аппетиты выросли? Зачем ему «Кемикал»? Диван скрипнул тугой шкурой – Моран поменял позу, вальяжно откинувшись на спинку. – Ну, не мятные пилюли выпускать, разумеется. Мальчик расширяет свой бизнес, ему тесно в старушке Европе. Он хочет твой Квебекский филиал… Не думаю, что ты захочешь ссориться с ним из-за такой ерунды. Ты же знаешь, каким он может быть… когда слетает с катушек… Тем более, что твой маленький муженек уже вполне созрел. – Он ухмыльнулся так осязаемо распутно, что в воздухе зазвенело. – Какого черта ты с ним тянешь? – Я не тяну, время не пришло… – шелковое шуршание – хозяин кабинета распустил галстук, сочно отпив пару глотков, – до течки еще три недели… – Это он тебе сказал? – полковник усмехнулся, а у Джона екнуло чуть ниже того места, где вощеный конверт впился ему в ребро острым углом. – Милый мой, эта маленькая шлюшка морочит тебе голову. Неделя, максимум дней десять… жаль, что ты не чувствуешь, как твоя сучка сейчас пахнет… – Моран хмыкнул, снова отхлебнув изысканный яд. – Знаешь, я вполне и сам бы не против… – Заткнись! Только тронь его… – стакан грохнул по дубовой столешнице, наверняка расплескав половину содержимого. Полковник довольно расхохотался: – Чарли, это что – ревность? К нему? Или ко мне? Ты знаешь – я вполне бы мог улучшить вашу… породу… – Заткнись… – повторил глухой голос мистера Милвертона. Тишину нарушало лишь тяжелое, сдавленное дыхание… кто-то поболтал полурастаявший лед… скотч еще раз плеснул, наполняя стакан. Пружины мягко отпустили седока, скрипнув с сожалением, словно вздохнув… шаги – неслышные, как кошачья поступь – примяли ковер у стола… – Перестань, Чарли… Я пошутил… – голос, согретый выдержанным алкоголем, приглушенно мурлыкнул, влажно выдохнул неспешный поцелуй в шею над жестким воротничком, – хватит изображать благопристойного супруга… Значит, прикончить этого ублюдка можно, а трахнуть нельзя? Он что, действительно так хорош в постели? Или ты имеешь его на этом столе? Ммм! Тут до сих пор все пропитано его запахом! Он и сегодня сидел в твоем кресле… маленькая потаскушка... Скажи, как ты его брал?.. – голос опустился до едва различимого шепота, прерываясь сбивчивыми, хриплыми вдохами, словно кому-то перетянули гортань. – Вот так, лицом к лицу? Чтобы слышать, как он кричит? Смотреть, как похоть застилает ему глаза?.. Или ставил на колени, чтобы он запомнил, где его законное… место? И драл упругую, сладкую задницу, пока она не начинала истекать твоими соками? – Бас, перестань… хватит… боже, не тут… – милорд умолял… – не ревнуй… Хватит! Хватит… Интимная возня прекратилась… зашуршала оправляемая одежда, в три глотка стакан опустел последний раз… – Когда мне прислать Джеймса? И, кстати, зачем он тебе, если есть Джон? – Мне нужна стопроцентно генетически-чистая линия. Так или иначе, но я ее получу… Так или иначе. Сухо чиркнула спичка… Чарльз отчего-то не любил пользоваться настольной зажигалкой – только спички… высшего качества, вспыхивающие пышным огненным цветком от одного росчерка… Сигару он раскуривал неспешно, с удовольствием, причмокивая и слушая тихое, уютное потрескивание и шелест тлеющего табачного листа… – После приема. Пусть приезжает на следующий день… Я распоряжусь насчет его апартаментов. Ты сегодня останешься? Сочный скрип дорогих туфель проследовал по ковру в направлении двери. – Нет, Чарли. Тут слишком много твоей… омеги. Я поскучаю в Лондоне, пока ты им не наиграешься. – Тогда как насчет обеда? – крепкий дымок потянулся следом. – Твой волчий аппетит никогда не мог устоять против здешней оленины с трюфелями и артишоками… и не ври мне, Басти, что ты разлюбил марсельские устрицы! …их по-мальчишески громкий смех стих вдалеке, раскатившись дробным эхом по длинной галерее. Темный запортьерный угол убито молчал. Тишина была такой оглушительной, что барабанные перепонки ныли, как на памирских высотах… Джон больше не вырывался, его совершенно не держали ноги. И прижавшаяся друг к другу пара выглядела трогательными, сильно соскучившимися любовниками. – Эй, ты как? Сам дойдешь? – Гарольд неловко пошевелил затекшими плечами, тронул Джона за разбитый подбородок и выгнул шею, пытаясь заглянуть в окаменевшее лицо… … Джон настороженно застыл в самом изголовье своей кровати, поджав к груди колени и обхватив их ледяными ладонями. Многострадальный конверт так и прятался у него на груди, хотя реши псевдо-камердинер его отобрать – вряд ли Джон смог бы долго сопротивляться. То, что его охранник не совсем тот, за кого его принимали, было уже совершенно ясно. Гарольд его не сдал… Почему? По дороге из кабинета им, слава богу, никто не встретился. Пристроив подопечного в уютном гнезде из подушек и одеяла, мужчина отбыл в неизвестном направлении и вернулся спустя минут двадцать – уже в привычной одежде и с переносным сервированным столиком. Тоненькая фарфоровая тарелка с чем-то аппетитно-благоухающим, ломтики свежего белого хлеба с нежной хрустящей корочкой, крошечная вазочка апельсинового джема и чашка ароматного чая… Джона затошнило от одной мысли о еде, но Гарольд серьезно покачал головой, поставив поднос на край кровати. – Тебя искал хозяин. Я сказал, что ты оступился на лестнице в библиотеке и ударился… – Он кивнул на угвазданный кровью подбородок, легко перешел на «ты» и выдавал слова со скорострельностью станкового пулемета. – У тебя легкое сотрясение, кружится голова, тошнит, и тебе стоит денек полежать… Милорд согласился, что пообедать тебе лучше у себя. Не думаю, что тебя это сильно расстроит, только твоему супругу сейчас не до тебя… Но послезавтра ты должен выглядеть идеально и сиять здоровьем. Ты слушаешь, Джон? Засевший в прикроватном окопе Джон смотрел злым морским ежом, выставившим наружу все свои ядовитые иголки, угрожающие параличом каждому, у кого хватит глупости его тронуть. Настороженно и опасливо он следил своими синими глазищами из-за бруствера острых локтей, как кобра следит за рукой факира, давно убедившись в отменной реакции недоступного для ее броска хозяина, но готовая попробовать еще раз, если представится хотя бы малейшая возможность… Паника прошла, и прежнего страха перед своим сторожем и тюремщиком он больше не чувствовал – теперь их уровнял общий секрет. Они оба что-то скрывали от своего господина. – Джон? – мужчина присел на противоположную сторону кровати, постаравшись, чтобы между ними оказалось как можно больше препятствий… Видимо, чтобы Джон почувствовал себя спокойнее. – Я все объясню, но тебе придется позволить сначала привести в порядок это… – он кивнул на разбитый подбородок, – что бы потом не осталось шрамов. И поесть… Джон молчал, упрямо хмурясь, ежась от начавшего его потряхивать внутреннего холода. На еду он старался не смотреть, хотя вкусный, дразнящий аромат уже начал предательски щекотать обонятельные рецепторы. – Я клянусь, что не стану пытаться забрать… ну, то, что ты там нашел… Честно, – Гарольд выглядел совершенно иначе, чем обычно. Весь его высокомерный лоск, все равнодушно-терпеливое снисхождение растаяли, как ледяная корка после первой весенней оттепели. На лице явно читалось и совершенно искреннее беспокойство, и теплое, мучительное сочувствие. – Пожалуйста… Джон вдруг почувствовал страшную усталость. Все напряжение последних дней, все эти два бесконечных, невыносимых месяца обрушились на его плечи, придавив к земле тысячетонной громадой вины… Он безропотно терпел, пока его насиловали и распинали, но стоило пожалеть – и боль разъела глаза, выжгла все внутри, начиная с позвоночника… Тело обмякло, он ткнулся горячечным лбом в колени и заплакал. По-детски горько и безутешно. Его никто и никогда не обнимал за плечи так… Как младшего брата… как маленького ребенка… – Джон… Джон, послушай… Молли Хупер, я ее сын… Ты же помнишь няню Молли? Конечно же, он ее помнил… Добрые глаза, мягкие руки, утешавшие, когда он, запнувшись новеньким неудобным ботинком, разбивал коленку в кровь… или когда старший брат отбирал его любимого медвежонка в смешных матросских штанишках… Рот вдруг наполнился вязкой полынной горечью, а загривок накрыли холодные колючие мурашки. Он помнил… «У меня есть папа и папочка…» – тайком поделился секретом маленький Джон в общей спальне как-то ночью… А наутро заработал пожизненный шрам над правой бровью и сломанное ребро от смотрителя – малыши совсем не умели держать язык за зубами. «У тебя никого нет» – зло проскрипела железная дверь в его голове, наглухо отгораживая от украденного прошлого на долгие-долгие годы… Но теперь одно-единственное имя, словно ревущий поток, снесло старые запреты с изъеденных ржавчиной петель, и воспоминания хлынули весенним половодьем… А потом Гарольд разомкнул ему руки и впихнул в безвольные пальцы цветочно-розовую книжку своей матери, раскрыв ее на последней исписанной станице, где прямо под строчкой, выведенной женским бисерным почерком, аккуратными уверенными штрихами кто-то торопливо набросал эскиз Лондонского Глаза*. И приписал… «Анжело и Питер» Джон захлопал мокрыми ресницами, шмыгнул носом и всхлипнул… то ли рассмеявшись, то ли захлебнувшись. – Шерлок… Шерлок? Откуда? – Я все объясню, – мужчина выпустил его из объятий – совсем не интимных, но Джону стало как-то неловко, и он зябко повел плечами. – Но сначала лицо. Нужно привести тебя в порядок… Тебя ждет Букингемский дворец. Вот черт! Он почти забыл об этом… … В затонированных дочерна окнах роскошного автомобиля плыл бархатно-зеленый пейзаж Суррея с его полями для гольфа, бесконечными лугами, разделенными на аккуратные квилтовые лоскуты пышными купами осинников, липовых рощиц и разросшихся крон старых дубрав. Мягкая, сливочного оттенка кожа кресла уютно приняла его в свои объятия, анатомически обволакивая со всех сторон. Шума двигателя не было слышно вообще, а тяжелый и мощный Bentley шел так ровно, словно вместо колес у него была воздушная подушка. Жар летнего утра никак не ощущался внутри роскошного салона, и лишь залитые солнечным золотом окрестности не давали забыть о вступившем в свои права самом ярком времени года. Чарльз не любил жары, хотя и провел, по его же словам, лучшие в его жизни двенадцать лет в Тамилнаде – одном из самых жарких индийских штатов, в городе Ченнай, на службе Ее Королевского Величества в статусе советника при после Великобритании Теренсе Вилкоксе Гарви. Жара мешала ему сохранять спокойствие духа и рациональное восприятие окружающего. Он ненавидел терять над собой контроль. Вот поэтому в Уотфорд-Холле не слишком часто топили камины, а в салоне личного авто всегда были неизменные плюс восемнадцать. Джон поежился от нежного ветерка системы круиз-контроля, новенький костюм из плотного шелка похрустывал, стоило зажать озябшие ладони между колен… Стоячий воротничок неприятно царапнул шею. Джону не нравилось то, что велел сшить для него сэр Чарльз. Верхнюю часть составлял довольно свободный пиджак ширвани**, традиционный для свадебного индийского торжества, но гораздо короче и не такой кричаще-узорчатый. Даже не взглянув на яркие вишневые, маренговые и малахитовые расцветки, Джон выбрал жемчужно-серый шелк с едва различимой, серебристо-голубой меланжевой вышивкой по всей длине. От чуридари*** он отказался наотрез, категорически заявив, что в этом его придется тащить волоком или он вообще никуда не пойдет. Озадаченный неожиданным упорством всегда такого покладистого, тихого супруга, Милвертон думал всего пару минут и согласился на обычные узкие брюки в тон, не желая начинать спор в столь неподходящее время… Рубашка под ширвани не предполагалась, и гладкая, плотная ткань неприятно холодила кожу, то и дело норовя натереть особо уязвимые места. Джон понятия не имел, как полагается быть одетым на приеме у Её Величества… в голову лезли только вычурные фраки и смокинги, но судя по классическому, хотя и дико дорогому черному костюму супруга, дресс-код был вполне демократичным, не распространяясь впрочем, на дам… кто же откажет им в удовольствии покрасоваться в мехах и драгоценностях… и, вероятно, на омег тоже. Иначе с чего бы ему сейчас чувствовать себя ручной обезьянкой на цепочке? Впрочем, его собственный внешний вид сейчас мало интересовал… Куда больше волновало произошедшее пару дней назад. Гарольд занимал теперь место водителя. И все из-за того, что его предшественника, Тома, еще в Лондоне «скорая» увезла с перитонитом в ближайший госпиталь… Милвертон лично позвонил Лоу и велел немедленно прибыть на его лондонскую квартиру и отвезти их с мистером Мораном в поместье. Разумеется, Тому не повезло. Но не случись этого, Джон точно попался бы со своей находкой. Гарольд, в общем-то, был уверен, что Джон выкинет что-то подобное именно в этот день. Конечно, Джон так старательно что-то чиркал в своем блокноте… так тщательно делал вид, что ему нет дела до того, что все разъедутся… так сильно пытался успокоить зачастившее дыхание… И Лоу не сомневался, для чего именно он так настойчиво соблазнял своего нелюбимого, ненавистного мужа… Именно потому, едва вернувшись, он оставил хозяйскую машину прямо на гаражной парковке и поспешил убедиться, что Джон не влипнет в неприятности. И опять оказался прав. Их обоих спасла случайность. И количество бурбона, выпитого любовниками… Джон задумчиво водил по колену пальцем, вспоминая, как осторожно гладил сделанный наспех рисунок, и даже не заметил, как машина пронеслась по Вестминстерскому мосту, как взметнулся в небо острый силуэт Биг-Бена, как заговорщицки подмигнул London Eye… Джон не знал города, и кирпично-гранитно-песчанниковая путаница улиц ему ничего не говорила, но когда машина плавно вывернула на Квинс Гарденс, сделала плавный тур, огибая самую известную площадь Англии, а утреннее солнце заставило вспыхнуть на кованых воротах золотых львов и единорогов… только тогда Джон, наконец, понял, что они действительно приближаются к королевскому дворцу… И сердце сделало в его горле опасный, бесстраховочный кульбит. Вопреки ожиданию, их авто миновало центральную дорогу и мягко припарковалось у посольского входа, предусмотрительно и даже несколько интимно прикрытом пышным пологом нежной зелени разросшихся деревьев. Сэр Чарльз покинул салон первым и крайне предупредительно подал руку Джону, вполне убедительно играя роль заботливого супруга. Гвардеец, встретивший их у дверей, предложил следовать за ним… И, уже переступив порог восхитительной красоты помещения, Джон почувствовал, что он не первый омега, ступивший сегодня на эту ковровую дорожку… четыре… нет, пять его собратьев оставили за собой ароматический след, словно осязаемую цветную нить… Заметив, как у супруга дрогнули крылья носа, Милвертон правильно прочитал его бессознательный жест. – Гостей с супругами, как ты, принимают именно через этот подъезд. Только не думай, что это сделано намеренно, из-за половой сегрегации… перестань всюду видеть только плохое, Джон… просто этот путь позволит вам избежать излишнего, совершенно ненужного внимания и немного привыкнуть к большому количеству посторонних людей… Сделай глубокий вдох. А теперь выдохни… медленно… все-все… возьми меня под локоть, вот так… Взгляни на это с другой стороны – зато у нас есть возможность посмотреть Мраморный зал и Восточную галерею… Джон послушно сделал все, что Милвертон ему велел. И действительно, дыхание выровнялось, сердце забилось тише, без сумасшедших, болезненных скачков, а пальцы совсем оставила предательская дрожь. Странно, но сейчас он чувствовал почти благодарность к этому многоликому человеку. В эту минуту тот вел себя, как добрый дядюшка, выводящий своего дебютанта в свет. Джон снова подумал – случись все иначе, прими его милорд Милвертон, как своего кровного родственника до этих безумных, жестоких месяцев, пока Джон еще ничего не знал… до записной книжки… они могли стать друг другу семьей… К тому же, господин Моран не оказался в списке приглашенных на большой прием. И Джон чувствовал новое для себя, радостное, мстительное удовольствие… А тем временем Букингемский дворец впустил, обнял, проглотил их в свою роскошь и невероятную красоту целиком… Сияющая позолота, витиеватые вензеля орнаментов, розеток и медальонов… Паркеты, ступать на которые было просто преступлением… Глубокая, богатая гамма обивок стен, узорчатых пассажей диванных подушек и стройных портьерных симфоний… Хрупкая изысканность ваз и пышное наполнение их душистой нежностью лилий, фонтанами желтых ирисов и бело-розовыми гвоздичными каскадами… Высокие потолки, похожие на сложное кружевное плетение, возносились на дорическом монолите колонн, одетых в мрамор, оникс и лазурит, заполняли воздух золотистой солнечной сеткой и осыпались вниз нескончаемым сиянием хрустальных подвесок громадных люстр и бесчисленных канделябров… Строгие, умудренные столетними традициями, портреты викторианских леди и джентльменов внимательно смотрели из тяжелых резных рам… Они проследовали восточной галереей, поднялись по парадной лестнице… с ее золочеными балюстрадами и черными литыми скульптурами… и, миновав Зеленую гостиную… правда, теплым изумрудом могли похвастаться лишь изогнутые кресла да водопады оконных штор… вышли в большую картинную галерею, полную народа. Посетителей было действительно много… По тому, как напряглась ладонь Джона на сгибе локтя, Чарльз понял, что тот вплотную приблизился к порогу панической атаки. Посреди такого человеческого муравейника ему не доводилось быть никогда. Никто не говорил в полный голос, никто не размахивал руками, не делал поспешных движений… Тихий шелест… «сердце Британии… колыбель нации… резиденция династии…» возносился к пилонам и сахарно-белым фризам, сливаясь в монотонное жужжание, словно под самым потолком жил неугомонный пчелиный улей. Какофония звуков, запахов и красок мешала дышать, а пристальные, почти не скрываемые взгляды… «смотрите, еще один… хорошенький… а кто его муж?.. они их и правда кусают?.. а куда?.. чудесно выглядит…» всего было слишком много. Не зная, куда спрятать глаза, мучительно желая зажать ладонями уши и дышать только ртом… и, черт его побери, перестать все время нервно облизывать припухшие, потемневшие губы… Джон стиснул пальцами идеальную ткань идеального пиджака хозяина, испуганно ткнувшись лбом ему в плечо… «Все слишком, слишком, слишком!» – Все в порядке… – твердая рука вежливо, но настойчиво подтолкнула его к оконному проему… где можно хоть немного, но укрыться от посторонних глаз, – может, хочешь пить? – Нет… – Джон отлепился, наконец, чувствуя, что карминный стыд разрисовывает ему щеки, как фламандский живописец ланиты юной девы на своем полотне… – уже все… просто… простите. Он никак не решался поднять взгляд, но Чарльз сам взял его за подбородок и заглянул в глаза. – Ты прекрасно выглядишь, Джон. Тебе очень идет этот цвет, и нет никаких причин для волнений. Через полчаса нас просто представят королеве… А потом ты увидишь, как эта пожилая леди раздает награды и титулы… Это прозвучало не слишком уважительно, но, как ни странно, произвело реально-отрезвляющий эффект. – Не слишком долго… И еще и небольшой обед в обществе Ее Величества… Уверен, ты справишься… Он еще что-то говорил, а Джон чуть кивал, глядя поверх его плеча через окно, выходящее на Бакингем Палас Гарденс… Джон уже вполне пришел в себя, супруг придирчиво осмотрел его со всех сторон, мысленно согласившись с выбором этого неброского оттенка редкого, безумно дорогого бенаресского шелка… Джону он удивительно шел, подчеркивая сложным аквамариновым мерцанием глубокую синеву глаз и теплое золото кожи… Они спокойно пересекли Музыкальный зал и почти миновали восхитительную Голубую гостиную, как Джон неожиданно споткнулся на ровном месте, сердце пропустило удар… еще… еще… пульс зачастил и пропал вовсе. Ему вдруг показалось, что он влип по самую макушку в горячую, густую патоку… Титанических усилий потребовалось, чтобы не начать тут же вертеть по сторонам головой, не заметаться взглядом по фигурам вокруг, не закричать… не вырваться из удерживающей, стерегущей ладони… Джон только что пересек самый прекрасный… самый желанный феромоновый след в мире. Он узнал бы его из тысячи… из миллиона… Этот аромат… свежесть скошенный травы, сандаловая терпкость и жасминовое предвкушение… незримо впитался в его кожу уже в тот самый, единственный их день… только он и был его настоящей кожей – все, что существовало в его вселенной… И он был здесь, прошел этой же дорогой не больше четверти часа назад… А потом сердце оцепенело от внезапного ужаса… Что, если Джон ему больше не нужен?!