Postquam millia annorum

POV Till       Мне не хотелось выставлять напоказ свою личную жизнь: никогда не любил делиться переживаниями с другими. Это нечто такое, что нельзя просто так вытащить из кармана и продемонстрировать всем остальным. Лично для меня это настоящий кошмар, когда кто-то становится сведущим в моей какой-либо тайне. Куда лучше переживать все самому, вариться в своих проблемах и никого не тревожить. Ты вроде один из тех счастливых людей, которые постоянно что-то скрывают, но выглядят вполне довольными. Я откровенно старался быть таковым.       Ситуация с Брайаном (теперь я называю его только так, настоящее имя Мэнсона – это словно запретный плод, который столь сладок, что ты просто не можешь устоять перед ним) выбила меня из привычного ритма жизни, заставила пересмотреть многие вещи и расставить приоритеты в другом порядке. Раньше разве я мог посмотреть на парня и почувствовать нечто большее, те чувства, которые при нормальной ориентации обычно не испытываешь? Вряд ли. Мог ли я так сильно желать смазливого ублюдка, что постоянно пытается выделиться из толпы и показать свою отрешенность от мира? Нет, не мог. Обычно я стараюсь избегать таких людей. Но с Брайаном почему-то не побоялся пересечься, сделать его важным человеком в своей жизни. Дурак, какой же я идиот. Хотел развлечься, но попросту заигрался. Не заметил тонкой грани и с легкостью пересек ее.       Из Нью-Йорка я улетал с тяжелым сердцем и мрачными мыслями, как бы это глупо ни звучало. Вместе с Брайаном я оставил частичку себя - это сильно угнетало, но и радовало одновременно. Мне не было жалко, что я отдался парню, но я боялся, что Брайан не принял меня. Он действительно был одним из тех, от которых можно было ждать чего угодно. И я не был до конца уверен в искренности Уорнера. Долго ругал себя за это, убеждая, что парень не может лгать, что его тело не могло от меня ничего скрыть, но спустя несколько минут снова начинал сомневаться. Подобная карусель сомнений совершенно быстро закружила меня до депрессии.       Не мог спать, постоянно прокручивал воспоминания в голове и страдал от жуткого похмелья. Бутылка алкоголя была персональным психологом, что помогала в самый необходимый момент. Я ей был действительно благодарен, особенно, когда садился за стихи. Слишком много переживаний накопилось за это время: они требовали выхода. Писать я мог ночи напролет, ни на секунду не расставаясь с пером. Половину из тех произведений мог сжечь в ту же секунду и начать нечто новое. Мне не было жаль того, что я уничтожил. Все это было пустое, всего лишь способ для релаксации.       Не знаю, сколько провел в таком состоянии, но потом в жизни как-то стремительно возник Пауль, что совершенно быстро стал желанным гостем в моем доме. Никому не был рад так же сильно, как ему. Ландерс пытался скрасить серые будни, постоянно приносил с собой нечто новое и тут же делился этим. В отличие от меня, у него не было секретов. Или просто мне так казалось. Ведь самое главное в общении с человеком, это создать правильную видимость, иллюзию для своей персоны. Как ты себя преподнесешь - так тебя и будут видеть. Я смотрел на Пауля, словно он был моим «спасательным кругом».       И я не побоялся посвятить его в свою страшную тайну. Это было спонтанным решением, но я не сожалел о нем. Наоборот, стало несколько легче. Хоть и мерзко от того, что я нагрузил другого человека своими переживаниями. Но Пауль не воспринимал это как тяжелую ношу, по крайней мере, он пытался меня убедить в этом.       Благодаря Ландерсу депрессия отступила. Я смог нормально приняться за работу и забыть на какое-то время об алкоголе и унынии. Мир вокруг стал несколько светлее, а я уже видел в жизни не только боль и убогость существования. Постепенно наладил контакты с Рихардом: он на меня долгое время дулся за то, что сразу, после приезда в Берлин, я не стал его выслушивать и от души послал в весьма недалекое место. Цвен, кажется, был рад моему «возвращению». Жизнь вернулась на круги своя.       Только Пауль иногда напоминал мне о прошлом и все пытался добиться, чтобы я сделал первый шаг и позвонил Брайану. Я отмахивался от Ландерса, пытался уверить его в том, что больше никаких чувств не осталось, и я слишком занят работой, чтобы на что-то отвлекаться. Но на самом деле я жутко боялся и не хотел разочароваться. Лучше жить в иллюзиях, чем вновь пытаться склеить разбитое сердце. Да, мое поведение сложно назвать взрослым: подобное мозгоебство скорее свойственно подросткам.       На какое-то время буря стихла: Пауль смирился и больше не был столь напористым. Это было настоящей благодатью, тем мигом, которым я успел насладиться.       А потом Рихард вытащил меня на какую-то светскую тусовку, уверяя, что будет невероятно весело. Я поверил ему, хоть в глубине души сильно сомневался в достоверности слов Круспе. Тот всегда любил преувеличивать значения. Но все же пошел: не хотел, противился, но не смог отказаться. Сейчас я думаю, что это было предначертано Судьбой, и я бы в любом случае оказался там. Потому что именно на этом мероприятии я познакомился с Софией, и, черт меня дери, это было просто незабываемо. Влюбился как мальчишка, позабыв обо всем на свете.       Винил ли я себя за то, что с такой легкостью забыл о Брайане, переключив в свое внимание на новый объект обожания? Да, я все еще не мог поверить, что жизнь так круто изменилась.       Хотел ли я что-либо изменить? Вряд ли, жизнь с Софией была похожа на сон, где я утопал в блаженстве и не желал покидать этот дивный рай. Конечно же, своим счастьем я решил поделиться с Ландерсом. Теперь уже поделиться с ним своей новой радостью я не считал столь ужасным. Пауль стал ближе, ему я мог рассказать все что угодно. И от этого становилось действительно легко.       Противоречу сам себе, как смешно.       Но не стоит отрицать того факта, что в противоречии может родиться истина. Именно это и произошло со мной. Я не смог остановить то, что собственноручно запустил. И, возможно, что еще не успел оценить всю разрушительную силу событий.