« Не будет приказов шутливых, А сдавленный смех прекратится. И шорох фольги приутихнет, Покинув меня, словно птица. »
А за окном так морозно... Хотя, вряд ли даже самая холодная точка планеты сравнится своей нерушимой ледяной гладью с моей мертвой душой, всякие проблески жизни которой... Давно покинули и ее саму, и этот мир. Тело маленького дружка уже безмятежно греется где-то во дворе, под мерзлой февральской почвой, разлагаясь и исчезая с лица Земли... Навсегда. Я подношу к губам горячую чашку, наполненную горьким кофе, и, сразу же обжигаясь об невидимые волны напитка, с болью жмурюсь и откладываю стеклянную емкость в сторону. По моей коже величественно проходятся мурашки, заставляя съеживаться в жалкий комочек, окутанный клетчатым пледом. « Как же я могла », — подобно ласточкам, незначительные мысли стремительно пролетают в моем подсознании, и с такой же скоростью улетучиваются, исчезают, оставляют меня в неведомом покое, который мне только и снится, — « потерять все?.. » Покой этот, наверное, придет ко мне лишь с Моей Смертью, которая, держа в руках косу, учтиво поклонится мне и попросит голову на отсечение. А знаете... Я буду не против вновь почувствовать под собой операционный стол, и умереть от ножа глупого, неопытного врача. От рук того, кто, быть может, поплатится за столь нелепое убийство, и будет раскаиваться, пока Смерть не придет и за ним. Однако, этим хирургом будет уже не Мэлло, чей скальпель оказался самым убийственным — таким, что разом уничтожил мое и так слабо бившееся сердце. И вот, я просто существую, не видя ни капли смысла в университетских парах, знакомых, улыбающихся мне — смысла больше нет нигде... Теперь это — пустота. Отныне, меня окружает лишь холод, убаюкивающий своей протяжной, чужой и такой убивающей колыбельной песней, погружая в муки; Муки, которые, переняв эстафету, подталкивают мое тело к сгнившей серой жиже, готовясь оставить на моей коже очередное клеймо: « Утопленница ».***
Смолой налитая кожа блеснула при свете тусклых ламп, и, явившись перед кучей народа, блондин отвел руку в сторону, гаденько улыбаясь: — Ну и как наша овечка? — приподняв бровь, усмехнулся он, указывая пальцем на высокого мужчину. — Трясется, моля о пощаде, — поспешно выдал тот, удобнее усаживаясь на дерматиновом сидении дивана. — Кстати, идеальная парочка для тебя, Мэлло! В помещении повис гулкий смех присутствующих, что вывело голубоглазого из себя, и он, вынув из кармана пистолет, без слов, выпустил в потолок пулю: та, исполнив тихую посвистывающую мелодию, встретилась с бетонной поверхностью, покрытой потрескавшейся краской. — Дерьмо, а не шутка, — гневно рявкнул русоволосый, вновь скрываясь в дверном проеме. — Пф... Присмотрите за ней. Соитиро Ягами скоро пожалует в гости. И тогда... Тетрадь окажется в наших руках! Захлопнув дверь, парень глубоко вздохнул и направился к себе, тяжело поднимая ноги по поскрипывающей лестнице и все думая... Думая о чем-то непозволительном, терзая этими мыслями собственный разум, и даже — плоть. « Как мне помнится », — резко остановившись, синеокий наклонил голову вправо, мучительно вспоминая нечто давно забытое, — « Она... Может?.. Нет. Или?.. Тоже нет. Интересно, не забыл ли Мэтт? » — после чего, он яростно заехал кулаком по стене, оскаливая зубы. — « О чем я вообще думаю?! Все мое внимание должно быть на этой долбанной Тетради Смерти! Только на ней! К черту Хлою! К черту... Хлою?.. » Дверь в комнату приоткрылась, и, не позволяя и слову слететь с дергавшихся уст, Михаэль прошел внутрь, останавливаясь подле своего друга; тот вновь неразборчиво щелкал всеми приставочными кнопками, тем самым накаляя атмосферу. — Ты что такой обалдевший? — усмехнулся геймер, подталкивая товарища в плечо, на что тот лишь негативно фыркнул. — Будто Дьявола увидел. — Иди на фиг. — Ладно, ладно, — безмятежно улыбнулся Мэтт, вновь принимаясь пытать уже в который раз проигранный уровень излюбленной игры. — Да что же это за черт! Русоволосый хлопнул себя рукой по лбу, и, рухнув в кресло, с досадой воззрился на друга, который, не понимая, в чем дело, снова отложил приставку в сторону. — Мэлли переживает? — усмехнулся рыжий, безразлично разведя руки в стороны. — Ниа покоя не дает, дружище? — При чем тут он?! Это все... Чертовка... Заколебала! — прыснул синеглазый, запустив трясущиеся пальцы, облаченные кожей, в золотистые волосы. — Только этого мне не хватало! — Эй-эй, ты чего, Мэлл?! — Да, ничего, блин... — парень, набрав в легкие больше воздуха, задержал дыхание на пару секунд, в течение которых суровая тишина обволокла обоих товарищей, и, тяжело выдохнув, блондин устремил взор в высокий потолок. — Я просто свихнулся. И все.***
Мое внимание было намертво приковано к окну, за которым солнечные лучи переплетались в златую косу, мягко развевавшуюся под влиянием Озорника-Ветра, в тайне томно вздыхавшему по радостной Солнечной Красавице. Не видя Его, я все равно чувствовала эту косую ухмылку, которую Ветер посвящал лишь Ей — Солнечной Деве; лишь той, чей взор смог смягчить сердце жестокого Короля Тайфунов, Вихрей, Смерчей, Торнадо, и остальных темных подчиненных, скрывавших свою личность в объятиях множества черно-лиловых мантий. И, иногда, я представляла себя этой светловолосой девушкой, под хрупкими ступнями которой мерцали полупрозрачные блики, и она, ускоряя шаг, уже, практически бежала навстречу своему возлюбленному, но... Он так и не сдержал своего обещания, оставив Солнце в полном одиночестве. « Михаэль... » — вздохнула я, вспоминая одну из книг Сусанны Фортес; книгу, где мне повстречалась цитата, навечно запавшая в душу. — « А ведь правда: « Людские секреты похожи на запотевшие стекла: дыхание, туманя их, ничего не дает рассмотреть. Так и мы не можем прочесть чужие мысли. » Но... Что будет, если?.. » Кончик моего пальца плавно прошелся по холодному стеклу, потускневшему от осевших паров, и, оставляя все новые и новые зеркальные дорожки, я продолжала водить рукой по оконной глади, мечтательно улыбаясь своим юным, наивным раздумьям. « Что же, если... », — ухмыльнулась я, отдаляя от стекла ладонь и любуясь странными полосами, через которые прекрасно был виден пасмурный Токио, хваставшийся красотой своих небоскребов, и в то же время легкими аксессуарами — Сакурами, что придавали всей этой чужеродности некую теплоту и искренность. — « Есть люди, не боящиеся открыть другим свою душу. И тогда, один жест руки — и мы видим, как грузные капли стекают с прозрачного стекла, а взору нашему предстают все сокровенные тайны, прятавшиеся под широким крылом мутной пелены... » Время напоминало мне секундную стрелку; легко танцуя, она умиляла Величавый Циферблат Часов, исполняя свой незамысловатый грациозный танец под куполообразным сапфировым стеклом, чей мягкий блеск придавал Танцовщице-Стрелочке уверенности, и ее движения становились все неописуемее и волшебнее с каждым новым мгновением. В моем представлении Время было именно таким, и, не жалея людских чувств, оно стремительно летело ввысь, оставляя за собой туманную дорожку; гналось за Неизвестностью, не зная ни края, ни преград. Бежало, даже не подозревая о грандиозном взрыве, чьи искры разлетятся по всей Планете, и тогда... Жизнь, быть может, остановится, унося за собой все до последнего в некую бездну бездейственности; жизнь замрет, подобно гипсовым фигурам, укрывавшимся под просвечивающими марлями в бедно обставленной комнатушке старого скульптура, еле доживавшего свои последние, но счастливые дни.***
Такими темпами и пришел суровый Декабрь, сковавший в своих цепях Солнце, которое, горестно вздыхая, безмолвно умирало под влиянием смертельной магии громко хохотавшей Зимы. Но Ветру все нипочем — он защитит свою возлюбленную, ввязавшись в схватку со Снегом, и, затерявшись в пучине ярости, воцарившаяся на улочках пурга будет безжалостно сбивать прохожих с ног, похищая и раскидывая их шляпы в самых разных, самых чужих, и самых далеких направлениях. И именно этой зимой Мы вновь встретились, ошарашенно глядя друг другу в глаза, тяжело дыша, и видя, как у обоих с тяжестью вздымалась грудь от нахлынувших воспоминаний. Декабрь уже успел неохотно уступить свое место гордому Январю, который, мерзко хихикая, готовился к осуществлению своих « запылившихся » планов.Девятнадцатое января, две тысячи тринадцатого года.
Погружая ноги в теплый снег, я неторопливо шагала по мостовой и поглядывала на замерзшие ветви деревьев, движения которых ограничивались лишь судорожным дерганьем по морозному воздуху, не оставлявшим за собой никаких гревших сердце узоров, как когда-то Весной. И вдруг... — Будешь рыпаться — убью к черту, — внезапно я ощутила аромат горького шоколада, что моментально вскружил мне голову, и, не успев оглянуться, почувствовала, как свет в глазах предательски улыбнулся мне, прикрывая за собой дверь. — Посмей только ослушаться меня. — К-кто... Т-ты...