Сыграй для меня

The Piano Guys — Game Day Утро встречает Джона полумраком комнаты и звуками дождя. Осень накрыла город пеленой своего серого плаща, стирая все знакомые очертания, превращая дома, людей, машины в тени и силуэты. Мужчина лениво потягивается под одеялом в нагретой постели, расслабленный и горячий ото сна. Он снова проспал всю ночь без кошмаров. «Как и в прошлый раз, после работы у Джеймса», — раздается в голове тревожный звоночек. — «Если, конечно, можно назвать работой чистое удовольствие», — ехидный голосок не собирается останавливаться, полностью вырывая из объятий Морфея Джона Уотсона. Джон пытается придумать себе оправдание, но как это сделать, если понимаешь, что других объяснений у тебя все равно нет? Он думает, что врать себе — последнее дело, но упрямо уповает на музыку, точнее — на потрясающий рояль. Ведь совершенно неважно, кто владеет этим роялем, чей взгляд заражает его мыслями и фантазиями, ведь абсолютно нелогично будет предположить, что его изголодавшееся по любви сердце тянется к тому, кто и сам готов дарить его. «Нет», — Джон резко одергивает себя. Он не знает, чего хочет мистер Мориарти, но он прекрасно знает, что бывает с замечтавшимися пианистами. Утренняя улыбка пропадает. Осень не располагает к радости — авитаминоз. Душ не дает чувства облегчения. Кошмары можно было попытаться смыть, от самого себя можно только застрелиться. Зеркало хочется выбросить, потому что в нем Джон снова видит человека, которого знал, а не которым стал: отдохнувший, мечтательный, красивый, словно ничего и не было, словно все это — только очередной страшный сон. Он думает, запахиваясь в халат, что выдумал себе все. Ну, в самом деле, какое должно быть самомнение предположить, что Джеймс питает к нему хоть что-то! Да он может получить самого красивого мужчину в городе, не пошевелив и пальцем. Даже банальная похоть и та не укладывалась в голове. Зачем? С чего он решил, что Мориарти должен относиться к нему как-то по-особенному? Забава, игрушка, прихоть миллионера — мало ли подобных историй и мало ли таких же, как и он сам, мотыльков, летевших на свет фальшивой любви под перезвон монет и итальянское вино. Тосты с клубничным джемом — враги номер один — они напоминают, что он никогда не узнает, что Джеймс любит на завтрак. Джон ухмыляется: у него отвратительное чувство юмора. Ведь провинились совершенно не тосты, просто пора давно признать, что он влюблен, как последний дурак, и новость эта отвратительная. Когда? Зачем? И самое интересное — в кого? Что он знает о нем? «Ничего», — Джон зажмуривает глаза и снова открывает. Он ничего не знает о нем, но когда вспоминает, как темные глаза очерчивают его лицо, как подрагивают угольные ресницы, как изящны его руки, созданные для клавиш рояля, как плавно он двигается, как заразительно смеется и ухмыляется лишь совсем чуть-чуть, как пьет вино и увлеченно рассказывает о чем-либо, изгибая холеные брови — его охватывает дрожь. Джон понимает, что влюблен в мечту о счастье — несбыточную и давно не осуществимую. Его прошлое, настоящее и будущее сломано одним единственным человеком — Себастьяном Мораном, умершим на его операционном столе. Как бы он хотел забыть это имя, как бы хотел навсегда вычеркнуть из своей головы, выжечь с каким-нибудь участком мозга, но все тщетно. За окном звуки дождя и суета города, а у Джона перед глазами пустая улыбка мертвого человека. Он вырывается обратно в реальность, расплескивая чай, рассыпая мысли по холодному полу, разбивая в пыль собственные мечты — впереди долгая трудная неделя. Почему вообще нужно было вспоминать Морана? Он никак не связан с этим! Он — прошлое, призрак, ужас и боль прожитых дней. Забыть. Джон пытается привести дом в порядок, затевает стирку, моет посуду, стараясь выгнать из своих мышц потом и кровью прошлую реальность. Он зашел слишком далеко, позволил себе надеяться, впустил эти мысли в свою голову, хотя клялся, что никогда не позволит этому случиться. И прекрасно понимает, кто всему виной — Джеймс Мориарти превратился в навязчивую идею. Пора прекращать это. Черт с ними с деньгами, черт с ним со всем: нельзя оставлять себе ни одного шанса. Джон пересчитывает сбережения. Он знает, что с квартиры придется съехать, возможно, удастся снять комнату или угол где-то еще дальше, на окраине жизни. Вот так рушатся выстроенные стены, вот так умирает надежда на воскрешение. Добираться до работы по такой промозглой погоде, которая превращает мешанину эмоций в совершенно грязное месиво, даже хуже, чем обычно. Джон не хочет улыбаться, он снова ничего не хочет. Он устал от этой жизни, от собственной непроходимой наивности и от людей — как же он устал от людей, не передать просто. Хозяин доволен. Наверное, ежемесячный отчет о доходах оправдал его ожидания. Уотсон раздевается и спешно греет красные от холода руки под взглядами недоумевающего персонала. Они давно привыкли видеть его ТАКИМ: хмурым, злым и улыбающимся только дежурной улыбкой, но после перемен на прошлой неделе, после музыки и света в его глазах, Джон замечает сочувственные взгляды, прилипающие, как жвачка к ботинку. «Не надо меня жалеть», — проносится мысль, пока он выходит к роялю и натягивает милую улыбку — это просто работа, ничего личного. Это просто игра. Он исполняет «Queen», «ABBA», «Elbow», «Rainbow» — неплохой вечер, стоит порадоваться, но Джон думает, что ему может понадобиться и новая работа, когда взгляд его падает на столик у стены. Он делает перерыв, стреляет сигарету у официанта и выходит покурить на задний двор. Все небо затянуто тучами — ни одной звезды не видно, с реки приходит туман и гасит огни ночного города, позволяя им расплываться перед глазами. Уотсон пьет свой кофе и выходит снова в одиннадцать. Договора больше нет, он играет «All You Need Is Love» — посетители в восторге. Он раскачивается в медленном темпе, запрокидывая голову, ловя восторженные взгляды, которые растекаются по коже прилипчивым чужим желанием, пока играет «Scorpions». Сегодня нет места классике, ее слишком много вокруг него, и Бах задурил ему голову звуками того «Стейнвей». Ресторан закрывается, слышны привычные звуки персонала, начинающего приводить в порядок зал и кухню, Джон просто сидит за роялем, уронив голову на сцепленные в замок пальцы. Это ведь все игра: от первого дня и до вчерашнего. Жесткая, извращенная игра, на которую он почему-то ответил собственным сердцем, придумав себе все с самого начала. Так ведь не бывает, чтобы люди влюблялись просто от взглядов, от прикосновений, от жестов; люди должны друг друга узнать, любишь ведь душу. Это все игра его не в меру распалившихся воображения и желания. Это должно закончиться. Джон больше не может сдерживаться: он садится прямо и мягко касается пальцами клавиш. Ему почему-то слышится отзвук военных барабанов, когда он ярко начинает с верхних нот переливы мелодии, просто выпуская ее из своей души. Она кружится вокруг него, словно облако дыма, заполняет вновь его легкие вдохами и выливается новой порцией аккордов. Люди вокруг замерли, не смея пошевелиться и спугнуть это наваждение. Мелодия чистая, яркая, дерзкая — он снова не думал, что она получится такой светлой и наполненной жизнью. Это тоже игра, но другая: в музыке слышится отзвук побед и легких разочарований, но она движется вперед, зовет последовать за собою. Это гордые отзвуки чувств, которых не нужно стыдиться. Это игра. Это жизнь. Один день. Джон улыбается, освобождая свое сердце от заноз, застрявших в нем. Ему не больно, ему хорошо и легко. Руки сами собой переходят от аккорда к аккорду, он сбивается лишь немного, чуть снижает темп и снова выходит на нужный, увеличивает громкость, выжимая из этого инструмента все, на что он способен, как и из своей души. Он заканчивает той же темой, с которой начал — легко, тихо, отпуская мелодию, позволяя ей раствориться в окружающих, оседая в каждом, словно невидимый пух. Он уходит домой с легким сердцем, зная, что разорвет этот порочный круг, зная, что не все потеряно, что нельзя сдаваться, что он попытается еще один раз. Со всех сторон снова слышатся похвалы и восхищения, Джон искренне отвечает «спасибо», тепло улыбаясь и прощаясь. Дождь все еще идет, покрывая мостовую скользкой холодной дорожкой подстывающего тонкого льда. Уотсон отправляется домой по хрупкому покрову, наблюдая за тем, как он разлетается под его ногами, как ломается на тонкие осколки. Это все игра, жизнь тоже умеет так трещать; люди, судьбы, души — все это сломанные игрушки вселенной. Когда он доходит до своего дома, дождь сменяется мелким мокрым снегом. Хочется горячего чая и спать. «Тебе хочется быть не здесь», — шепчет внутренний предатель, но Джон затыкает его коротким: — «Но я именно здесь». Он выключает свет и просто ложится, стараясь согреться в холоде одинокой кровати. _____________________________________________________________________________ Мужчина мечется на постели, сминает простыни и тяжело дышит, ему надо проснуться, но он не может вырваться из капкана своего же сознания. Мозг загнал его в ловушку, заставляя шептать так давно забытое «нет, прошу, остановись». Резкий взмах руки, и Джон просыпается, почти вскакивая с кровати, падая рядом с ней, судорожно хватая ртом воздух. Он закрывает лицо руками и говорит себе, что это просто кошмар, что он все переживет, что это не важно. Врать себе вошло у него в привычку. Сегодня пятница и уже третье пробуждение от ЭТОГО прошлого. Джон списывает это на то, что он устал, что снова ложится позже обычного. Вторая неделя сбитого графика, вторая неделя ночных репетиций, вторая мелодия и приближающаяся третья, последняя встреча с Джеймсом. Уотсон твердо решил, что так дальше продолжаться не может, он знал, что скажет, знал, что это не понравится Мориарти, но не мог ничего поделать. Страх захватил его, он был готов сдаться в плен этим темным глазам, и это пугало. «Проблемы с доверием», — возвестил ехидный внутренний голос. Так и есть. Джон не мог довериться ему, просто не мог. На этом приходилось ставить жирную точку и забывать, что где-то на свете существует человек по имени Джеймс Мориарти. Он мог бы пропасть. Исчезнуть, сменив все, что только можно было, но не хотелось обижать его, хотелось попрощаться и сказать спасибо. «Идиот», — внутренний предатель обижен. — «Ну прости». Джон долго стоит под горячей водой в душе, смывая с себя память прикосновений, боли и жгучий стыд своего кошмара. Ему нужно в магазин — заканчиваются продукты, а он все еще не может собраться с мыслями. Когда он все-таки выходит, до работы остается несколько часов. Погода лучше не стала за эти дни. Под ногами грязное месиво, ветер холодный, тучи все еще нависают над крышами, грозя упасть на головы лондонским грешникам. Джон проходит три квартала, неизменно утыкаясь взглядом в то место, где стояла эта чертова машина, где началась эта пытка и это удовольствие. Он все еще пытается уговорить себя, что это не произошло задолго до встречи здесь, что это не началось в ту самую секунду, как он увидел глаза тогда еще незнакомца и не получил этого конверта с просьбой о Дебюсси. После тепла магазина на улице кажется еще холоднее, он покрепче перехватывает пакеты и идет обратно. — Джон! Уотсон оборачивается, но никого не замечает — показалось. — Капитан! Мужчина снова поворачивается, замечая, наконец, спешащего к нему человека. Его автомобиль на другой стороне улицы, он едва закрыл дверь, прежде чем броситься через дорогу. Джон приглядывается, силясь разглядеть, кто бы это мог быть. Сердце пропускает удар, затем еще один и еще. Он разворачивается и уходит быстрым шагом. Тревис. Чертов ублюдок Тревис. Уотсон слышит торопливые шаги за спиной, шумное дыхание в морозном воздухе, почти чувствует, как к его плечу, раненому плечу, тянется чужая рука. Реакции у него что надо — Джон бросает пакеты на землю и резко выбрасывает кулак, разворачиваясь корпусом. Мужчина падает в мокрую мешанину снега, дождя и грязи. — Джон, прошу, послушай. Уотсон подбирает пакеты и уходит — не глядя, молча, гордо. Остаток дня он старается не думать ни о чем, кроме работы и обеда. Все мысли под запретом, все чувства закрыты на семь замков, все башни выстроены заново и в этот раз без окон. Он едет в метро, не замечая людей, идет по улице, не замечая очередного моросящего дождя, приходит на работу и почти не замечает хозяина ресторана. — Джон, зайди ко мне, — голос грубый, прокуренный и немного злой, но это с непривычки. — Слушай, дела идут хорошо, да и ты в последнее время был почти работником месяца, так что я решил тебя наградить, если все и дальше так пойдет. В конце месяца получишь премию и прибавку. Ты идешь на пользу моему ресторану. Что скажешь? — Спасибо, — выдыхает Джон и выходит из кабинета. Премия и прибавка дают гарантию, что за квартиру найдется, чем заплатить, да и жизнь наладится. Дело только за Джеймсом. Самая непостоянная величина этого уравнения. _____________________________________________________________________________ — Добрый вечер, Джон, — Джеймс, как всегда, по-домашнему элегантен и безукоризненно вежлив. — Сегодня ужасный холод, верно? Я приготовил для Вас солнечное испанское вино. — Спасибо, — Уотсон не знает, как так получается, что ему хочется улыбаться в этом доме; он боится этой улыбки. Мужчины проходят в гостиную, где жарко растопленный камин бросает вороватые отблески пламени на черную лаковую поверхность Зверя. Джон подходит и гладит бок рояля, начиная прощаться с ним уже сейчас. Он чувствует, что Джеймс наблюдает за ним, подходя ближе и протягивая бокал с темно-красным вином. Оно отливает пурпуром в неярком свете комнаты. Мориарти был прав — вино солнечное. От запаха щекочущего вишневым и сливовым ароматом хочется закрыть глаза, а на языке оседает чуть горьковатый привкус дыма и полуденного жара. По груди растекается завораживающее тепло, и хочется играть что-то нежное и светлое. — Вы не будете против Моцарта? — Все что угодно, Джон, все что угодно. Джеймс садится в кресло и замирает, слегка повернув голову набок. Уотсон отворачивается, чувствуя, как по позвоночнику вниз сбегает волна желания, он заглушает ее до мурашек по плечам и полыхнувших алым щек. Рояль встречает его, как старого друга, отзываясь мягким гулом на прикосновения, принимая в себя умиротворенное настроение и отдавая его в нежности совершенных нот. Джон играет легко, забывая обо всех тревогах, растворяясь в звуке инструмента, во взгляде темных глаз, в запахе этого вина. Он лишь покачивается в такт, удовлетворенно хмурится и улыбается. Когда мужчина открывает глаза, Джеймс стоит, прислонившись к французскому окну спиной, и пристально разглядывает его. — Пойдемте ужинать. Джон легко встает, улыбаясь и вновь оглаживая полированное дерево. Когда хозяин дома проходит мимо, то вдруг останавливается и задает вопрос: — После ужина Вы ведь сыграете мне что-нибудь Ваше? — Да, — Джон отводит взгляд и облизывает губы. На ужин курица с тимьяном и лимоном[2], Уотсон молчит, пока Джеймс рассказывает об Испании, в которой, разумеется, тоже был. О монастырях и древних городах, о природе и вине, о кухне и художниках. Джон молчит, потому что ему нужны силы говорить потом. Пауза затягивается, Уотсон допивает вино. — Сейчас? — Хорошо. Джеймс остается рядом с роялем, облокачиваясь на крышку так, что Джон может его видеть. — Мистер Мориарти, — на этих словах мужчина напрягается, — я Вам безмерно благодарен. Вы вернули мне что-то более важное, чем работа или приятная компания. Не знаю, смогу ли я это описать, но попробую показать. Джон начинает тихо, нежными прикосновениями, прислушиваясь, насколько звучит здесь эта мелодия. Инструмент мурчит нижними полутонами и хлестко бьет верхними нотами. Джон все еще слышит отзвук военных барабанов, но света становится только больше. Этот рояль просто потрясающий, он будто живой, будто играет сам. Звук становится все громче, пока не превращается в гордую музыку, заставляя Джона закрыть глаза и вновь прикусить губу, сдерживая улыбку. Его руки порхают над клавишами, даря свои прикосновения, словно любовнику. Есть что-то в этом во всем эротичное, сексуальное, заставляющее краснеть и только сильнее вжиматься пальцами. Цикл завершается, день завершается, игра подошла к концу, мягкие отзвуки затихают. Джон открывает глаза, но тут же закрывает их вновь, потому что его губы сминаются под напором поцелуя и не думают сопротивляться. Он обхватывает затылок Джеймса, притягивая сильнее, прижимаясь, позволяя врываться в свой рот этому жаркому языку и дарить ни с чем несравнимое удовольствие от этого ядерного мини-взрыва. Мориарти отстраняется почти так же внезапно, как и бросился на него. Мириады мыслей начинают атаковать Джона, собиравшегося только что попрощаться навсегда. Страх вновь закрадывается в его сердце, цепляясь острыми коготками и оставляя тонкие царапины. Мужчина срывается с места и выбегает из комнаты, хватает куртку. Он не слышит, что кричит ему Джеймс, он выскакивает за дверь в холодный воздух. Домой. Джеймс Мориарти застывает в дверях, ежась от пронизывающего ветра, переживая, как же Джон доберется до дома, пока все его мысли не вытесняет одна — ушел. Он пальцами проводит по остывшим губам, закрывая дверь и сожалея. [1] Crescendo или cresc. [Креще́ндо] Постепенное увеличение силы звука. [2] http://www.gastronom.ru/recipe/21146/kurica-s-limonom-i-timyanom