Сыграй для меня

Ludovico Einaudi — Ritornare Джон не улыбается. Он не спит и ничего не хочет. Сон накатывает на него только тогда, когда он окончательно выматывается. Он не помнит той ночи, когда бродил по городу в поисках утешения. Он вообще плохо помнит последние дни. Время превратилось в застывшую массу, из-под которой ему плохо виден реальный мир. И слава Богу. Смыть с себя ощущение мерзости не получается, выгнать из головы кошмары — тоже. Раньше он думал, что не может быть ничего хуже Афганистана или снов о Моране, но сейчас, когда пустая улыбка полковника вдруг превращается в ухмылку Джеймса, а сам он шепчет хриплым голосом: «Расслабься, капитан», Джон ждет только того момента, когда взрывы накроют веки, а сон вытолкнет его из алого безумия войны с самим собой. Сегодня утром он понял, что наступил канун Рождества. Он и не думал, что прошло столько времени, что уже давно наступил декабрь, и только он еще застрял в ноябре. Он шел на работу, глядя вокруг себя безжизненным взглядом: на белый снег, успевший украсить улицы, на спешащих людей, выскакивающих из дверей торговых центров, и понял, что ему некому дарить подарки. Хотя, возможно, стоило бы порадовать миссис Тернер. Теперь он сидит за инструментом и дарит музыку всем, кто еще может ее услышать. Джон забывается только за роялем. Уже пятый день его держит только он, успокаивает сердце и выматывает душу, потому что каждая нота непременно напоминает о Джеймсе. Но это все равно легче, чем просто думать и перебирать в памяти ставшие бесполезными воспоминания. Их можно пережить, только отдавая музыке, как дань за талант, как душу в обмен на жизненную силу. Сегодня клиентов немного: вопреки расхожему мнению, в Рождество даже «Адажио» пустует — все хотят быть дома к полуночи. Ресторан закроется через пару часов, а пока он может играть все что угодно. Он играет «Бергамасскую сюиту» Дебюсси и думает, что это символично, словно круг замкнулся, словно все было ради этого момента, в котором он теперь не знает, как ему жить дальше, как открывать глаза и поднимать руки. Его накрывает тяжелым приступом прошлого, словно кто-то воткнул ему в шею иглу с воспоминаниями, заставляя их растекаться по венам опасным ядом. Пальцы сами порхают по клавишам, пока сознание его далеко. «— Джонни, иди сюда! Они все были пьяны. Ни для кого не секрет, что достать выпивку здесь крайне сложно, а потому если и удается, то исключительно офицерам. В медчасти, конечно, был спирт, но за ним вели такой контроль, что напоить им можно было исключительно улитку. Джон не боялся их: с чего бы ему бояться своих сослуживцев? Ему нравился полковник, он был высок, красив и приятен в общении, он умел загадочно улыбаться и приносил сигареты, когда Уотсон был на дежурстве. — Что-то случилось, полковник? Себастьян Моран нагло ухмылялся, глядя на своих собутыльников, которые мерзко посмеивались — они были не просто пьяны, они были пьяны до состояния невменяемости и, скорей всего, накурены или под таблетками. Джон не боялся. Это ведь все еще его друзья. — Капитан, не хотите ли выпить? — Я не пью, полковник, — Джон улыбался, ситуация забавляла, он представлял, как они утром будут выспрашивать, что вчера говорили, и как он посмеется над ними немного. — Очень плохо, — пальцы Морана обхватили его подбородок и вздернули вверх, — так было бы гораздо проще». Джон не сбивается чудом. Наверное, потому что именно музыка сдерживает его — хрупкое равновесие, ощутимое разве что через прикосновения к теплому лакированному дереву. Джон играет и играет, пока память услужливо предоставляет в его пользование все новые и новые картинки, которые Уотсон так старательно забывал все это время. Но не забыл. «Губы были жесткими, от полковника несло, как от бочки с виски, поцелуй вышел противным и мерзким. — Полковник, очнитесь, — Джон пытался отстраниться, пытался оттолкнуть мужчину. — Джонни, — Моран выдыхает ему в лицо сигаретный дым, — ты такой хорошенький, давай поиграем. Расслабься, капитан! Джон бежал изо всех сил, честно, из последних. Но все равно не сбежал. Удар был точный, отработанный до автоматизма, ему не повредил ни алкоголь, ни темнота, ни что-нибудь еще. Джон никогда не понимал, почему жертвы насилия чаще всего молчат, никогда не понимал, но теперь знал это. Он слышал, как смеялись ублюдки неподалеку от его приглушенных стонов, он слышал Себастьяна: «Ты же хотел этого, верно? Я видел, как ты смотришь на меня!». Он не помнил, когда полковник отпустил его, не знал, как другие дали ему уйти, не помнил, как добрался до кабинета в медчасти и закрылся там. Он помнил, как плакал на полу от боли и унижения, позволяя себе это в первый и последний раз. Помнил, как с опаской входил в душ, как тяжело отмывался, счищая с кожи следы падения. Он помнил, что утром Моран пытался поговорить с ним, даже, кажется, угрожать. Он помнил, как смотрел на него невидящим взглядом и просил предоставить ему перевод в любую из находящихся поблизости баз. Он помнил, что больше никогда не был собой. Жизнь превратилась в череду страхов, безнадежности и тьмы». Джон врет себе, что не сбегает курить на задний двор, что руки не дрожат, что ему не очень больно. Он знает, что это все та дрянь, которой обкурились или наглотались полковник и остальные, но все равно чувствует вскипающую ярость. Джеймс думает, что он убил Себастьяна. Пусть, плевать. Джон не чувствует злости на Мориарти, он и сам не знает почему. Только бесконечную усталость и чертову тоску, перемешанную с горечью сигаретного дыма. Он возвращается после перерыва совершенно опустошенный этими отвратительными мыслями, выжженными в его подсознании в наказание за глупость. В зале остался последний посетитель: мужчина лет сорока; хорошо одет, дорого; с эффектной щетиной. Джон садится за инструмент, но бармен окликает его, и Уотсон поворачивается на голос. — Джон, слушай, это мой знакомый — Кристофер Митчелл. Крис — музыкальный агент, и специализируется он на современной классике. Я рассказал ему о тех вещах, что ты играешь после закрытия, он бы хотел послушать. Кристофер подходит ближе, он немного хмурится, потом протягивает руку. Джон пожимает. — Мистер Уотсон, мне нравится, как вы играете, но Джейк сказал, что вы способны на что-то потрясающее. Хотелось бы услышать. Джон пожимает плечами: — Я вам сыграю, а там сами разбирайтесь, насколько это тянет. И он играет. Закрыв глаза, самозабвенно отдаваясь тяжелой, грустной мелодии, которая вот уже третий день не дает ему покоя. В ней он слышит свои ошибки. Зачем он вернулся после того поцелуя? О чем он думал? Почему он так отчаянно хочет вернуться сейчас? Почему его тянет ударить Джима, наорать на него, выспросить все, убедиться, что тот и в самом деле его любит, и остаться снова? Потому что он — непроходимый идиот. Это было бы горькое возвращение, Джеймс высмеял бы его, он наверняка унизил бы его еще сильнее, растоптал до конца, а Джон все еще выбивает яркими аккордами и переливами это больное возвращение на коже кончиков пальцев. Нет больше прежнего света, здесь слышится тяжесть, что лежит на его сердце, здесь тишина, которую он не хочет нарушать, здесь тьма, которую не разбавят звезды — они погасли, отправились в вечные сны. Кристофер слушает, бросая на него редкие хмурые взгляды, и в затихающем последнем аккорде просит играть дальше. _____________________________________________________________________________ Джеймс Мориарти никогда не проигрывает. Только не в этот раз. Это полное поражение по всем фронтам. Он не знает точно, за какое ему обиднее всего. Он любил Себастьяна со школы. Капитан школьной команды по лакроссу Моран и талантливый математик, но редкая проныра Мориарти. Они натворили столько дел, что и четвертой части хватило бы для их исключения, а то и отправки в спецшколу. Доказательств никогда не было. Бастиан выбрал военную карьеру, Джим — финансовую. Он все еще помнит, как они разъезжались по колледжам, как Джеймсу хотелось схватить любовника за грудки, запихнуть в машину и увезти с собой. Он отпустил. Они не виделись пять лет. Джим помнит, что вернулся из поездки по Италии и Испании, когда на пороге квартиры встретил Себастьяна. Сложно сказать, как они оказались в кровати, но в Грецию они летели через неделю вместе. Потом были сложные встречи, много работы, тяжелые решения, ссоры, даже пара разрывов, но в итоге — дом и договор партнерства. Джеймс ни с кем и никогда не чувствовал себя таким счастливым, как рядом с Мораном. Он думал, что ему повезло, он не растрачивал себя на ненужных людей, он был уверен, что Бастиан — единственный в его жизни. Связи одного и ум другого сколотили им немаленькое состояние уже через несколько лет. Законно ли? Хороший вопрос. Большие деньги никогда не делаются законным путем. Парочка хороших вложений, покупка инвестиций — и вот они снова в прибыли. Джеймс становится знаменитостью, все хотят с ним работать, советуются, куда вкладывать деньги. Он успешен на бирже, осторожен, везуч и невероятно талантлив. У него чутье на деньги, и оно неоспоримо. Когда в Афганистане начинается новый конфликт и на базы отправляют солдат и офицеров, у Джеймса Мориарти уже крупный финансовый холдинг. Себастьян Моран — полковник: еще довольно молодой, дерзкий, не менее талантливый. Джим не хотел его отъезда, но знал, что по-другому не будет. Бастиан всегда был упрям, как стадо баранов. Он все еще помнит тот день, когда звонок в его офисе взорвал совещание. Он был недоволен, потому что просил секретаря не соединять его ни с кем. Но когда затравленный голос сообщает, что это военное управление — Джеймс уже все знает. Он выслушивает с тихой обреченностью, мягко усаживаясь в кресло, наливая себе виски, и тихо говорит сквозь зубы: «Все вон». А потом в нем что-то ломается. Он помнит, как бешено набирает номера старых связей, как угрожает, как подкупает, как кричит, как достает материалы по гибели, дело Джона Уотсона. Ему хочется мести — самой что ни на есть настоящей, ему нужно уничтожить его, стереть с лица земли, как он уничтожил Басти и сердце самого Джеймса. Трибунала и лишения доктора лицензии ему недостаточно, ему нужно больше, но мерзавец обходит его. За пару дней до отправки в Англию, в бою, куда согнали всех даже из карцеров, он защищает солдата и попадает в госпиталь с простреленным плечом. Чертов герой, как же. Вколоть в его капельницу чуть большую дозу снотворного казалось таким заманчивым мероприятием, что Джима удерживала только жажда лично насладиться видом поистине поверженного врага. Мориарти не проигрывает. Он следит за ним с помощью службы охраны; с парнем что-то не так, но он не хочет об этом думать, его сердце все еще жаждет крови и зрелищ. Поэтому, когда Джон начинает искать работу пианистом, Джеймс выкупает ему место в ресторане «Адажио» и столик на одиннадцать часов каждый вечер. Первые пару месяцев он не приходит, он выжидает, когда жертва расслабится, потеряет бдительность, пресытится своим жалким существованием. Джим знает, что он обязательно пойдет за богатым клиентом, непременно купится на деньги и комплименты. Но когда он видит его в первый раз, карточный домик его обид рушится от единственного взмаха ресниц. В его глазах столько боли, в его руках столько таланта, в его осанке еще виден стержень, на его лице написана гордость. Джеймс Мориарти должен был признать поражение в тот же самый миг и уйти, но уже не смог. Каждый вечер ровно в одиннадцать он живет одной и той же композицией, которую неуемный Себастьян выбрал для подписания партнерского договора. Он хотел его удивить, показать, что и ему не чужда музыкальность. Джеймс был в восторге. Теперь он борется с одержимостью местью и Джоном Уотсоном. Впрочем, месть забывается довольно скоро, хотя свои ежедневные появления в ресторане Джим оправдывает именно ею. Врать себе вошло у него в привычку. План трещит по швам, но Джеймс упрямо продолжает попытки его воплощения и ждет. Ему интересно, насколько тверд еще в этом усталом мужчине стержень, насколько еще хватит его силы духа? Когда он играет другую мелодию, Мориарти прошибает яростью, но потом все кусочки паззла складываются в одну яркую картинку — Джон за его роялем — и он решается, зная, что тот сам принял эти правила игры, что он сам так захотел. Все развивается неправильно. Он должен ненавидеть его, должен желать причинить ему боль, но вместо этого он утешает, успокаивает, хочет стереть с лица загнанное выражение, хочет приковать наручниками и никуда не отпускать, хочет облизывать его губы, которые тот прикусывает до крови, и поклоняться его пальцам. Чувство вины перед Себастьяном не отпускает, он чувствует, что предает память о нем. Но Джон с его удивительными глазами и такой искренней улыбкой заставляют думать, что это насмешка судьбы — влюбиться в того, кого хотел разодрать на мелкие клочки, выпуская глубоко скрытого зверя. Он больше не хочет мести — он хочет Джона. Навсегда. Зачем он полез на эти верхние полки, господи, зачем? Джеймс Мориарти никогда не проигрывает, но не в этот раз. На часах одиннадцать двадцать две, в бокале виски, а за окном — почти Рождество. Телефон разрывается от непринятых вызовов. Он берет его в руки и все-таки отвечает. — Мориарти, — в динамике слышится голос зама. — Джеймс, мы выяснили, кто сливал информацию. Это был Уилсон. Засранец подался в бега. Что будем делать? — Поймайте его, — хладнокровное безразличие, ему нет дела ни до кого, кроме Джона, кроме ушедшего навсегда Джона. — Полицию привлекаем или… — Сами. Только тихо. — Понял. Ему все равно. Он смотрит на кофейный столик. Большая блестящая коробка и белый конверт — ему больше некому дарить подарки. Джеймс Мориарти — природная стихия, он разрушает все на своем пути, в том числе и самого себя. Это только его вина. Только его. И Джон не простит. Никогда. Веселого Рождества, Джеймс, и счастливого Нового года. _____________________________________________________________________________ Жизнь Джона Уотсона изменилась в одно мгновение. Три месяца репетиций, записей, переговоров, редких прослушиваний, предложений его музыки всем телеканалам подряд. И вот результат: одна реклама и целых два сериала купили его композиции. Ролик и серии выходят один за другим, и через две недели телефон Криса разрывается — все хотят увидеть этого мрачного гения. Сегодня он играет в «Адажио» последний раз. Он щедр на дежурные улыбки, на любые заказы, на короткие шутки, даже выпивает бокал вина. Он прощается с этим местом. Теперь придется учиться вставать раньше, работать днем, общаться с другими людьми, улыбаться чуть чаще и чуть более вежливо. Он в последний раз выходит курить. — А ты молодец, Джон, — хозяин появляется следом. Достает сигареты, прикуривает, встает рядом и смотрит исподлобья. — Ты станешь знаменитым, а я повешу на стену твое фото и подпишу, что ты работал у меня. Уотсон усмехается. Меньше всего ему хочется висеть на стене этого места. — Сочту за комплимент. — Ты хороший парень, Джон. Береги себя. Мужчины докуривают в молчании и расходятся. Март заканчивает свое существование, растекается ручьями по брусчатке и асфальту, возвещает звуками громкой капели, что весна на подходе. Это была долгая зима, слишком долгая, больная, сумасшедшая, наполненная кошмарами и прошлым. Но сейчас, пока Джон под свои последние здесь аплодисменты играет «Yesterday», он думает, что пора перевернуть страницу, что он это заслужил. На нем старый костюм, который он носил еще на выпускном. Его золотистые волосы растрепались, но, кажется, он счастлив. На часах одиннадцать двадцать две. Столик у стены пуст. [1] Volti subito — быстро перевернуть страницу.