Сыграй для меня

Ludovico Einaudi — Bella notte — Мистер Мориарти, — раздается голос из динамика телефона на его столе, — к Вам мистер Браун. — Да, пусть войдет, — устало говорит Джеймс. За огромным окном его кабинета, пропитанного ядом современного дизайна, бушует весенний дождь, ветер гонит серые облака, но город уже встрепенулся в ожидании весны. Он уже пахнет ею, ждет ее, словно старую знакомую, словно прежнюю любовь, надеясь снова ощутить тепло и нежность, которыми она одаривала когда-то в прошлом. Джим не ждет. Он замер в зимних холодах и в одиноком Рождестве. — Сэр, — его личный помощник, наконец, появляется в дверях. — Входите, — Мориарти жестом приглашает мужчину присесть. — Я сделал то, что Вы просили: зал готов принять его. — Прекрасно. — На самом деле, я должен сказать, что моей заслуги в этом совершенно нет. Они и так собирались пригласить его для концерта, но Ваша помощь заметно прибавила им энтузиазма. Администрация концертного зала при мне связывалась с агентом мистера… — Не надо имен, — голос Джеймса — лед, глаза его — пламя. — Простите, — нервно сглатывает Браун. — Они обещали прислать Вам контрамарку. За вклад в развитие музыкального сообщества. — Сколько пафоса, — Джим морщит лоб. — И когда? — Через три недели, они говорили о тридцатом апреля. — Прекрасно, спасибо Браун. А что с нашим вторым делом? — Мне не удалось узнать, кто это был, мистер Мориарти. Это кто-то очень хитрый. Но нельзя отрицать, что о наших небольших… эм, ухищрениях… — Махинациях, друг мой, махинациях, называйте вещи своими именами. — Хорошо, махинациях, стало известно в правительстве. Кое-какие сведения вывели меня на министерство обороны, но, признаться, если бы у них хоть что-то на нас было, здесь бы уже всюду сновали агенты, а мы бы не разговаривали с Вами, так что я склонен думать, что это шантаж. Возможно, кто-то довольно умный, но не слишком высокого положения, нарыл что-то на нас по чистой случайности и решил подзаработать. — Версия неплохая, хорошо бы, чтобы так и было. Продолжайте работу по этому вопросу. — Да, мистер Мориарти. — А что Кристофер Митчелл? — У него прекрасная репутация. Не замечен в скандалах, прекрасный семьянин, филантроп. Они… — Что? — Джеймс напрягается всем телом, хотя понимает, насколько это глупо и нелепо. — Кажется, что они сдружились. — Что ж, могло быть хуже, — горько усмехается Мориарти и отпускает помощника. Три недели. Это много. Джим поднимается из кресла и отходит к низкому диванчику. Господи, как он ненавидит этот кабинет. Ужасный. Он его угнетает своими темными линиями, слишком большим окном и невозможностью спрятаться от зеркальных поверхностей. Раскинувшийся внизу город сверкает огнями. Джеймс старается не думать о том, что где-то сейчас слышится звук великолепной музыки, которую сильные, уверенные пальцы извлекают из инструмента с трепетной нежностью. Музыка, которую ему больше не позволено услышать, словно отлученному от церкви невозможно попасть на воскресную службу. Он закрывает глаза и медленно извлекает из тайников души воспоминания: его руки, его линия профиля, чуть вздернутый нос, великолепные синие глаза, в которых он утонул, его улыбка — искренняя, та, что доставалась ему одному. Его вселенная, его сумасшествие, его Бог, его проклятье. Джеймс никогда не извинялся. Даже когда они с Себастьяном расходились, оба не извинялись, просто снова влетали в жизнь друг друга, как сумасшедшие истребители, испепеляя все на своем пути. С Джоном все не так. Здесь нужны слова и поступки, но Джим не знает, что нужно делать, он ведь никогда не проигрывал. Чувство вины тянет внизу живота и смешивается с недостатком любимой кожи и прикосновений. Джеймс знает, что виноват, в первый раз в жизни четко осознает, что чертовски виноват, и не знает, как исправить это, как заполнить в себе эту пустоту или вернуть того, кто смог бы вылечить ее одним благосклонным взглядом, одной хрупкой улыбкой. Он считает себя целым и самодостаточным, но Джону удалось что-то сделать с ним, изменить в нем какую-то маленькую часть, став его навязчивой идеей, воплощением его ошибок и уязвимости. Себастьян был правильным, надежным, а милый доктор создан для того, чтобы мучить Джеймса Мориарти. Он не умеет признавать поражение. Он должен найти выход, и он найдет его. _____________________________________________________________________________ Джон играет. Он может делать это часами, удивляя всех своей целеустремленностью и выносливостью. Крис даже переживал поначалу, но быстро понял, что музыка — его якорь и точка опоры в этом мире, как бы Джон ни убеждал себя несколько лет назад, что это не так. Он переехал на более приличную квартиру — спасибо гонорарам за рекламу — но все так же ездил на метро и гулял пешком. Он мог купить новую одежду, предпочитая, правда, джинсы и свитера, как и раньше. Он мог пользоваться услугами стилистов, но ездил стричься в захолустную парикмахерскую, где оставлял щедрые чаевые так гордившейся им миссис Тернер. Сны все еще возвращались к нему, навязчиво напоминая о прошлом, но Джон справлялся. Ему так казалось. Митчелл, разумеется, подмечал за своим клиентом все эти особенности, он не знал, что произошло с ним, хотя и мог бы порыться в базах, подкупить пару полицейских, но он не стал, просто ждал, пока Джон расскажет ему все сам. Кристоферу нравился его подопечный, он был невероятно талантлив, и хотя сам он считал, что Уотсону не помешала бы капелька страсти и безумия до истинной гениальности, он считал его поразительным. Было что-то уникальное в его музыке, что-то, что заставляло сердце сжиматься в болезненных спазмах, а воздух — замерзать на вдохе или выдохе. Крис верил в него, и не зря. — Джон! — Митчелл влетает в репетиционный зал, который они арендовали у одной из студий звукозаписи, словно был ураганом, а не человеком. — Джон, я только что разговаривал с администрацией — ты не поверишь! — Уигмор-Холла[2]! Нет, ты только представь! Это лучший камерный концертный зал, и они хотят заполучить тебя на три концерта! На три, Уотсон, понимаешь? Джон замирает, оборвав мелодию, когда мужчина ворвался, сейчас он недоуменно смотрит на своего агента и гадает: где тот хмурый и строгий мужчина, который появился в «Адажио» и перевернул его жизнь? — Кто ты и что ты сделал с Кристофером? — чуть улыбнувшись, спрашивает Уотсон и принимается тихонько наигрывать концовку. — Уигмор-Холл? Серьезно? — В том-то и дело, Джон, они абсолютно серьезны, они готовы утвердить даты, назначить фотосессию и печать билетов хоть завтра! Джон плавно наигрывает мелодию, не торопясь с ответом и чувствуя рядом чужое нетерпение. — Не слишком ли круто, Крис? Не слишком ли быстро? Я уже падал с вершины и точно не хочу еще раз… Джон плавно отпускает педаль рояля, слушая, как затихают звуки в его глубине, и поворачивается к своему агенту. — Все получится, эй! — Митчелл слегка покачивается с носка на пятку. — Послушай, скоро придут ребята, но до начала репетиции у нас еще есть минут сорок. Пойдем, выпьем кофе и поговорим, — его голос снова сосредоточенный и слегка отстраненный, но в нем скользит возбуждение от новостей и дружеское участие. Джону очень нужен друг, который бы смог помочь ему. Кафе находится совсем рядом, в том же здании, только за углом. Погода не радует, дождь льет как из ведра, словно все небесные краны одновременно прорвало. На часах половина одиннадцатого утра. — Один эспрессо, латте и два сэндвича с курицей, ваших фирменных, — говорит Кристофер подошедшей официантке; она улыбается и уходит за заказом. — Джон, ты знаешь, я уже давно не только твой агент, но и твой друг. Мы проводим вместе почти весь день, я вижу твое настроение и твои сомнения и страхи, но я также вижу и тебя, — Крис взмахивает руками, как бы обводя фигуру сидящего напротив Уотсона. — Я знаю, что у тебя сложное прошлое, я не спрашиваю о нем и даже не собираюсь, но одно знаю точно: если кто-то на сегодняшнем пьедестале новичков и заслуживает этих концертов, турне, контрактов, то это именно ты, Джон. И это вовсе не потому, что ты мой друг или партнер, это потому, что ты удивительно талантлив. Ты знаешь, как надо играть, ты чувствуешь эту музыку так, как ни один исполнитель, ты живешь ею, проживаешь каждую ноту, пропускаешь через себя разрядами тока, и это настолько завораживает, что кажется то ли гипнозом, то ли колдовством. И, заметь, я молчу даже о том, что ты эту музыку пишешь сам. Я не хочу убеждать тебя ни в чем, только заверить — что бы ни случилось, я тебя не брошу и не дам упасть. Но ты больше не упадешь, Джон. Это заслуженно. Перед бывшим капитаном появляется латте и тарелка с сэндвичем, он заворожено смотрит на скатерть в клеточку, прежде чем поднять глаза и смущенно проговорить: — Спасибо, Крис. — О чем речь, друг. Ешь, у нас еще репетиция, не забыл? — Так что там насчет концертов? — Первый они хотят тридцатого апреля. — Так скоро? Ну и что скажешь, босс, мы справимся? — Если заткнешься, съешь свой сэндвич и отправишься блистательно проводить репетицию, то да. — Есть, сэр. — Как у тебя это получается, Джон? — спрашивает молоденькая скрипачка после окончания репетиции, аккуратно убирая изящный инструмент в мягкий футляр. — Что, Джесс? — Джон все еще за роялем. — Быть таким невозмутимым. Ты скоро станешь одним из самых известных классиков современности, тебя пригласили в Уигмор-Холл, да не просто на концерт, а на целых три с трансляцией на радио BBC[3], а ты даже бровью не повел! — Джессика смотрит на него восхищенно и слегка испуганно, будто он и не человек вовсе. — На самом деле, я в ужасе, Джесс, — Джон ухмыляется, — но все, чего я действительно хочу — это играть. — Больше ничего? — девушка закусывает губу и поправляет лямку футляра на своем хрупком плече. — Больше ничего, — тихо добавляет Уотсон, хмурится и начинает наигрывать новую зарисовку. Он не видит, как расстроенная скрипачка покидает зал, как она оглядывается украдкой на немного сгорбившегося Джона, творящего очередное волшебство с оттенками скорби и горечью сигарет и крепкого чая. Он не замечает и того, как в зал медленно входит Кристофер, как тот садится на один из стульев рядом с роялем и завороженно слушает, пытаясь совладать с лицом и скрыть хотя бы долю своей любви к этой музыке. Джон заворожил их всех. Его бы, наверное, сожгли на костре пару веков назад. — Ты все так же хорош, — говорит Кристофер, не глядя на пианиста. — Понравилось? — Джон спрашивает тихо, с еле заметной усмешкой. — Как и всегда, — Митчелл поднимается. — Пошли, у нас есть дело. — Какое? — Уотсон недовольно морщится. — Не хочу никуда. — Пошли-пошли, если не хочешь красоваться на афишах в этих джинсах и том жутком свитере, что ты надевал позавчера. — Нормальный был свитер. — У тебя ужасный вкус, дружище. — Ты гад, Крис. — Гад, гад, кстати, Миранда ждет вечером на ужин — отметить успех, понял? — Да, ты еще и подставщик. — Пошевеливайся, страдалец. Джон магазины откровенно не любил, а дорогие магазины откровенно ненавидел. И не только за то, что они вытряхивали из кошелька все до последнего пенни, но и потому что продавцы в этих элитных заведениях чаще всего были настолько отталкивающе заносчивы, что у Джона чесались руки ввязаться в драку, лишь бы выплеснуть то, что оказалось на нем после одного взгляда. Поэтому нечему удивляться, что, с учетом погоды и цели их визита на улицу Святого Якова[4], настроение у Джона было, мягко говоря, не очень. — И кому на растерзание ты хочешь меня отдать? — Умоляю, Джон, не драматизируй. Патрик Хэльман[5] — слышал о таком? — он очень любит необычных моделей. — Я как раз обычный. — Не для модели. — Я вообще не хочу быть моделью. — А я не хочу платить за твои костюмы, так что мы просто пойдем туда, возьмем несколько штук, ты будешь всюду в них появляться, а взамен сможешь оставить их у себя и будешь выглядеть человеком. Прости, Джон, ничего личного — только бизнес. — Ты засранец. — Не сомневайся, — протянул Крис и отворил тяжелую дверь в светлое здание магазина. — Добрый день, чем я могу помочь? — исключительная вежливость была обращена, разумеется, к Кристоферу: из них двоих он выглядел, по крайней мере, презентабельно, в отличие от Джона, который предпочитал свободный городской стиль. — Нас ожидает мистер Хельман. — Мистер Митчелл? — Кристофер кивнул. — Я провожу Вас. — Хельман? — Джон придержал друга за локоть. — Ты не говорил, что нам придется встречаться именно с ним. — Он почти всегда занимается особо интересными клиентами лично. Успокойся, он отличный парень, серьезно. Крис пошел вперед, и Джону ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. — Мистер Хельман, к Вам мистер Митчелл, — девушка обворожительно улыбнулась, а от манекена с очередным шедевром оторвался мужчина средних лет, с проседью и немаленьким животиком. — Кристоф! — Никто не называет меня так, как ты, Патрик. — Мне можно. — Не спорю, родственник. Джон смотрел во все глаза на эти рукопожатия и дружеские объятья, пока на него самого не обратился взгляд пристальных серых глаз. — Мистер Уотсон, — Джон пожал протянутую руку, — скажу честно: мечтал с Вами познакомиться. Ваша музыка меня потрясла, — мужчина рассматривал его с любопытством. — Вы очень красивы и подтянуты, это редкость, на самом деле, среди моих клиентов. — Мне кажется, с моей красотой Вы переборщили, — Джон смущенно усмехается. — Вовсе нет, мистер Уотсон, у Вас тот потрясающий симбиоз, когда красота внутренняя прорывается на внешнюю, создавая что-то поистине невероятное. С виду — простота и непритязательность, но стоит лишь Вашей душе отразиться в чертах, как Вы преображаетесь. Уверен, именно так в Вас влюбляются люди, а Ваша музыка и есть та удивительная внутренняя сила, меняющая Вас. Джон замер. Честно говоря, то, что говорил этот человек, сбивало его с толку, пока над ним не сжалился Кристофер. — Дядя Патрик — а он действительно мой то ли троюродный, то ли четвероюродный дядя — очень любит философствовать, не обращай внимания, Джон. Патрик, у нас сегодня праздничный ужин, могу позвонить Миранде, чтобы приготовила и на тебя тоже. — Не смей угрожать мне, я старше, — засмеялся мистер Хельман. — О, эти семейные посиделки. Нет уж, без меня, мальчики, но я приду на концерт, мистер Уотсон, и не только за тем, чтобы увидеть вас в своих костюмах. А теперь — к примерке, у меня есть три костюма Вашего размера, которые я подгоню по фигуре. Следующие два часа Джон переодевается, поднимает и опускает руки, ноги, поворачивается и просто бесконечно вслушивается в легкую дружескую перебранку этих странных родственников. Он видит мягкие ткани перед собой, слушает, как Патрик подбирает идеальный оттенок под его глаза, и ему хочется крикнуть: лондонский топаз и цвет мокрого асфальта. Джон знает, что будет сегодня плохо спать, он помнит слишком много костюмов, слишком много тепла из той, несуществующей более, темноглазой вселенной, уничтоженной апокалипсисом. Ему хочется выбраться из плена этой нормальной жизни только для того, чтобы запереть себя в звуках рояля, закрыться в невесомости гармонии и играть до тех пор, пока пальцы не сведет судорогой, пока сил не останется ни на что, кроме как рухнуть навзничь, утыкаясь в жесткий, пыльный ворс коврового покрытия студии. — Готово. Конечно, оригинальные костюмы мы шьем около восьми недель, но здесь другой случай и у нас есть заготовки, так что на примерку через пару дней, и все будет готово. Эти костюмы — мои эксперименты с новым стилем. Удивительно, как они прекрасно подошли Вам, мистер Уотсон, никто бы не смог продемонстрировать их лучше. — Спасибо, мистер Хельман, я польщен. Джону хотелось сбежать. — Все в порядке? — Крис всегда на страже музы и вдохновения. — Да, простите, задумался. Спасибо, мистер Хельман, я уверен, что Ваши гениальные руки сотворят чудо даже из меня. — Вы к себе несправедливы, хотя в чем-то и правы. Свитера, кстати, не ваша одежда. Джон усмехнулся и поправил рукав светло-бежевого недоразумения. А Джеймсу они нравились. _____________________________________________________________________________ Вечер с друзьями — что может быть лучше? Джон может назвать тысячи вариантов. Не то чтобы ему было в тягость чужое счастье, нет, совсем нет. Просто он еще, наверное, не готов так легко расстаться с прошлым, как ему казалось. Сон не приходит, по стенам скользят отсветы проезжающих машин, высвечивающих фарами узор обоев. Джон жалеет, что в его квартирке нет хотя бы синтезатора с наушниками, впрочем, тогда он вообще вряд ли бы спал. До утра еще далеко, одеяло жарко укрывает, даря душные прикосновения, от которых все сильнее хочется почувствовать на себе прохладу его ладоней. Он запрещает себе думать об этом и переворачивается на другой бок. В компании чужого счастья острее ощущаешь вкус одиночества. Прикосновения, общие шутки и легкие поцелуи — они оставляют на твоей коже мягкие признаки собственной ненужности. Ущербность покалеченных душ. Помнить счастье и боль — вот главная беда памяти, невозможность удалить воспоминания, разрывающие сознание в темноте, беззащитность перед самим собой. В жизни тоже есть ночь и день. И если сейчас у Джона определенно полночь, когда-нибудь все равно настанет утро. Он закрывает глаза. Хорошо бы приснился Афганистан, а не красное вино и тонкие пальцы на хрупком бокале. _____________________________________________________________________________ — «Дейли Телеграф»[6], пожалуйста, — Джон безбожно проспал, но оставаться без газеты не хочется. Удерживая одной рукой стаканчик с кофе, другой он пытается отсчитать нужную сумму, когда натыкается на свое лицо. На первой полосе «Сан»[7] под основным заголовком красуется его небольшое фото и обещание раскрыть все тайны мистера «Блестящий Взлет». Джон добавляет еще немного монет: — И «Сан». Спасибо. Игнорируя разрывающийся телефон и избавившись от стаканчика с остатками латте, Джон разворачивает восьмую полосу и читает.

«Гений, герой или убийца? Темное прошлое врача для гения фортепиано. Джон Уотсон — восходящая звезда классической музыки. Сложно представить себе человека, взлетевшего на такой пьедестал стремительнее, чем этот непримечательный джентльмен. Однако наша газета решила заглянуть в прошлое известного музыканта и достать на свет Божий парочку любопытных историй. Джон Уотсон не всегда был пианистом: как оказалось, в прошлом он был еще и военным хирургом. За его плечами — учеба в Лондонском университете и стажировка в Бартсе. Впечатляюще, верно? Вот только немногих военных врачей обвиняют в непредумышленном убийстве пациента. Врачебная ошибка, из-за которой мистер Уотсон лишился лицензии и был с позором изгнан из армии ее Величества. И нет вроде бы ничего примечательного в этой истории, если бы не одно но — многие сомневались, что ошибка была действительно ошибкой».

Дальше Джон решает не читать — все ясно без слов. Статья подписана Мелиссой Скотт, и если бы не женское имя, Уотсон уже бы с удовольствием представил, как проезжается тяжелым ударом по физиономии автора этого шедевра. Телефон в очередной раз разрывается трелью. — Да, Крис, — он отвечает. — Я… да, прочел. Сейчас буду. Нет, я в порядке. Джон сбрасывает звонок и лихорадочно соображает. Теперь и Кристофер, и весь оркестр будут знать о его прошлом. Захотят ли они работать с ним теперь? Нет, точно не захотят. Да и кто захочет работать с убийцей? Джон чувствует, как сердце тяжело бьется в груди, как воздух со свистом выходит из легких — браво, только паники ему еще не хватало. — Мистер, с Вами все хорошо? — спрашивает мужчина средних лет, поддерживая за локоть покачнувшегося Уотсона. — Да, да, простите. Все в порядке. Он спускается в метро, бездумно идет к турникетам, так же не замечая ничего вокруг, выходит на платформу и садится в вагон. Джон подсчитывает, сколько у него денег и времени, прежде чем хозяин квартиры попросит его съехать. Он проходил это несколько раз, он знает, что нужно делать, только жаль, что он так легко поверил в сказку. Его жизнь создана для трудностей и одиночества. Пожалуй, можно будет вернуться в «Адажио» — там никто не испугается скандалов, а хозяин даже будет рад «черному» пиару. Можно, но возвращаться было бы невыносимо. Войти в студию оказалось еще сложнее, но Джон — крепкий орешек, он толкает дверь и сталкивается с Кристофером лицом к лицу. — Джон, — начинает он. — Нет, слушай, я все понимаю, я знаю, как это выглядит, так что я все понимаю, правда. Только заберу вещи. — Господи, — Крис останавливает его жестом. — Джон, я просто хочу сказать, что мы все на твоей стороне. Не важно, что было в твоем прошлом, ты по-прежнему не обязан ничего рассказывать. Просто знай, что никто не верит, что ты мог убить человека. Никто, кто знает тебя. «Он так думал», — проносится в голове Джона и затихает в неестественной тишине холла. Мысли разбегаются и не хотят собираться во что-то цельное и здравое, кажется, смысл всех слов на свете ускользает сейчас от его сознания, предоставляя ему взамен шипение рации и звуки вертушки. «…койот, койот, как слышите, у нас раненый, нам нужен врач, срочно…» Он приходит в себя через пару минут. Голова его лежит на коленях Джессики, а вокруг собралась вся встревоженная команда. — Джон, дружище, ты как? — спрашивает Денни, самый молодой участник оркестра и весьма талантливый кларнетист. — Ты жутко бледный, чувак. Серьезно, может тебе врача? — Как врач уверяю тебя, Ден, что обойдусь, — Уотсон пытается сесть и улыбнуться. — Я их порву, — Крис держит в руках телефон, — может все-таки к врачу, Джон? — Нет, предлагаю лучше репетицию, ребята, со мной все отлично, я просто не выспался и немного перенервничал. Не каждый день, знаете ли, мое прошлое вываливают на всеобщее обозрение. — Забудь об этом, — Джесс дотрагивается до его плеча. — Правда, Джон, никто в это не верит. — Ну что ж, эта новость определенно воздействует положительно на мое самочувствие, и я точно предлагаю заняться делом. Джон поднимается и думает о том, что с этого дня надо прекращать переживать о чьем-то мнении. Те, кому ты действительно нужен, всегда найдут, что сказать, и им не нужно доказывать правду, они ее и так знают. _____________________________________________________________________________ — Все, это последний выход, Джон. Как и договаривались, сегодня ты заканчиваешь «Красивой ночью». — Кристофер, успокойся, — Уотсон улыбается. — Я все помню, мы все всё помним. Осталась последняя композиция, а потом мы торжественно напьемся. Джон улыбается. На нем темно-синий костюм-тройка, голубая рубашка и серебристый галстук. Костюм сидит идеально, Патрик действительно сотворил чудо. Сложно увидеть в этом статном мужчине с открытым взглядом того взъерошенного пианиста из второсортного ресторана, которым восхищались перебравшие клиенты. Теперь им восхищается каждая пара глаз в зале, когда он выходит, чтобы сыграть последнюю мелодию. Конферансье объявляет название. Джон играл сегодня все. Его руки творили потрясающее волшебство, и ему не нужна была волшебная палочка, его душа прекрасно справляется с этими чудесами. Было много скорби и радости в этой музыке, много света и тьмы — коктейль, достойный самого Моцарта. Но сейчас он впервые делится этим произведением. Для этого ему не нужен оркестр. Это только его. Воспоминания… он выпускает их с первыми нежными переливами, осторожно касаясь пальцами клавиш, добавляя немного напора, но действуя со всей осторожностью. Так все и было, Джон помнит, Джон знает. Он помнит мягкие губы и ищущие руки, он помнит красные метки на коже, стоны и сцепленные в наслаждении пальцы. Он помнит, как Джеймс выгибается, помнит, как он проводит руками по своей груди, каким хрупким он кажется без своего виски и ухмылок. Это самая красивая ночь. Он играет гимн по утерянной красоте, по забытому счастью, траур по собственной любви, оставляя немного света, надежды, чтобы совсем не потеряться во мраке ночи. Последняя нота гаснет, словно метеор, пролетающий в августовском небе, и первые десять секунд вокруг только тишина. Джон поворачивает голову, и зал встает, взрывается аплодисментами, криками «Браво!», а по проходу удаляется такая знакомая, такая родная фигура в темно-сером костюме. [1] Presto, forte, risolute — Быстро, громко, решительно. [2] Source: http://www.tourister.ru Уигмор-Холл (Wigmore Hall) — международный концертный зал, изначально называвшийся Бехштайн-холл (Bechstein Hall), поскольку был построен в 1899–1901 годах компанией Бехштайн Пьянофорте. Похожие концертные залы были построены компанией Бехштайн в Санкт-Петербурге и Париже. Здание выполнено в духе Ренессанса, с гипсовыми и мраморными стенами и прямоугольным холлом, в котором доминирует небольшая сцена и куполом, увенчанным изображением Души Музыки. Уигмор-холл имеет одну из лучших акустических систем для классической музыки в Европе. Концертный зал открылся 31 мая 1901 года концертом композитора и пианиста-виртуоза Ферруччо Бузони и виолончелиста Юджин Исайе. В нём в разное время также выступали многие великие артисты с мировым именем: Святослав Рихтер, Владимир Ашкенази, Элизабет Шварцкопф, Сергей Прокофьев, Шура Черкасский, Пауль Хиндемис, Андрес Сеговия, Бенджамин Бриттен и Франсис Пуленк. Адрес: 36 Wigmore St, London W1U 2BP [3] Ежегодно в Уигмор-холле проходит около 400 концертов, а кроме того отсюда канал ВВС транслирует еженедельный концерт, который дублируется в интернете. [4] Бутик, о котором идет речь, действительно находится на улице Святого Якова в Лондоне, в доме 54. [5] Патрик Хельман — http://www.peoples.ru/art/fashion/designer/clothes/patrick_hellmann/, в этой статье много интересного о самом дизайнере и его компании, разумеется, я пофантазировала на его счет. И сильно)) [6] The Daily Telegraph («Дейли Телеграф») — Политически склоняется к «правым», прозвище — «Ториграф» (the Torygraph). Единственная национальная газета — кроме The Financial Times -, которая остается полностью широкоформатной; является популярнейшей в Графстве, особенно среди читателей почтенного возраста. По продажам превосходит «Таймс». [7] The Sun («Сан») — Самая популярная газета в UK, тираж 2,5 миллиона. Газета The Sun широко известна благодаря историям о жизни звёзд. Сложно назвать серьезной, но дает отличное представление о современной Британии. На третьей странице газеты регулярно печатается фотография девушки-модели в возрасте от 18 до 27 лет топлес — Page 3 Girl. Изданием владеет Руперт Мердок.