Он был с небольшим уклоном...в голубой.

– Знаешь, всё небо, что сейчас распахнуто для нас, это уже одна большая Вселенная. Глядя на небо и звёзды на нём, мы вспоминаем слово «Бесконечность». Но то, что открыто нам – жалкая крупица этой Бесконечности, и если это небо – крупица, то кто же тогда мы? – опьянев от свежести летнего вечера, проговорила я. – Одна большая галька не может быть ценнее мельчайшего алмаза. Ты говоришь о ценности чего-либо, беря в расчёт лишь размер этого чего-то. А по мне, какой бы огромной не казалась нам Вселенная, она никогда не станет дороже человеческой души, – лениво отозвался Владимир, продолжая бессознательно перебирать пряди моих волос. Нас обнимал медленно умирающий вечер. Мы захватили лавочку в парке и окунулись в безмятежность небесной синевы. Каждый говорил какой-то приятный бред, приходящий на ум, а другой старательно поддерживал эту обречённую на провал лжефилософскую беседу. – Знаешь, – осторожно произнесла я, – у тебя настоящий греческий профиль. Владимир усмехнулся и аккуратно нажал на кончик моего носа: – А у тебя очень милый вздёрнутый нос, Никита. Он снова называл меня чужим именем, а ведь ещё сегодня днём Владимир с этой же покровительственной улыбкой, играющей на губах, называл меня моим же именем. Моим родным именем! – И глаза…такие…синие… Обычно холодный пот пробивает человека после глагола «стоять» или «лежать», выражения «Руки вверх!» или «Деньги на бочку!», но не после безобидного прилагательного. Ну, согласитесь, нонсенс! – Обыкновенные глаза. Ничего особенного, – пробурчала я. – Нет, синие глаза – своего рода редкость, голубые глаза, – он сделал нехорошую паузу, – красивы, но синие… – Редкость – это зелёные! – фыркнула я. – Вот как у тебя! Такие…изумрудные… – О, – мурлыкнул Владимир. – Ага…такие цвета майской зелени. – Ммм, – с каждым междометием расстояние между мной и Преображенским сокращалось до какого-то неприличия. – Угу…такого насыщенного зелёного цвета… – Да? – Конечно…такие откровенно красивые глаза, – продолжала лепетать я. На секунду он остановил своё комментирование для немых, чтобы в следующее мгновение звонко расхохотаться. – Ну, Никита! Ну, рассмешил! – Чего такого? – насупилась я. – Ха-ха! – Что смешного?! – Ой, какой же ты забавный! * * * – Вита-а-а, – прохныкала я, – как думаешь: намёк был или нет? Намёк, а? – Дура ты, Милорадова, – спокойно ответила моя лучшая подруга. – Злюка! – Как есть дура, так ещё и влюблённая, что вдвойне хуже, – заключила Вита. – Милочка, у Вас скоро паранойя разовьётся. Кто ж его знает, сфинкса-то Вашего? Его сам чёрт только и разберёт. Хотя…хорошая вы пара: один небожителя всего такого разнебесного из себя строит, другая сначала пацаном притворяется, потом разряжается в халат и щеголяет в нём прямо под носом у Владимира! Отличная пара: он – идиот, а ты – дура! А я просто уставшая от бесконечного вранья сердобольная душа! – Не буду я ему признаваться! Ни за что! И…у меня план есть! Нужно потерпеть несколько лет, пока я не закончу школу и институт, правда, придётся так и притворяться парнем, но ничего! Я уже приноровилась! – Привычка свыше нам дана, замена счастию она, – пропела Вита. – Успею накопить денег на операцию, сменю пол и заживу спокойно! – Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша. – Вита, я действительно его люблю! Люблю так, что сердце щемит, вниз ухает и… – А к кардиологу не пробовала обратиться? Может, проблемы какие с сердцем? – Виту разбирал смех. – Тревожные-то звоночки. Лучше признаться парню, покаяться, а то до инфаркта недалеко. – Я не могу ему признаться, я боюсь, что… – Бросит? Тогда грош цена его любви, грош – цена изменению уровня гормонов в его организме и понижению кровяного давления. Короче, грош – цена его любви! – Я не хочу наносить ему рану. – Заштопает. Он же медик! Пусть и будущий. – Я боюсь разбить тихий мирок моего маленького счастья. – Тогда ты – эгоистка и ужасная собственница! – подвела итог Вита. – Угу. Значит, так. – Чистосердечное признание облегчает наказание. Поверь, будет лучше, если ты признаешься сама, а не он застанет тебя дома в очередном розовом халате, но только без косметических масок. Честно говоря, маскировочка-то была так себе, лучше бы противогаз надела – разговаривать вообще бы не пришлось! – Я не могу найти в себе силы. – Самая дурацкая отговорка, какую бы ты только смогла придумать. «Я не могу, я не хочу». Ты всех нас заточила в этот порочный круг вранья. Да, я соучастник, подписавшийся на ложь добровольно, а он? У него кто-нибудь спрашивал: хочет ли Владимир в этом участвовать? На хрупкое счастье, Милорадова, нужно легко надавить – оно не выдержит. Конечно, Владимир мог что-то заподозрить: маска ни овал лица, ни форму носа не изменит. Хочешь – расценивай слова Преображенского про глаза как намёк и первую брешь в своём счастье. Лучше разбей его сама и собери вместе с Владимиром, пока счастье не раздавили обстоятельства. – Вита! – Похорони страх и сомнения и забудь об оправданиях . – Наверно, тебе говорится так легко потому, что не ты будешь признаваться, – проворчала я. – Ты обрекла себя на враньё, зная, что рано или поздно тебе придётся признаться. Наташа, послушай, я поддержу тебя независимо от того, что произойдёт. Но избегание даже нельзя назвать способом решения проблемы. – А я назову!