Последний джинчурики

Какаши давно уже ждал этого сна — когда появится Арика. И вот она наконец появилась. Точнее, Какаши сначала услышал ее голос: девушка что-то негромко напевала, но слова ее песни были неразборчивы. А потом появилась и она сама: окруженная пятном яркого света, Арика находилась далеко — в конце темного и длинного тоннеля. Какаши вбежал в темноту тоннеля, помчался по его нутру. Но, как оно часто бывает во сне, расстояние до Тайори всё никак не желало сокращаться, несмотря на все старания джонина. Хатаке как мог ускорял бег. Грудь его сжимало нехорошим предчувствием: будто бы еще одна секунда промедления, и он опоздает, упустит нечто значимое. Наконец в отчаянном рывке он преодолел последние тягучие метры темноты и выскочил на свет... Еще на бегу Какаши понял, что Арика поет колыбельную, укачивая на руках малыша. Однако сейчас, когда он остановился, вокруг почему-то стояла тишина. Сама же Арика сидела спиной к Какаши, не шевелясь и опустив голову на грудь — будто бы спала. — Арика! — позвал ее Хатаке. Он коснулся плеча девушки, осторожно развернул ее к себе лицом и… отпрянул! Голова Тайори безвольно мотнулась назад, открывая лицо и грудь Арики — густо забрызганные кровью! А на коленях ее лежал вовсе не человеческий младенец, а какой-то маленький монстр, тоже заляпанный кровью и жадно вращающий темными белками глаз... Сердце Какаши подскочило… А сам он подскочил на кровати. — Чер-р-рт! — тихонько выругался Какаши и быстро растер лицо руками, отгоняя кошмар. Потом покосился в сторону — не проснулась ли лежащая рядом женщина?.. Нет, вроде бы спит. Он осторожно переложил свою часть одеяла ей под бок, сел, спустив ноги с кровати, и зарылся пальцами в волосы. Руки заметно дрожали… Нет, неведение становится уже невыносимым!.. Хатаке обернулся: дыхание спящей женщины было ровным и спокойным. Обманчивое коварное дыхание чуть ли не самой опасной куноичи среди всех шиноби Скрытых Селений — дыхание самой Мизукаге. Красавицы Теруми Мэй, от одного вида которой даже бывалые джонины могли запросто потерять внятную речь и трезвость рассудка… Мэй… Когда же это началось?.. А началось оно в те дни в Стране Самураев, когда Мизукаге вдруг заинтересовалась: кто же тот шиноби, что чуть было не стал Хокаге? Заинтересовалась, причем весьма плотно и, казалось, даже матримониально. Наверное, Какаши стоило бы тогда прикинуться дубовым поленом и интерес этот проигнорировать. Только вот до Цунаде-сама, очнувшейся так вовремя, это внимание со стороны Мизукаге тоже дошло и тоже заинтересовало. Причем до такой степени заинтересовало, что ее высказывания типа: «ты же помнишь, в Тумане жил сам Мадара — разве можем мы упустить такой шанс узнать о нашем главном враге побольше?», «это укрепит союз между Листом и Туманом», «это на благо укрепления мира вообще» и тому подобные — все они больше походили на приказы, нежели на уговоры. Наверное, можно было бы и Цунаде послать куда подальше, уж очень надоели ее указания на тему «с кем прикажу — с тем и будешь спать!», начатые еще с Арики Тайори. Но в те дни Какаши было всё равно. Настолько всё равно, что казалось, будто из него вытряхнули все желания и страсти, оставили лишь пустую скорлупу, и ему тогда легче было просто подчиниться. И он подчинился. И старательно принялся укреплять дружеский союз между двумя Скрытыми Селениями. А заодно и мир во всем мире. «Осталось только медаль получить», — вздохнул Какаши и осмотрелся по сторонам. Покои Мэй, несмотря на ее титул Мизукаге, были обставлены просто, как у рядового шиноби. Хатаке поднялся с кровати и тихо шагнул к сумке, аккуратно уложенной рядом с его одеждой. Пошарил в ней, достал лист бумаги и карандаш и уселся за стол. Луна решительно клонилась к горизонту и оттого ее диск выглядел огромным, а света выплескивал чуть ли не больше уличных фонарей. Какаши наставил карандаш в квадрат бумаги и принялся быстро писать, словно торопился слить накопленные мысли. «Здравствуй, Арика! Столько времени прошло, а от тебя нет никаких вестей. У нас уже вовсю весна — в этом году таким роскошным было цветение сакуры, тебе наверняка бы понравилось...» Какаши поднял взгляд: за окном с деревьев уже слетали бледные лепестки, порхая в воздухе мелкими мотыльками. И лишь невидимого в ночи соловья не заботила угасающая весенняя красота, и он голосисто и вдохновенно заливался, призывая свою возлюбленную… Джонин снова вернулся к письму: «У меня всё хорошо. Дома в Конохе почти отстроили, и у меня теперь обновленная квартира, она даже больше, чем была раньше. Но я в ней почти не бываю — как и все шиноби, готовлюсь к войне…» Карандаш замер. Вот о войне писать не стоило. Руки Какаши машинально сложили листок пополам. Потом принялись загибать отдельные его части. «Кто его знает, насколько затянется эта война? — шиноби задумчиво правил шуршащие дольки. — И чем она вообще закончится?..» В пальцах Хатаке вылепился бумажный волк. Джонин поставил свою поделку на стол, вгляделся: волк получился кривоватый и оттого казался унылым, страшным и в то же время жалким. Какаши смёл его со стола в карман сумки — к другим таким же унылым оригами, хранящим недописанные письма. И зачем, спрашивается, он их пишет? Наверное, потому что так тоже легче. И когда же он начал поступать так, как легче?.. За окном вдруг зашумело, зашелестело. Один за другим прокатились порывы ветра, вспугивая стаи белёсых лепестков. В приоткрытые створки потянуло свежестью и влагой, и по крыше застучало увесистыми каплями — сначала несмело, а потом разом дружно и слаженно: туча, по-летнему шальная, каким-то чудом прокралась на чистое ночное небо и теперь сливала краткий, но крупный дождь. Нежные лепестки на деревьях отяжелели и бусинами посыпались вниз. Какаши замер, глядя на них будто завороженный… Потом решительно поднялся и зашагал в ванную — времени терять не хотелось… Стоило только зашуметь воде, как женщина на кровати повернулась и распахнула ничуть не сонные глаза. — Как-то у тебя всё непросто, Какаши! — прошептала она то ли с досадой, то ли с интересом и невесело хмыкнула…