Минус на Минус

      – Ты не в моем вкусе. – Рустем так и не сумел подавить улыбку.       – Да? Это поэтому ты дважды мысленно раздел и вытрахал меня: сначала – когда подъехал, а потом – когда пялился из-за занавески? – Мальчишка не сдавался.       – Вот же наглый паршивец! – возмутился Ардашев. – Я имею в виду, что школьниками не интересуюсь. Чту уголовный кодекс.       – Обижаете, дяденька. Мне двадцать. Будет. Скоро.       – И паспорт при себе есть? Покажешь?       – Я так понимаю, кроме фантазий о моем возрасте, возражений больше не имеется? – Вадик вовремя уловил, что машина продолжает движение и пару станций метро, у которых его легко можно было высадить, они уже благополучно миновали. – С собой паспорта нет, придется поверить на слово.       – Жаль. Дяденька рассчитывал на большее. Не минетом единым… – Рустем нарочно провоцировал мальчишку. – Раз напросился – будь готов по полной программе.       – А я как пионер, Тэм Тимурович, всегда готов!       – Да, пионерия нынче не та, не та… – вздохнул Рустем, подъезжая к дому.       В квартире Рустику показалось, что его белобрысый гость сперва немного стушевался. Он и сам чувствовал себя не совсем ловко, подозревая, что все может обернуться каким-то дурацким розыгрышем.       – Тебя кормить, пионер, или сразу к делу? – поинтересовался он, вспомнив, что кормить, в сущности, и нечем.       – Лучше сразу. И напряжение снять и аппетит нагулять, – отозвался Вадик голосом, чуть более бодрым, чем нужно, чтобы скрыть волнение.       Хозяин вручил приблудившемуся большое полотенце и указал на дверь ванной. У того за время поездки только успели просохнуть волосы, но Рустему требовалась пара минут, чтобы собраться с мыслями. Пока Вадим плескался и даже пытался петь что-то нечленораздельное, Рустик еще раз проклял себя за неблагоразумные поддавки. Решил, что инициативу проявлять не будет, если что – сразу избавится от гостя, и что вообще этого клоуна можно уложить спать в гостиной, обломав все его поползновения. И свои заодно. Как ни крути, тотальный недотрах заставил приволочь в дом первого встречного, несмотря на вопиющие на два голоса врожденную осторожность и приобретенную за годы нетрадиционной сексуальной жизни осмотрительность. Нельзя было отмести и того факта, что первый встречный оказался невозможно привлекательным. Да, не вполне в Рустиковом вкусе, но скорее в силу своей молодости, нежели всего остального. И да, еще ему не мешало бы зашить рот: так он, несомненно, создавал бы лучшее впечатление, но растерял бы часть своей сексуальной применимости… И все же он был очарователен, с открытой улыбкой, с этой прямолинейной наглостью с которой он предлагал себя, и едва заметным смущением, прятавшимся под напускной бравадой.       Рустем ухмыльнулся своим мыслям, позвонил в знакомую доставку пиццы и принялся ждать. Когда же стих шум воды и дверь ванной открылась, он понял, что, похоже, зря опасался розыгрыша. Полный решимости мальчишка вышел, оставив полотенце и смущение за порогом ванной, одетый в одни лишь кришнаитские деревянные бусики. Распущенные, его волосы оказались довольно длинными и вились мокрыми кольцами, доставая до плеч. Рустем рыкнул и пулей устремился в ванную. Повторять подвигов своего визави не стал, вышел после душа в домашних джинсах и футболке, нашел мальчишку, как и полагается, в спальне, на не разобранной постели.       – Какой же ты красавец, Рустик! Почему не разделся? Хочешь, чтобы я? – пионер явно пошел в наступление. – А я так хочу посмотреть на тебя всего… На твое тело… А у тебя есть волосы на груди? Сними футболку, или дай я сам… Ты шикарен… Татарский князь… Рустик, ты бог!       – Много болтаешь, школьник. На-ка, потрудись, как обещал, заодно и заткнешься. – Рустему ничего не оставалось делать, как охреневать от напора и наглости, с которой его укладывал в постель вчерашний подросток.       Женщины, конечно, нередко награждали Тэма Ардашева разными высокопарными эпитетами за красоту и неприступность, но и к женщинам, и к эпитетам он, как правило, оставался равнодушен. А среди мужчин, проходивших в его жизни по касательной, было как-то не принято рассыпаться в комплиментах.       Мальчишка же совершенно выбивал из колеи. Одним рывком распотрошив застежку на джинсах Рустема, он высвободил уже существенно напрягшийся член, обрезанный и ровный, выдохнув лишь: «Ох, кому ж такая красота достанется!». Сразу заскользил влажными губами, заиграл жестким шариком пирсинга в языке по всей длине твердеющего ствола. Отвлекался пару раз, чтобы стащить, наконец, с «татарского князя» футболку, пройтись юрким языком по стройному подкачанному торсу и прихватить зубами темный сосок на оказавшейся все же довольно шерстяной груди. При этом, как только рот неугомонного мальчишки оказывался свободным, к нему возвращался дар речи, и Рустем скорей стремился прервать словесный поток, заткнув его самым верным способом.       Он уже высвободился из штанов, когда в дверь позвонили. Очевидно, привезли пиццу. Не так чтобы вовремя, но и не особо помешали. Рустем спокойно отстранил поглощенного процессом Вадика и, лишь прикрывшись комком футболки, продефилировал принимать заказ. Вадька отметил бесстыдство уважаемого архитектора, проследил за траекторией перемещения по квартире его смуглой крепкой задницы, к счастью, гладкой, и издал сдавленный стон: задница и ее обладатель были прекрасны. Высокий, на голову выше самого Вадима, хорошо развитый и смуглый от природы, черноволосый, с четко очерченными темными бровями на казавшемся немного хищным лице, архитектор Ардашев, представ пред очи в первозданном виде, стал для Вадика воплощением его юношеских фантазий. Даже лучше, чем Вадька мог предположить, впервые увидев Тэма пару лет назад.       Закрыв за курьером дверь, Рустем швырнул коробки на стол в кухне и вернулся в спальню, почти не растеряв боевой готовности. Раскрасневшийся, растрепанный Вадик сидел на покрывале в позе лотоса и поглаживал себя, не думая прятать возбуждение.       – Ну что, готов нагулять аппетит, пионер? – обратился Рустик к мальчишке, в ответ тот только громко сглотнул.       На удивление он оказался удачным партнером. Чего не любил Рустем, так это пассивов, пассивных в прямом смысле этого слова, членодевок, готовых брякнуться на спинку и мяукать, отдавая всю инициативу тому, кто берет. Вадька же был изобретателен и полон энтузиазма, принимая в себя всю красоту, которая ему досталась. Не требуя долгих прелюдий и бесконечных подготовок, он отдавался с каким-то злым азартом, задавая темп, подставляясь так, чтобы взять свое, не забывая при этом огладить, прикусить, лизнуть, сметая Рустика ураганом вырвавшейся на свободу страсти. При этом много болтал. Рычания и ахи перемежал своими коронными эпитетами, отчего Рустик, постоянно подбираясь к желанному порогу, никак не мог за него перешагнуть. Услышав что-то про «породистого жеребца», коим окрестил его наглый мальчишка, Рустем не удержался и шлепнул того со всей дури по ляжке, прорычав:       – Еще одно слово, и я выставлю тебя за дверь, мелочь. Голым. Ясно?       – Ох, Руся-я-я, ты – тигр! – простонал Вадька, коротко хохотнул, но заткнулся.       – Ты определись уже: тигр, конь или князь?.. Или голым на лестницу?       Вадик выкрутился ужом, завалил Рустема на спину и сразу же запрыгнул сверху, придержав дыхание, тягуче-плавно насадился, задвигал бедрами, изображая наездника, и с торжествующей улыбкой поинтересовался:       – А сам сейчас как думаешь?       Потом они как-то поели пиццы. Потом Вадик оказался головой в коробке от этой самой пиццы, когда Рустем нагнул его прямо у стола и разок молниеносно отстрочил. Потом, кажется, был еще раз, в постели, долго и медленно, когда оба не могли никак кончить, измотавшись и проваливаясь в сон.       Проснувшись, Рустем оглядел развороченную, словно поле боя, постель. Его неожиданный любовник спал на животе, разметав спутанные волосы, раскидав конечности и беспощадно смяв пол-лица подушкой. Рустику стало неуютно. Мало того, что он никогда не оставлял любовников до утра, этот, ко всему прочему, производил впечатление невинного подростка. А подростки Тэму Тимурычу решительно не нравились. Они его раздражали. Причем как невинные, так и развратные, и еще не известно, которые больше. Он жестоко пожалел о своей вчерашней слабости, и, хоть и чувствовал во всем теле приятную негу удовлетворенности, она никак не умаляла разочарования.       – Эй, пионер! Подъем! Труба зовет.       Вадик сладко зачавкал, поерзал и отвернулся, продолжая давить подушку.       – Слышь, просыпайся, озабоченный! Тебе пора. Рустем рывком выдернул из-под мальчишки скомканное одеяло и бросил на пол. Сам выбрался из кровати, поискал чистую одежду и отправился в душ. Он уже успел прийти в форму, сварить себе кофе и усесться за очередные чертежи, когда пошатываясь, из спальни выполз Вадька:       – А завтрак? – протянул, зевая, тот       – Я не завтракаю, – отрезал Ардашев.       – Но я-то завтракаю, – попытался возмутиться Вадька.       – Тогда сожри что найдешь и проваливай. Мне работать надо.       – Сволочь, – равнодушно констатировал мальчишка и засобирался на выход. Подобрал свою одежду, закрутил волосы в узел на макушке, позвенел склянками в ванной и вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь.       Оказавшись на улице, где уже шумел жаркий июньский день, он достал сигареты, втянул носом пыльный городской воздух, подержал его в себе, словно это был сладкий запретный дурман, и с наслаждением шумно выдохнул. Сразу расплылся в невозможно довольной улыбке, прищурился и закивал сам себе:       – Сво-о-о-олочь.