from a to z

— ... для души нет ничего ближе тела — Звонок с хрустом рвет лекцию, и преподаватель замирает на середине мысли. — Именно так говорила Сапфо, и мы увидимся через неделю. Хорошего дня. Трой стучит колпачком ручки по деревянной парте. Класс понемногу рассеивается, мельтеша к двери, но, продолжая ненавидеть злосчастную трель, он никуда не торопится. С пролинеенных листов конспекта на него смотрит пара голубых глаз, где зрачок обведен черной гелиевой ручкой и блики играют штрихами белого карандаша. Что поделать, если у мистера Окли очень красивые глаза. Особенно, когда оглядывают присутствие всех учеников по началу пары или блестят во время знакомства с новой темой. И отдельное место занимают редкие ситуации их случайного скольжения по Трою и резкого выбивания воздуха из подростковых легких. Пора уходить, иначе станет неловко. Главное не поднимать взгляда, «Трой, не смей на него смотреть или покинуть кабинет запишется в ряд вещей, на которые ты никогда не решишься». Эти чувства сбили птичке, рвущейся из клетки, все крылья, эти сердечки на полях с подписью «Т + Т» уже мерещатся на белых стенах, это уже аморально и карается получением документов и поиском новой школы. Это «сладостно-горькое чудовище, от которого нет защиты». — Мистер Меллет? — его голос слишком карамельный, и Трой сжимает кулаки, желая на миг стать Геркулесом, чтобы найти силы развернуться. — Я жду Вас на большом перерыве. — Я в чем-то провинился? — Ох, нет, нет, — а ради этого смеха он готов закончить музыкальную школу и написать диплом на тему «Лучшие звуки, которые мне доводилось слышать», — я просто хотел Вам кое-что зачитать. — Мгм, — кивок головы, и Трой вылетает из кабинета. Две пары нудной истории, отделяющей стрелки часов от одиннадцати ноль ноль, тянутся, словно лакрица на конфеты, и любовные письма некому Т. заполняют страницы толстого конспекта. Все же мы способны до остановки сердца любить некоторые вещи лишь за то, с каким человеком они связаны, и на этот раз звонок освещает душу Троя тысячей ватт. Остановиться в дверях кабинета литературы, поправить челку и воротник рубашки, потому что для мистера Окли хочется выглядеть красиво, и уверенным шагом вперед. Черт, а здесь комфортно. В этих четырех стенах не тесно и хочется улыбаться. В пятидесяти шести квадратных метрах сверкают вселенских размеров миры и средневековые замки чувств, а этому человеку хочется подарить свежевырванное из груди сердце. — Мистер Окли? — надежда на то, что испуганное покашливание перед произнесением фразы осталось неуслышанным, мимолетно коснулась его мыслей, и преподаватель с улыбкой развернулся. — Тайлер. — Чт— — Зови меня Тайлер. Только не при всех. Я Тайлер исключительно для тебя, ладно? — Ладно. А это интимно. Называть друг друга по имени — это интимно. Думать о губах своего преподавателя — это интимно. Прогуливать класс математики, чтобы проскользнуть на его лекцию, — это интимно. — Присаживайся, — он потер глаза под очками. — Тяжелый день, согласишься? Трой кивает, пряча руки под стол и ломая от волнения пальцы. — Эти сочинения, боже, их сотня. Как все успеть за выходные? Мне нужна машина времени. «Нет, Трой, ты не осмелишь— — Может, я смогу Вам помочь? Тайлер умиленно усмехается и кладет локти на стол. — В смысле? — В проверке сочинений. У меня много свободного времени, и мама совсем не прот— — Трой, это незаконно, и меня могут выгнать с работы. Когда Трою было семь, он спрашивал, как сильно может обжечь Солнце. Свежие ожоги болят достаточно, малыш? — Я хочу тебе кое-что прочесть. Здесь очень ясно видна сапфическая строфа и, и синтез чувств с ощущениями, в, в общем, просто вслушайся, ладно? И скажи мне, что думаешь. Кивок готовности. Мороз по коже растворяет жар, и в груди практикуются будущие барабанщики. Еще несколько минут с мистером Окли, и его посадят в тюрьму, как единственного свидетеля смерти выпускника. — Богу равным кажется мне по счастью Человек, который так близко-близко Пред тобой сидит, твой звучащий нежно Слушает голос И прелестный смех. У меня при этом Перестало сразу бы сердце биться: Лишь тебя увижу, уж я не в силах Вымолвить слова. Но немеет тотчас язык, под кожей Быстро легкий жар пробегает, смотрят, Ничего не видя, глаза, в ушах же — Звон непрерывный. <...> Но терпи, терпи: чересчур далеко Все зашло... За несколько мгновений Трой пережил Помпеи, Сирию и Хирасимы; задохнулся в затопленной Венеции и коснулся песочного дна с людьми Атлантиды. На сердце красовались вмятины немецких бомб, и по коже бежали орды татаро-монгол. Это невозможно — чувствовать так много и — неправильно. Голос Иудой дрожал. Черт побери это «сладостно-горькое чудовище, от которого нет защиты». — Что думаешь? — Без золотой Афродиты какая нам жизнь или радость? Я бы хотел умереть, раз перестанут манить Тайные встречи меня, и объятья, и страстное ложе. Сладок лишь юности цвет для мужей и для жен. Что думаете? — Хочешь проверить пару сочинений за чашкой кофе? — Разве что с Тайлером — я не хочу, чтобы мистера Окли выгнали с работы. И господи, как же хорошо, что у любовной лирики впереди еще целые тысячелетия.