Tell yourself

      За двадцать четыре часа многое могло измениться.       Орихиме прекрасно это понимала. В её планах не раз уже возникали неприятные изменения в течение одного дня, и обычно это случалось без предупреждения; сейчас в её голове крутилось всё то, что поменяло её жизнь. Нечестно, что слово, человек, машина, превысившая скорость, природная катастрофа могли разрушить с такой лёгкостью всё приятное и знакомое. Но в этот раз изменения хотя бы были вполне ожидаемы. Она готовилась к этому, упрочняя стены, защищавшие её чувства, и заделывая любую трещину, через которую что-то могло пробраться и сожрать изнутри её решимость. Она уже всё продумала, была готова натянуть улыбку и не убирать её с лица, пока не доберётся до своего нового дома.       Но многое могло измениться за двадцать четыре часа, включая её же замыслы, а она не уделила и минуты на продумывание плана «Б».

***

      Её телефон не звонил в течение всего дня. Ни звонка, ни сообщения, ни звука. Она без особого труда догадалась, что, а точнее кто, могло послужить причиной молчания её друзей. Но провести вот так весь день, предоставляя ей возможность насладиться своей личной жизнью, было глупо с их стороны, ведь она сошла со станции города Каракура только в десять часов вечера. У неё была куча времени, а дел — нет, отчего её мысли пустились в свободный полёт.       Орихиме шла по хорошо знакомым улицам, убивая время. Она ещё не отвыкла от них. До сих пор было ощущение, будто она шла домой из отеля, где оставалась на ночь, а не возвращалась гостем в родной город. Солнце село, и толпы людей редели; этакое затишье между сотрудниками фирм, волочившимися домой, и тусовщиками, шатающимися по ночным клубам. Её ни разу не потревожили проходящие мимо люди, пока Орихиме шла по городу Каракура, улавливая запахи цветов и воды, когда прошла мимо реки.       Вскоре она оказалась у дома Татсуки, у здания, где жила до того, как Сора пришёл в неистовство, у старшей школы и библиотеки, и магазинчика Урахары. Ноги медленно вели её по тропинке, которую она знала наизусть, ведь она понимала, что это был последний раз, когда она идёт таким путём, будучи жительницей города Каракура. Она одна пересекла улицу и подняла глаза на здание перед ней. Свет в её гостиной горел, сияя, словно маяк во время бури, так и говоря, что это будет последний привычный и спокойный вечер, который вскоре закончится и будет потерян, пока она не воссоздаст его где-нибудь в другом месте.       Орихиме остановилась перед входной дверью, чтобы привести себя в порядок и укрепить защиту своего сердца. Затем она вставила ключ в замочную скважину, глубоко вдохнула и раскрыла дверь с улыбкой.       — Я дома! — провозгласила она из гэнкана. Улькиорра был в гостиной, держа руки в карманах. Он выглядел уставшим, словно весь день бегал кругами, что он вполне мог делать, но Орихиме хотелось думать, что Урахара предоставил ему хотя бы день на отдых.       — С возвращением, — сказал он. Она бросила свою сумку на пол и подошла к нему.       — Как давно ты здесь?       — Двадцать минут. Мне удалось убрать то, что осталось, — он сел на диван, вздыхая. Она повалилась на диван, повторяя его вздох своим преувеличенным. Они уставились туда, где раньше был телевизор. — Без него тихо, — сказал Улькиорра.       — Надо было забрать его с собой, — Орихиме нахмурилась и дотронулась до подбородка. — Но он тяжёлый. И если бы люди увидели торчащий из моей сумки телевизор, то подумали бы, что я его украла, ну, конечно, после того, как перестали бы удивляться моей удивительной способности идти по улице с телевизором в сумке наперевес.       — Естественно.       — Кстати, хочешь, чтобы я записала твои любимые шоу, пока тебя не будет? Не знаю, показывают ли их в других странах. Садо-кун говорит, что видел некоторые в Мексике в испанском дубляже, но они очень старые и в большинстве своём это корейские мыльные оперы, — Улькиорра не ответил. — Не то чтобы с корейскими мыльными операми было что-то не так, но тебе как-то не особо интересно было…       — Я не понимаю, — Орихиме почесала голову.       — Не понимаешь чего? Почему они транслируют корейские мыльные оперы в испаноговорящей стране? Это началось вроде пару лет назад и волнами распространилось по всему миру.       — Нет, — Улькиорра посмотрел на неё так, что её объяснение и все мысли о волнах потухли прежде, чем успели добраться до рта. — Я не понимаю тебя.       Он уже не в первый раз говорил ей подобное. В начале их совместного проживания он говорил это по меньшей мере раз в неделю, а потом просто принял её дикие кривляния, предпочтения в еде и другие странные вещи, от которых она смеялась. Сейчас он по-прежнему произносил эти слова посредством озадаченных и хмурых взглядов. Но в этот раз здесь было нечто большее. Орихиме видела это по его глазам, взгляд которых обезоруживал, как в тот вечер, когда она призналась ему. Она не могла выдержать этот взгляд, если хотела и дальше улыбаться.       — Вся эта суматоха по поводу отъезда твоих друзей, — продолжил он. — Вся эта тоска, все эти заявление об одиночестве, но при этом ты приходишь ко мне и спрашиваешь, хочу ли я, чтобы ты записала телевизионные программы, пока меня не будет. Словно ничего не происходит. Словно я и не жил с тобой почти два года, — она уставилась на окно за ним, которое с улицы светилось столь обещающим светом. Он вздохнул. — Возможно, я переоценил себя.       Что он говорил? Откуда взялись эти мысли?       — Нет, ты…       — Тогда просвети меня, женщина, — нетерпеливо прервал её он. — Скажи, почему я так отличаюсь от твоих друзей, — её отсутствующее, слегка взбудораженное выражение лица не изменилось. Он вытянул руку и повернул её голову на пару сантиметров, необходимых для того, чтобы она смотрела на него, и даже тогда она пыталась избегать его взгляда. — Если мои мысли ошибочны, то говори спокойно. Ты никогда раньше не стеснялась поправлять меня, — она выкручивала свои руки, хотя и не двигалась. — Потому что если ты этого не сделаешь, Орихиме, я должен буду посчитать, что значу совсем немного для тебя. И поверь мне бы не хотелось перед отъездом сомневаться в твоей искренности.       Почему так всё получилось? Ей просто хотелось быть отважной. Ей просто хотелось вести себя как взрослый человек, кем она и должна была быть. Ей просто хотелось показать свою поддержку, чтобы тогда он знал, что принимает верное решение, и чтобы не волновался о ней, когда уедет. Как она умудрилась вот так сбить его с толку? Почему в конечном итоге ему было больно, когда она изо всех сил старалась помочь?       И как одним взглядом он смог заставить её позабыть обо всех обещаниях, которые она дала сама себе прежде, чем переступить порог?       — Не…       Ему не должно быть больно, это неправильно. Неправильно, что он недопонял её.       — Не…       Не сомневайся во мне.       Её решимость трещала по швам, ломаясь прямо в самом центре, и по её щеке скатилась слеза, чего она даже не заметила. Она же могла это сказать, да? Она могла убрать боль из этих зелёных глаз, да?       — Не уходи, — губы Орихиме дрожали, всё больше слёз полилось вслед за самой первой. — Не уходи, — немощный шёпот, мольба, которая отказалась сидеть взаперти, неважно как глубоко Орихиме зарывала её в своём сердце. — Не уходи… как же я… Я думала, что смогла, но…       И затем на её лице отразилась гримаса ужаса. Она вскочила на ноги, старый добрый инстинкт привёл её в движение. Ей надо убежать от него, спрятаться в своей комнате, пока она снова не вернёт себе контроль. Но он был слишком быстр — он всегда был таким быстрым — и схватил её за запястье прежде, чем она успела сделать больше двух шагов.       — Мне жаль! — крикнула она, безнадёжно пытаясь высвободить свою руку. — Ты не должен был слышать этого! Прости! Пожалуйста!       — Орихиме…       — Прости, Улькиорра-кун! Я пыталась…       Она начинала вести себя как истеричка. Он не давал ей применить свой самый верный защитный механизм, а она не могла думать ясно. Нужно было время. Но времени не оставалось. Он ослабил хватку только ради того, чтобы она не покалечилась, но не отпускал её. Орихиме слабо отбивалась.       — Я просто хотела порадоваться за тебя! — хныкала она, из горла вырвалось всхлипывание. — Ты не должен был волноваться за меня! Тебе не должно было быть больно! — она упала на колени, прикрыла правой рукой рот, волосы занавесками упали ей на лицо. — Прости… Не сомневайся во мне, Улькиорра-кун. Пожалуйста, не сомневайся во мне!       Улькиорра отпустил её руку, жутко почувствовав себя. Он смотрел на её вздымающиеся плечи, пока она тихо и судорожно повторяла свои извинения; в последний раз он видел её в таком состоянии, когда проделал дыру в груди Ичиго Куросаки. И вот он стоял, ответственный за её отчаяние, потому что не заметил, что она страдает. Он не увидел нанесённого вреда, потому что, чёрт подери, она так умело его скрывала, а он был слишком эгоистичен, чтобы посмотреть куда-то поверх собственной боли.       Он присел рядом с ней. Орихиме уже не пыталась убежать, руками скрывала своё лицо, и слёзы падали с её подбородка на пол. Улькиорра осторожно повернул её к себе. Она быстро качнула головой, чтобы он не увидел её лицо за волосами. Тогда он притянул её ближе, пока их тела не соприкасались и её лицо не спряталось в его рубашке, и он обнял её, потому что не смог придумать другого способа утешить её.       Каждый всхлип резал его сердце мечом, но он не отпускал её. Он проводил рукой по её волосам и гладил её по спине, думая, с чего же началось недопонимание и почему. Если, по идее, они были парой, потому что так хорошо знали друг друга, то почему же это произошло? Как они допустили это?       Через пять минут она начала успокаиваться, её всхлипы затихали, сменяясь нечастыми прерывистыми вдохами. К этому времени его рубашка вся вымокла в её слезах, и Орихиме вела себе так же беспокойно, как все плачущие люди. Затем она прошла через фазу громких иканий, которая длилась по меньшей мере десять минут. Но она не отодвигалась и не просила стакан воды. Она осталась на месте, держась за него и не осмеливаясь поднять голову.       Квартира была устрашающе тихой после её истерики. Орихиме могла слышать, как бьётся сердце Улькиорры: чуть быстрее, чем должно было. Её же болело, как и вся верхняя часть тела. Она закрыла глаза, осознав, что он не произнёс ни единого слова, пока она плакала. О чём он думал? Какое было у него выражение лица? Ой, но она не могла посмотреть. Она не хотела, чтобы он видел её. Она попробовала заговорить, хоть её голос и звучал сейчас грубовато:       — Улькиорра-кун… Ты злишься на меня? — пробормотала она, новые слёзы покатились по дорожкам, оставленным старыми. — Потому что если да, то я понимаю…       Руки, держащие её, напряглись.       — Нет, — какое он право имел злиться? Она не сказала ему о своих чувствах, но и он скрывал свои собственные до последнего момента. Он позволил себе волноваться, сомневаться вместо того, чтобы поговорить с ней. Почему он так поступил? Потому что боялся расстроить её? — Ты не смотришь на меня, — Орихиме качнула головой. — Почему?       — Улькиорра-кун не должен видеть такое страшное лицо, — Улькиорра вздохнул, думая, за кого же она вообще его принимает.       — Плевать, — сказал он. — Зато оно честное, — она не сдвинулась. Он провёл рукой по её волосам. — Орихиме, не заставляй меня умолять тебя.       Она медленно отстранилась от его груди. Он смахнул с её щёк мокрые пряди её рыжих волос. Она подняла голову и встретилась взглядом с его зелёными глазами, всё ещё не в силах посмотреть в них. Но её тут же поразило то, какими искренними были они: каждая негативная эмоция, каждое тяжёлое чувство лежали перед её взором. Как она могла пытаться спрятаться от него, когда он тоже страдал? Она приложила руки к его лицу, подняла голову ещё на пару дюймов и коснулась своими губами его. Сначала он не среагировал, но она не отстранялась, пока его объятия не ослабли и он не ответил на её поцелуй; пальцы переплетались с её волосами.       — Прости, — прошептала она, скользя руками к его шее. — Прости…       — Достаточно, — он практически прорычал ей в губы, — тебе больше не за что извиняться, в отличие от меня.       — Я не согласна, — сказала Орихиме, отворачиваясь. — Я многое скрывала от тебя.       — Тогда скажи, и мы посмотрим, чьи грехи будут страшнее.       — Улькиорра, — твёрдость её голоса заставила его притихнуть, — ты спросил меня, какова разница между тобой и моими друзьями. Ну самое очевидное, что мы вместе, но всё это намного сложнее… Отчего я не знаю, как к этому относиться, — она тряслась, и он заволновался, что её лихорадило. — В прошлом году, когда я думала о том, что разлучусь с друзьями, не очень-то испугалась этого. Я знала, что смогу справиться с этим, потому что мы будем на связи и будем навещать друг друга, когда сможем. И только после того, как ты сказал, что уезжаешь, я начала задумываться, что не смогу этого сделать. Но в моей голове всё смешалось. Я боялась не потому, что тебя не будет со мной, когда их не будет рядом… Я боялась, потому что их не будет со мной, когда тебя не будет рядом.       Вес этих слов ударил Улькиорру так сильно, что он забыл, как дышать.       — Как ты мог думать, что значишь совсем немного для меня, когда я пыталась убедить себя, что это нормально скучать по тебе больше, чем по ним? — Орихиме опустила голову ему на плечо, плача. — Это же нормально, да?       — Мой ответ может быть слегка необъективным, — тихо сказал Улькиорра. Она рассмеялась сквозь слёзы, качнув головой.       — Но я не могу попросить тебя остаться. Не могу. Если то, что ты будешь счастлив как человек и уверен в том, кем ты являешься, означает, что я должна побыть одна какое-то время, то я вынесу это испытание. Позволь мне сделать это для тебя, Улькиорра-кун.       Она ахнула, внезапно осознав, что пол несётся ей навстречу; она всё ещё обнимала руками Улькиорру за шею, хотя неожиданная печаль ослабила её хватку, отчего он смог взглянуть на неё. Все эмоции, которые она видела в его взгляде и которые боролись между собой, были подавлены недовольством. Она понимала это по тому, как его рука завивала её волосы.       — Почему ты продолжаешь говорить так, словно практически ничего не сделала для меня? — требовательно спросил он и поцеловал её с такой страстью, что на следах её печали разгорелся огонь. Она осторожно всхлипнула, потянув его вниз и подавшись его сердцу так же, как раньше это делал он. Она не могла понять этот поцелуй, его глубину. Он был несдержанным, в отличие от всех других, и она не могла остановить его, да она и не хотела прерывать его. Если бы он только сказал, что это значит…       Связь прервалась едва начавшись — он по-прежнему целовал её так, что она дрожала, но от того, что он прошептал, её сердце было готово вырвать наружу.       — Я люблю тебя, Орихиме, — она прерывисто выдохнула, и он поцеловал её снова, нежнее; теперь значение было ясно как день. — Я люблю тебя.       Она закрыла глаза, позволяя этим словам пронестись по каждой частичке её тела, наслаждаясь покалыванием в пальцах ног, трепетанием живота и теплом, принёсшим румянец к щекам. Её мысли разбежались по голове, и она чувствовала себя так, словно ей не надо спешить искать их. Ах, она была так счастлива. Это она испытывала, когда он целовал её. Недовольство сменилось любовью. Разве кто-нибудь был таким же счастливым и озадаченным, как она? Она вот так не думала, даже если бы могла думать.       Она не знала, когда поцелуй закончился. Каким-то образом оказалось, что они лежат рядом друг с другом на жёстком полу, жалуясь на то, что не надо тут лежать, что они простудятся. Но ей было тяжело открыть глаза, опухшие от слёз, и она правда не думала, что стоит бодрствовать после таких волнительных ощущений. Она знала, что должна была сказать что-то Улькиорре. Ох, если бы она знала что.       Но то, чего она не знала, заключалось в том, что своими словами о том, что она будет скучать по нему больше, чем по своим друзьям, она сказала достаточно. Он был удовлетворён этим. Он будет не против, если они больше не поднимут эту тему этой ночью. Потому что в некотором роде она только что призналась, что он — самый важный человек в её жизни.