Когда больно...

*** Однажды он перестал ее бояться. Привык, наверное. И было это так давно, что уже ни даты, ни даже года не всплывало в памяти, когда это случилось. Ни охоты, ни монстра, ничего ее приносящих. Он не пытался запомнить, что больнее: когда кожу и мышцы рвет одним быстрым тянущим движением загнутый острый коготь или, может, зубы, впивающиеся до самой кости, впрыскивающие яд, сжимающие и рвущие. Выдавливающие из него кровь и высасывающие жизнь рты или отрывающие от него куски лапы. А может, даже ледяные бесплотные руки, которые проникали в тело, как раскаленный нож в масло, сжимали его сердце в обжигающей хватке и ждали, когда он испустит нечеловеческий крик, изгибаясь в агонии. Удары ли? Падения? Выстрелы? Лезвия? Даже не по собственному голосу он определял, когда больнее. Он мог рычать, сопротивляясь ей. Он мог стонать, сдаваясь ей, если слушает только она и больше никто. Он мог кричать, не помня себя, если кроме нее у него ничего не осталось. Лишь ослепительная всепоглощающая боль. Он не хотел никогда помнить, что ее приносит. Он хотел помнить, кто ее забирает. И больнее было ему от того, как страдали люди ее забирающие. Чертовски больно было слышать, как отец зовет его по имени, почти безуспешно пытаясь скрыть панику в голосе. Чувствовать, как его всегда такие верные и надежные руки вдруг начинали дрожать, прижимаясь к его кровавым ранам. Чувствовать, как тот теряет силы и срывает дыхание, пытаясь поднять или нести его непослушное тело. Слышать страх и беспомощность. Ощущать слабость в его отце, в его герое. И знать, что причина этой слабости - это он и его глупая боль. Вот, что было больно на самом деле. Вот, что давало ему степень и градус - обжигающая боль от ожогов на его душе, а не царапин на теле. Но не было ничего больнее, чем слышать все это в голосе Сэмми. Свое имя, сорванное отчаянным криком с его губ. Дин! Резко, как удар под ребра, выбивающий воздух. Дин... нет... Как нож, провернутый в распоротом животе. Эй... эй... нет-нет-нет-нет... Дин... Как ядовитая лихорадка парализующей дрожью. Руки... теплые и маленькие... разрывали его на части, больнее и страшнее, чем дикие голодные звери последнюю добычу. Руки большие... с тонкими пальцами, скользкими от крови, обжигали своей отчаянной хваткой его шею в поисках пульса, его лицо в поисках сознания, его грудь в поисках жизни. А слезы, падающие сверху с ресниц, жгли хуже кислоты, оставляя кровавые борозды на его сущности. Скатываясь вниз по его лицу и шее туда, где каждая такая капля падала в черный бездонный омут боли, причиненной им самим другим людям. Своим. Любимым. Ди-и-и-ин! Эта боль была самой сильной. Самой невыносимой. Самой смертельной. И последней...