Цена завтрашнего дня

Когда сон обходит тебя стороной, то появляется достаточно времени для размышлений. Сегодня, глядя в маленькое окошко на высоте около двух метров и кутаясь в белую простыню-рубашку, связанную за мой спиной, я думал о мотивах своих действий в прошлом. Что может заставить человека стать сильным? В книгах и фильмах вам скажут, что чувство долга, благородство, любовь. Да, конечно. Сомневаюсь, что люди, пишущие сценарии для фильмов про войну, смывали кровь сослуживцев со своих рук. Страх. Вот что движет нами. Страх за собственную жизнь толкает тебя на то, чтобы взять оружие и идти стрелять врагов. Он встречает тебя на поле боя. Он пахнет жжеными волосами, а на вкус металлический, как кровь. Тебя тошнит. У тебя кружится голова. Ты слабо контролируешь все свои конечности. Ты хочешь, чтобы это побыстрее кончилось. А это не кончается. Но что является эталоном твоих действий на поле боя? Рита Вратаски. Только холодная рука Ангела Вердена, крепко держащая за горло, заставляет тебя остыть и разбросать все по полочкам. Ее храбрость и отчаянность мотивирует тебя совладать со страхом. Создается впечатление, что эта дама пуленепробиваема, во всех смыслах; на нее хочется равняться, за ней пойдут тысячи, за нее лягут миллионы. Она кажется настолько идеальной, что не только вся военная часть, включая генерала, но и даже солнце старается следовать правилу тридцати шести часов. Для служивых это так же привычно и естественно как и общедоступная аксиома: в первую очередь она солдат, а потом уже человек и женщина. Да, для армии она просто богиня, покровительница смерти, но действительно ли она так холодна внутри, как кажется снаружи? Нет. Но она этого не покажет. Далеко не всем и однозначно не сразу. За двести тридцать семь раз я видел многое: ее слезы, воспоминания, боль душевную и физическую, смех, улыбки... Я даже чувствовал ее губы, однажды. Правда, я все еще не уверен, что это не мое воображение сыграло злую шутку. Но даже если и так, эти секунды, и смесь крови, грязи, боли и отчаяния в тот момент преследуют меня. Так же как и мой первый бой. Я слишком часто думаю о войне в последнее время. Иногда я все же отключаюсь, и мне снятся сны. Они до дрожи и ужаса реалистичны. И снится мне каждый раз одно и то же; все красное: кровь, песок, боль, трупы, огонь и Рита. Она играет особую роль, роль совести. Обычно она смотрит на меня своим пронзительным, багровым взглядом так, что все внутренности сжимаются, и без слов уходит. Иногда, конечно, может спросить "как ты мог" или нечто подобное, но я все равно не в состоянии ответить. Так было. Сейчас же ее действия более разнообразны. И я стал ее бояться. Инстинкт самосохранения требовал взять что-то тяжелое, что могло бы помочь защититься, и ударить, да так, чтобы галлюцинация оставила меня навсегда. Холодная вода помогает снять лишнее напряжение. Кстати, локация тоже начала подвергаться незначительным изменениям. Появились какие-то совершенно "левые" предметы и люди, которые в данном месте смотрятся не совсем органично. Но я стараюсь не думать о всем этом. Я знаю, что это сон. И это главное. Это пройдет. Я уверен. Мне просто нужно время. Но Рита была со мной не согласна. Решив, что это опасно, она отправила меня сначала к психологу, а потом и к психотерапевту. Сдуру я согласился. И вот теперь сижу, облаченный в белую рубашку, в белой мягкой комнате и смотрю в ничтожно маленькое окошко. Белый цвет раздражает. По выходным она проведывает меня. Каждый раз заходит в палату и мнется, не решаясь сделать шаг. Как, например, сегодня. Я хочу ее обнять или просто прикоснуться, но осознаю, что лучше не стоит. В последнее время во мне слишком ожесточенно борются жгучая ненависть и иступленная влюбленность. Поэтому я и не уверен, что смогу себя контролировать. А Рита все же решается и медленно подходит к кровати, садится на самый край. Она будто вся на иголках, бросает на меня косые взгляды и молчит. Я здесь уже около трех недель, судя по визитам Риты. И все это время я не видел своего отражения: в дурке есть всего лишь несколько правил для людей, которые захотят проведать "больных": никакого металла, никаких зеркал, никаких стекол; еду можно передавать только через персонал, и только после длительного осмотра ее вам подадут, если повезет. Благодаря этому всему, у меня нет ни малейшего шанса узнать, как я вообще выгляжу, и я не уверен, что сейчас вполне симпатичен. Но мне хотя бы самому разрешают мыться, ведь я вполне дееспособный и не такой буйный, как остальные. Если хорошо попросить, то могут тебя и побрить. Но тут уж выбора нет - нужно согласиться на то, чтобы привязали к стулу, ведь бритва - штука опасная. Волосы зато отросли - стричь эти ребята отказываются, "это вам не салон красоты" - говорят они. Так что смятение Риты можно понять. Таким она меня не видела ни разу. В этой петле. - Как ты? - ее голос раздается эхом в маленькой комнатке. Глаз она не поднимает. - Бывало и лучше. На этом разговор прекращается. Она еще немного сидит, поднимается и уходит. Я не говорю ничего - смысла нет. Я жду, когда это все закончится. Я жажду момента свободы. ____________________________ Доктор Картер передвигался по помещению инстинктивно, шаг за шагом, аккуратно переставляя ноги, он полз вперед. Комната была полностью погружена во мрак, за исключением одного пятна - мощный световой луч освещал одиноко стоящий стул. Картер не знал что его ожидает, но твердо был уверен в одном - до стула нужно добраться, не зря же его запустили сюда. Когда это произошло, и доктор не без опаски опустился на сидение, где-то сверху послышался мужской голос. Он пронесся громом по пустынному помещению и трижды отозвался эхом. Он приветствовал гостя. Тот же смотрел во тьму и отвечал. Лампа, направленная прямо на доктора, слепила глаза. Низкая спинка стула больно врезалась в поясницу. Это не было похоже на радушный прием. - Доктор Картер, не вы ли наблюдали за состоянием госпитализированного номер пятьсот тридцать семь, Уильяма Кейджа? Картер почувствовал, как все нутро холодеет. - Да. Частично. В основном этим занимался доктор Швиман, я лишь консультировал, иногда. - Так значит вы снимаете с себя все обвинения и перекладываете ответственность на доктора Швимана? - Обвинения? Ответственность? Простите, но я не понимаю о чем вы, - Картер старался себя контролировать, скрывая истеричные нотки за фальшивым кашлем. - Не вы ли утверждали, что номер пятьсот тридцать семь идет на поправку и близок к выздоровлению? - Я предполагал. Но что... - Ваши предположения в корне оказались не верны. - Что-то произошло? - допрос не на шутку разволновал доктора. - Он вышел из-под контроля. Есть жертвы.