Без ума

Здраво оценить происходящее сонным умом было отнюдь не просто, но Мин отчаянно пытался понять состояние преступника, чье тело тряслось так, будто температура в подвале вдруг упала до нулевой отметки. Даже после того, как брюнет неосознанно сомкнул слабые ото сна руки в объятиях, Кюхен продолжал отчетливо нервничать, лишь на секунду замерев от ощущения внезапного контакта. Прижимающееся к аспиранту тело было осязаемо горячим, а вот длинные пальцы, касающиеся обнаженной кожи на шее, пронизывали обжигающим холодом, и, чувствуя столь сильный контраст, Сонмин стал медленно приходить в себя и со страхом осознавать, какой запретный жест позволил своим рукам. Однако ожидаемого сбрасывания объятий, неуверенно окутывающих поясницу, не последовало, будто Кю поддался фальшивому проявлению тепла, от которого так недоверчиво убегал всего одним днем ранее. И хотя единственным желанием, всецело наполнявшим Мина, было во что бы то ни стало вырваться из заточения, сейчас мысль о побеге оказалась последней в ряду того, что остро его беспокоило. Больше всего в тот момент парню хотелось просто узнать, что же произошло с похитителем, и он подчинился напору живо перераставшего в волнение интереса, осмелившись тихим вопросом вновь нарушить тревожное молчание: - Так что стряслось? – слова хрипло слетели с сухих губ, горячим дыханием ударяясь о кожу на изгибе напряженной шеи. Снова услышав знакомый голос, от которого по венам незамедлительно растекался лихорадочный жар, Кюхен будто вернулся к реальности, вынырнув из помутненного состояния, и медленно ослабил отчаянную хватку на чужом теле. Он плавно провел рукой вниз по спине, холодной ладонью прокладывая по линии позвоночника путь от покрывшейся мурашками шеи, и пугливо остановился, как только пальцы сквозь одежду дотронулись до того места, где в прошлый раз Кю окончательно потерял голову, превратившись в безжалостного насильника. Вспоминая тот страшный момент, парень слегка отстранился от похищенного, нехотя размыкая объятия и теряя столь необходимое ощущение теплых рук на собственном теле. Взгляд столкнулся со все еще сонными, но непоколебимо ожидающими ответа глазами, от вида которых Кюхену то и дело хотелось нервно сглотнуть и убежать от разговора с твердой уверенностью в том, что его все равно не поймут. И хотя впервые за четыре года Кю стало хоть немного легче лишь после того, как короткую историю его никудышной жизни узнал именно Сонмин, надежда на то, что он же сможет прочувствовать его состояние, была насмешливо крохотной и совершенно беспочвенной. Плачевному положению парня не пытались помочь даже врачи, для которых лечение душевных травм не что иное, как прямая обязанность, а что уж говорить о человеке, которому Кюхен собственноручно причинил столько неприятностей. Похититель успел согласиться с мыслью о том, что средство от головной боли уже было вручено, и он может спокойно перенести привычный процесс самобичевания в одну из пустующих комнат наверху, как вдруг рука Мина требовательно сомкнулась на запястье. Ощутив настойчивое касание, Кю мгновенно застыл на месте, теряя возможность даже просто подняться на внезапно ослабшие ноги. - Зачем тебе мои проблемы? – растерянно произнес преступник, не отрывая глаз от собственной руки, где подобно раскаленному браслету сжималась чужая. - Просто хочу знать, – ни секунды не колеблясь, ответил Мин и немного расслабил пальцы на сдавленном запястье. – Ты ведь пришел сюда, потому что тебе плохо. Услышав последнее, Кю резко поднял ошарашенный взгляд на парня, словно только что им сказанное застало его врасплох. Это было правдой: всякий раз, когда на душе преступника становилось особенно скверно, он мечтал хоть немного забыться в водовороте захлестывающих чувств, вызываемых присутствием любимого человека. Но вот признать это, глядя в бездну упрямых глаз, вдруг оказалось невыносимо сложно, и Кюхен одним движением выдернул руку из слабой хватки. - Плохо или нет… Какое это имеет значение? – голос, тяжелый и горестный, наконец вылетел из груди, стараясь немногословно убедить человека напротив в бессмысленности назревавшего разговора. Будто растеряв всю и без того хрупкую уверенность, Сонмин заметно поник, устало опуская плечи и отводя глаза, в которых на миг промелькнуло нечто, схожее с сожалением. Собственная настойчивость вдруг показалась абсурдной, ведь он все так же был жертвой похищения, подверженной риску вновь ощутить на своем теле побои или того хуже – пламенную боль изнасилования. Однако, несмотря на закручивающийся узлом страх перед опасностью, способной настигнуть в самый неожиданный момент, неприятным нытьем в груди о себе напоминало неуместное сейчас чувство жалости. Все слова, которые еще недавно отчего-то хотелось произнести, расплылись в свете окончательно проснувшегося сознания, да и при логическом осмыслении ситуации Сонмину слишком ясно показалось полное отсутствие в них малейшего смысла. Злить преступника парень предпочитал в последнюю очередь, а потому безмолвно дожидался, когда тому надоест бесцельно сидеть рядом, и он удалится из помещения, оставляя Мина в полном одиночестве, от которого несусветно хотелось с истошным воем лезть на стены. Но, противореча предположениям жертвы, Кюхен продолжал составлять похищенному компанию, молча исчерчивая подвальный пол задумчивым взглядом. Время тянулось чертовски медленно, и уже спустя несколько долгих минут брюнет почувствовал, как внутри начала плавно расползаться немая истерика от того, насколько накаленной становилась мертвая тишина. Сердце филолога уже вовсю оттачивало буйный ритм, когда Кю наконец сменил неподвижное положение и, потирая запястье, на котором недавно так напористо сжимались чужие пальцы, поднял глаза. - Опять пытаешься убедить меня, будто что-то чувствуешь? – взгляд, обращенный к Сонмину, наполнился настолько явным обвинением, что не ожидавшему такого замечания парню стало не по себе еще больше. - Нет, – неуверенно выдохнул похищенный, отрицательно замотав головой. – Мне просто… - Что «просто»? – Кю смотрел так давяще и настойчиво, словно старался докопаться до глубин души сквозь зеркало темных глаз. - Мне просто жаль тебя. Слова, тихие настолько, что будь в помещении хоть какой-то побочный шум, собеседнику не удалось бы их разобрать, подобно лезвию остро заточенного ножа больно вошли прямо в сердце, заставляя его обливаться ручьями горячей крови. Казалось, ничего плохого в сказанном не было, но Кюхен, тщетно выворачивавший душу наизнанку перед врачами и дядей на протяжении первого года жизни с пустой памятью, слишком привык к убеждению, что со всем может справиться самостоятельно и в подобных унизительных чувствах вовсе не нуждается. А ощутить в этой жалости, которая в глазах похищенного выглядела абсолютно естественной и справедливой, что-либо, кроме унижения, Кю совершенно не мог; и от этого внутреннее состояние стало еще более мерзким. Успевший тысячу раз пожалеть о своей прямолинейности Сонмин выжидающе смотрел на парня, силясь понять, какой будет реакция на неосторожные слова. Но преступник не позволял болезненно рвущимся наружу эмоциям овладеть телом, а потому упрямо изображал само спокойствие в попытке хоть как-то укротить эту бурю. Буквально впиваясь боязливым взглядом в Кюхена, брюнет уже чувствовал фантомную боль на скуле, запястьях, животе – всюду, где по его ожиданиям сжатые в кулаки руки вскоре начнут оставлять следы. Яркое ощущение приближающейся угрозы стало униматься, лишь когда шумный выдох донесся до слуха, и лицо Кю, на котором еще недавно играли желваки, заметно смягчилось. - Иногда мне кажется, будто я живу не своей жизнью, – затолкав неприятное чувство глубоко в душу, парень позволил прочной броне, стойко закрывающей его от внешнего мира, хоть раз дать слабину; он изнуренно откинулся назад, упираясь спиной в твердую стену. – Кажется, если бы память оставалась при мне, все было бы просто кардинально по-другому. Лучше или хуже, – на последнем слове Кю иронично улыбнулся, – но точно в корне не так, как в этом аду. Я веду себя, как умалишенный, делаю такие вещи, что… что просто не знаю, как быть дальше, – ненадолго замолчав, похититель поднял взгляд на абсолютно растерянного Мина и, еще более обреченно понурив голову, тихо продолжил: – Я не маньяк, хотя тебе это и кажется похожим на бред… Единственное во всем происходящем, что доставляет мне удовольствие, это моменты, когда я просто тебя обнимаю, а если думаю об остальном или делаю с твоим телом что-то другое, – парень бросил короткий взгляд на собственные руки, – становится еще хуже, чем вообще когда-либо. Не ожидав странного откровения, Сонмин только и мог, что безучастно сидеть рядом, раздумывая над тем, следует ли ему теперь что-то говорить. Однако даже обрывки подходящих слов упрямо отказывались приходить в тяжелую голову, где короткими ударами в висках все еще выстреливала резкая боль. Различные эмоции колючей проволокой прочно сцепились на легких, перекрывая дыханию свободный путь, отчего парень в очередной раз вспомнил, как порой бывает необходим свежий воздух, наполняющий залитые солнечным светом улицы и влетающий через открытые настежь окна. Впервые Мину так сильно захотелось просто распахнуть оконные створки и одним вдохом впустить в грудь побольше кислорода, но глухие стены подвала продолжали давить с четырех сторон, заставляя изнемогать от мучительного удушья. Тело раздражающе ныло при каждом едва заметном движении, словно боль из ушибленных мест перебрасывалась на каждую мышцу; но если это, смиренно привыкнув ко всем физическим неудобствам, похищенный выносил почти с легкостью, то тяжкий осадок в сердце, увеличивающийся с каждым подобным разговором, поддавался терпению все труднее. От одного абсурдного осмысления, что всерьез проникается сложной жизнью своего мучителя, Сонмина тянуло то ли на истерический смех, то ли на оглушительные рыдания, которые он старательно удерживал в себе. - Будто все это происходит не со мной, – брюнет испуганно вздрогнул от неожиданно раздавшегося голоса, прорезавшего напряженное молчание. – Я, правда, понятия не имею, что делать дальше. - Если бы ты меня отпустил… – речь легкомысленно пробилась сквозь месиво сдерживаемых эмоций, но тотчас была справедливо прервана: - Лучше молчи. Окинув жертву утомленным взглядом и отрицательно покачав головой, Кюхен со вздохом поднялся на ноги и, миновав лестницу, скрылся за дверью. С огромным трудом нашарив в глубоком кармане ключ, Кю отчаянно пытался попасть им в замочную скважину, то и дело промахиваясь по вине нервной дрожи в руках. Сбивчивое дыхание проскальзывало между губ короткими рывками, злостно учащаясь с каждой секундой неудачных стараний закрыть подвал. Лишь когда ключ с характерным щелчком наконец повернулся в замке, нараставший гнев стал сходить на нет, и Кюхен, обессиленный отсутствием сна и не слабеющим стрессом, прислонился к холодной двери, борясь с желанием сползти по ней вниз. Мысли, и без того неразборчивые, безнадежно спутались в голове, отягощая мрачную атмосферу. Пожалуй, самым верным в тот момент было, расположившись на широкой кровати, крепко заснуть, тем более что первые проблески рассвета уже легли на небесное полотно, но преступник не мог так просто совладать с угнетающим его состоянием. Чувство вины, отвращения к себе и бесконечных сомнений выливалось в невероятную, раздирающую в клочья изнутри душевную боль, сбежать от которой было так же нереально, как и хоть на минуту забыть о человеке, запертом в треклятом подвале. В мгновение ока Кюхен влетел в ванную, на ходу стягивая с себя футболку, звонко трещащую по швам от грубых движений. Одежда мешающим грузом была быстро сброшена на пол, и парень скрылся в душевой кабине, где, не медля ни секунды, прокрутил до упора кран с холодной водой. Тяжелые струи, ощутимо бьющие тело, стали яростно обжигать кожу, растекаясь по ней цепенящим жидким льдом. Невыносимый холод до боли сводил мышцы, заставлял челюсть с противным стуком зубов безудержно дрожать, но Кюхен упрямо стоял под включенным душем, с нелепым чувством облегчения принимая тот факт, что моральная пытка все же понемногу слабела. Однако даже действие ледяной воды было не в силах полностью освободить голову от мыслей о Мине, а главное – о том, сколько еще он сможет выносить этот кошмар наяву. От безысходности хотелось кричать во все горло, до кости сбивать кулаки о твердые стены, а после замертво упасть на холодный пол, но позволить себе такую слабость Кюхен не мог. Вытерпев несколько минут почти морозного душа, парень едва двигающейся рукой закрыл кран и медленно осел на пол, упираясь спиной в полупрозрачную дверь кабинки. Крупные капли воды неторопливо ползли по дрожащему телу, падали с волос и посиневших губ, но Кю мог поклясться, что уже не ощущал никакого холода. Приходить в себя было чертовски сложно, хотя возвращающаяся душевная боль уверенно подталкивала к осознанию реальных вещей, заставляя мучиться вдвое сильнее. Понимание собственной беспомощности полностью завладело умом, но, обхватив руками колени и давясь требующими выхода эмоциями, Кю внезапно столкнулся с осознанием, что давно выстроенная вокруг прочная стена не позволяла ему отчаянно зарыдать даже в полном одиночестве. Успев поспать лишь жалких два часа, Кюхен обессиленно шаркал ногами по больничному коридору, медленно двигаясь в направлении кабинета доктора Ли. Как бы сильно он ни хотел, накачавшись снотворным, весь выходной провести в постели, возможности пропустить чертов сеанс у него не было. Как только, бросив бесстрастное «добрый день», парень рухнул в мягкое кресло, откидывая тяжелую голову на удобную спинку, врач изумленно ахнул, с нескрываемым ужасом во взгляде осматривая изможденное лицо пациента с ничего не выражающими покрасневшими глазами. - Ты так плохо выглядишь, – не сдержался Ли; за все время терапии он еще ни разу не видел парня в настолько подавленном состоянии. - Какая жалость, – ответив ироничным тоном, Кюхен лишь равнодушно повел плечами. Будто стараясь показать врачу, уже начавшему осыпать парня вопросами о его самочувствии и проблемах, что не намерен касаться этой темы, официант отвел глаза в сторону, без интереса оглядывая знакомый кабинет. Все помещения клиники, предназначенные для ведения бесед с пациентами, были совершенно одинаковыми; менялись только доктора, всегда облаченные в белые халаты, нацепленные поверх элегантных костюмов, и глядящие так чутко и доброжелательно, словно им и не было плевать на очередного больного. За долгих четыре года Кю сменил стольких психиатров, что лица и имена некоторых возникали в памяти лишь смутно и расплывчато, но одного человека из длинного списка лечащих врачей парень вряд ли смог бы забыть – того, чьи сеансы он посещал в первые месяцы после пробуждения в больничной палате. Тот период Кюхен вспоминал с печальной улыбкой, внутренне посмеиваясь над не покидавшей его тогда наивной надеждой на то, что утерянная память вскоре вернется, а вместе с ней и нормальная жизнь. Парень прекрасно помнил, как просиживал долгие часы в кабинете психиатра, как искренне, ничего не утаивая, рассказывал о том, насколько ему плохо, нося в сердце глупую веру, что вкрадчиво слушающий доктор обязательно поможет. Сейчас все это казалось Кюхену абсурдным, унизительным и совершенно бесполезным, заставляло замыкаться в себе еще больше, относясь ко всякой попытке залезть в душу крайне враждебно. Мысленно вернувшись на четыре года назад, парень упрямо игнорировал беспрестанные попытки Ли начать разговор, плавно переходящие в возмущенный, уже повышенный голос. Недовольство врача беспокоило Кюхена в последнюю очередь: в груди вновь принялся нарастать ком болезненных чувств, вызываемых нахлынувшими воспоминаниями о начале его непростой жизни и осознанием немыслимо сложной обстановки, ожидающей его дома. Будто подведя черту под терзающим его состоянием, Кю вдруг поднял взгляд на мужчину и хрипловатым от молчания голосом задал совершенно неожиданный вопрос: - Вы когда-нибудь делали нечто такое, что уже нельзя исправить? Немало удивившись, доктор Ли мгновенно прервал тираду возмущений и ошеломленно уставился на подозрительно спокойного пациента. Лишь спустя несколько мгновений, осознав, что от него всерьез ждут ответа, мужчина сменил напряженное выражение лица на привычно доброжелательное и умело вытянул на губах едва заметную улыбку. - В жизни слишком мало вещей, которые действительно нельзя исправить, – начал он, внимательно вглядываясь в уставшие глаза. – Даже если кажется, что ситуация безнадежна, на самом деле выход есть. Правда, порой для того, чтобы его найти приходится изрядно стараться или чем-то жертвовать. Что такого с тобой произошло? Задумчиво опустив голову и закусив губу, Кю долго молчал, игнорируя вопрос, но, добившись хоть какой-то реплики со стороны парня, психиатр решил не давить на него и позволить самому продолжить беседу. - Вы ведь в стационаре не лечите? – вдруг произнес парень и, увидев, как еще сильнее удивленный доктор отрицательно замотал головой, довольно улыбнулся. – Значит, больше не увидимся. Прощайте. Сопровождаемый пораженным взглядом Кюхен быстрым шагом устремился к двери и вмиг скрылся в коридоре. В ноющем сердце поселилась твердая уверенность, гласящая о единственном выходе из ситуации, вот только ради этого придется собрать все силы, отказывающиеся приходить в тело, и пожертвовать пугающе многим. Проснувшись с необъяснимой головной болью и застав рядом с собой обеспокоенного похитителя, Сонмин полностью погрузился в состояние противного волнения, которое к тому же подпитывалось наполняющим душу странным предчувствием чего-то нехорошего. В одиночестве время всегда тянулось мучительно медленно, но сегодня парню казалось, будто оно не двигалось вовсе. Он изнывал от скуки и беспокойства, тщательно прислушиваясь к каждому шороху, исходящему от двери, но всякий посторонний звук оказывался ложным: в подвал никто не спускался. Несмотря на то, что в законный выходной помимо визита к врачу у Кюхена не было абсолютно никаких дел, он навестил Мина лишь единожды; и то – лишь чтобы, не проронив ни слова, накормить и только раз коснуться жестковатых черных волос, бережно проведя по коротким прядям длинными пальцами. Такое поведение преступника немало настораживало похищенного, привыкшего к немыслимо долгим душащим объятиям, с которыми тот неизменно сталкивался в каждую встречу с парнем. Мысль о том, что с Кюхеном было что-то не так, не покидала его голову, но вместо злорадства и хоть маленькой надежды на освобождение Мина безжалостно разрывало желание просто поговорить с ним и узнать о его проблемах. Чувство необъятной жалости, вызываемое одним только взглядом потухших глаз, полностью овладевало парнем и подталкивало к опасной идее хотя бы просто протянуть руки и мягко обнять похитителя, дабы немного облегчить его мрачное состояние. День протекал настолько изнурительно, что в мыслях Сонмина закралось скользкое подозрение, будто его бросили без присмотра уже больше, чем на сутки. Не зная, куда себя деть, он обошел подвал вдоль и поперек уже в тысячный раз, когда наверху, наконец, послышался шорох шагов и заветный поворот тяжелого ключа в скважине. Брюнет замер, устремив взгляд на открывающуюся дверь, где в следующий миг появилась знакомая фигура Кюхена. Ожидая увидеть в руках вошедшего тарелку с едой, Мин с удивлением и абсолютным непониманием рассматривал в тусклом освещении странный предмет, который нес преступник, с обреченным видом спускаясь по лестнице, и в котором спустя несколько долгих секунд узнал собственную сумку. Второе невозможное осознание не заставило себя ждать: подвальная дверь, которую Кюхен всегда закрывал на ключ, только ступив за порог, сейчас была открыта настежь, озаряя пыльный пол горящим в коридоре непривычно ярким светом. Потеряв дар речи, а вместе с ним и способность полноценно двигаться, брюнет сделал лишь один короткий шаг парню навстречу и вновь застыл при виде протянутой руки, зажавшей в длинных пальцах ткань той самой сумки. - Уходи, – Кюхен тихо процедил слово сквозь зубы, как только парень принял когда-то отобранную у него вещь. - Что? – поверить в происходящее для Мина было просто невозможно, и, отчего-то задержав дыхание, он неподвижно стоял на том же месте, глядя на похитителя испуганным немигающим взглядом. - Я отпускаю тебя. Уходи, – не поднимая глаз, официант кивнул головой в сторону открытой двери и спустя пару секунд абсолютной тишины сорвался на крик: – Да проваливай же ты скорее! Вздрогнув от повышенного голоса, Сонмин наконец пришел в себя и, крепко сжав сумку в руках, помчался к лестнице, чуть не споткнувшись на первой ступеньке. Отвернувшись к стене, Кю не смотрел ему вслед, боясь передумать, догнать и вновь затащить на матрас в одно резкое, оставляющее на коже следы движение. Он отчетливо слышал топот ног, в быстром темпе направляющихся вверх по лестнице, затем почти бегущих по коридору, а после, неумолимо стихая по дороге, окончательно скрывшихся за громким хлопком входной двери. Убедившись, что его любовь уже покинула дом, Кюхен медленно подошел к замызганному матрасу, еще теплому от недавнего нахождения там человека. Парень прилег, стараясь ухватиться за последнее, что осталось здесь от освобожденного и скоро исчезнет, растворившись в чужом тепле и вязком подвальном воздухе, дышать которым становилось сложнее с каждой секундой. В груди стало пугающе пусто; только ленивые удары сердечной мышцы напоминали о наличии жизни в бренном теле, скрутившимся в клубок на посеревшем матрасе. К этому моменту Кюхен готовился весь день, мысленно согласившись с идеей освобождения жертвы еще в кабинете врача, но осуществить ее смог лишь поздним вечером, собравшись с духом и вдоволь намучившись бесконечными сомнениями. Он знал, что будет невыносимо больно, что отсутствие любимого человека будет жечь изнутри до одури, скручивая внутренности крепким узлом и оставляя глубокие незаживающие раны, которые будут кровоточить весь остаток абсолютно теперь ненужной жизни. Однако вечно держать Сонмина взаперти, где и дышать было, в общем-то, нечем, навлекать на него страдания и бить при каждой попытке вырваться преступник точно так же не мог. Ему удалось побыть счастливым чуть больше недели, хоть и это счастье мешалось с черными полосами беспокойств и насилия, а теперь Кюхен был обязан вернуть все на места: Мина – к нормальной жизни, себя – в палату для психически нездоровых людей на длительное или, возможно, вечное пребывание. Мысль о том, что жертва наверняка первым делом сообщит обо всем в полицию, ничуть не пугала парня; это казалось чертовски правильным и совершенно справедливым. Кю отчетливо представлял белоснежную палату, туго затянутые ремни на руках, а главное – входящую в вену острую иглу шприца, наполненного психотропным препаратом, от которого он перестанет так страшно мучиться, провалившись в состояние фальшивого покоя. Позволив себе лишь пару минут пролежать на теплом матрасе, парень поднялся на ватные ноги и, пошатываясь, побрел наверх, дабы успеть перед приездом полиции в последний раз спокойно вдохнуть свежий воздух. Он вышел на крыльцо, на мгновение задержав ладонь на ручке входной двери, сознавая, что еще совсем недавно ее касался любимый человек, и осмотрел темную пустынную улицу. Легкий ветер пошатывал кроны деревьев, покрывая спальный квартал мягким шелестом листвы, словно напоминая, что все это Кю больше не увидит. Но сплошная пустота, разрастающаяся огромной черной дырой в груди, ныла все ярче и ощутимей отнюдь не от этого: больнее всего уму и сердцу поддавалось осознание, что в поле зрения уже никогда не попадет милое лицо с пухлыми щеками, а руки не ощутят тепла и мелкой дрожи, часто бьющей любимое тело. Кюхен присел на ступени крыльца, обхватив колени длинными руками; он не собирался бежать, чувствуя себя достойным именно этого состояния, именно этой непостижимой боли, от которой становилось трудно даже просто вдыхать кислород. Сидя на крайне неудобной твердой поверхности, похититель наблюдал за тем, как в близлежащих домах поочередно гасли окна, внимательно прислушивался к доносящимся издали звукам, ожидая различить пронзительный вой сирены. Время текло, сменяя положение едва различимых звезд на небе, утаскивая Кю в еще более страшное душевное состояние, заставляя отчаянно жалеть о том, что не прикоснулся к брюнету на прощание, но даже по прошествии нескольких мучительных часов полицейская машина так и не озарила сонную улицу едким светом включенных фар.