Без ума

«Я отпускаю тебя. Уходи», – сказанные так горько и неуверенно, будто вырывались из груди мучительно режущими горло острыми лезвиями, слова прочно впечатались в сознание, отказывающееся принимать их смысл. Мин очнулся от шока, лишь когда до слуха донесся страдальческий крик, грубо выдворяющий его из дома. Передвигаться в быстром темпе на несгибаемых ватных ногах, которые были готовы и вовсе отказать в любой момент, оказалось немыслимо сложно, но тело, каждой клеткой мечтавшее покинуть место заточения, среагировало само и, переступая через всякий дискомфорт, болезненно отдающийся в мышцах, почти бегом направилось к спасительному выходу. Сонмин мог поклясться, что не помнил пути, проделанного им от подвальной лестницы до двора, словно умом находился в какой-то прострации, где помимо него существовало только резкое, кромсающее и одновременно дарующее несказанное счастье слово «уходи». Лишь когда под подошвами кед стала ощущаться асфальтированная дорожка, уходящая от крыльца к тротуару, а грудь наполнилась необычно свежим воздухом, понимание ситуации стало медленно пробиваться сквозь плотную пелену потрясения. Ступая по двору несмелыми шагами, Мин взволнованно оглядывался по сторонам, силясь окончательно прийти в чувство и понять, где находится и в какую сторону теперь идти. Стоящая перед глазами картина местности неторопливо отображалась в памяти и, спустя минуту мучительных стараний, парень узнал улицу, по которой, возвращаясь с работы, брел чуть ли не каждый вечер; узнал обдающий дорогу тусклым светом фонарь, у которого его и огрели по голове в тот страшный момент. Осознание того, что место преступления и дом, где жертву насильно заперли на долгие дни, разделяло жалкое расстояние в несколько метров небольшого дворика, вросло в душу какой-то странной, цепенящей эмоцией. С трудом подавив непрошеное чувство, скрутившееся комком в горле, Мин двинулся вперед, ощущая, что земля под ногами будто перестала быть твердой. Уличный воздух, о котором парень так мечтал каждый миг нахождения в душном подвале, яро въедался в легкие, наливая их собой до отказа, отчего и без того помутненная голова стала заметно кружиться. Спутанные, беспорядочные мысли упрямо отказывались складываться в нечто логическое, не позволяя Сонмину полностью поверить в реальность происходящего и вынуждая оборачиваться через каждые два шага, ожидая увидеть фигуру похитителя в дверях покинутого дома. Все вокруг казалось ненастоящим: сном, галлюцинацией – чем угодно, но только не тем, что Кюхен просто так отпустил его, буквально выгнав за считанные секунды. Меж висков подобно искрам вспыхивали яркие воспоминания о том, как преступник с твердой решимостью в лице говорил, что без него уже не сможет, как боялся даже малейшего движения в объятиях, во всем видя попытку сбежать. А сейчас Мин свободно шагал по пустынной улице, будто и не было всех тех заверений в его абсолютной необходимости, будто полторы недели пробежались по жизни затянувшимся кошмарным сном. Всякий раз представляя свое освобождение, Сонмин думал, что, не задерживаясь ни на секунду, будет мчаться по тротуару, будто угорелый, но, оказавшись на воле, едва переставлял ноги, чувствуя, словно последние силы готовы покинуть тело в следующий миг. Не без труда доковыляв до конца квартала, он ненадолго остановил шаг, наконец додумавшись закинуть на плечо ставшую ощутимо лишним грузом сумку, и оперся рукой о древесный ствол. Ноги подкашивались, сердце было готово выпрыгнуть из груди, словно после долгого марафона, а к горлу подкатывала необъяснимая тошнота, которую Мин мучительно старался подавить, дабы не вырвать прямо посреди улицы. До его дома, к которому парень и ринулся, выйдя на тротуар, оставалось лишь несколько минут неторопливой ходьбы, но сейчас это ничтожное расстояние казалось непосильным. - С Вами все в порядке? – низковатый голос внезапно раздался где-то сзади, вынуждая брюнета с удивленным вдохом резко развернуться. В двух метрах от аспиранта стоял незнакомый мужчина, настороженным взглядом изучавший его силуэт. Осознание того, что вид едва стоящего на ногах и почти согнувшегося пополам человека для случайных прохожих может показаться не совсем нормальным, настигло голову лишь после нескольких секунд молчаливого зрительного контакта. - Да, все в порядке, – еле выдавил из себя Мин и, отняв руку от дерева, за которое держался, с трудом пошел дальше. За недолгий срок заточения парень настолько отвык видеть кого-либо, кроме Кюхена, что попавший в поле зрения незнакомец вызвал новый шквал в разразившейся внутри буре разнообразных эмоций. Однако, желая поскорее скрыться от чужих глаз, Сонмин собрал все силы, что остались, и уже уверенней побрел в направлении собственного дома, с замиранием сердца представляя, как на его возвращение отреагирует старший брат. Крайне неприятная мысль о том, что родственники уже наверняка похоронили пропавшего, болезненно скреблась под сердцем, заставляя прибавлять шагу в коротком пути и невольно избавляться от крутящейся около неожиданного освобождения неуверенности. Темно-синее небо, неплотно затянутое сероватой дымкой туч, сквозь которую слабым блеском местами пробивались звезды, непривычно давило на парня, привыкшего к бетонной коробке подвала. Пошатанному недавними событиями сознанию с невероятным трудом давалась обстановка прохладного вечера, лица косо глядящих прохожих, хоть и редко встречающихся в поздний час на сонных улицах, и предстающие перед глазами очертания собственного дома, с каждым неуверенным шагом становящиеся все более четкими. Неся в и без того тяжелом сердце давящий груз сомнений, Мин нерешительно вошел в знакомый подъезд и, волоча за собой упавший с плеча багаж, медленно поплелся по лестнице. Ступени, ранее преодолеваемые им легко и незаметно, сейчас казались немало серьезным препятствием, без конца норовя уйти из-под ослабших ног, отчего парень с большим усилием преодолевал жалкий подъем в три этажа, крепко держась за перила. Заветная дверь, разделяющая его с полноценным возвращением к жизни, наконец показалась перед Сонмином, добравшимся до нужной лестничной площадки, и, помедлив лишь пару секунд, он поднес руку к звонку. Сопровождаемая нажатием кнопки громкая трель раздалась в квартире, заставляя Мина, затаив дыхание, смиренно дожидаться реакции на вещание о позднем визите. В следующий миг по ту сторону послышался шорох шагов, набирающих скорость по мере приближения к двери, которая, лишь успев щелкнуть механизмами двух замков, немедля отворилась, и на пороге возник Чонсу в мятой футболке, с взлохмаченными спросонья волосами и абсолютно не верящим взглядом. - Живой… – едва слышно сорвалось с дрожащих губ старшего, который уже через пару секунд вцепился в Мина стальными объятиями и, втащив в квартиру, продолжил срывающимся голосом: – Вернулся!.. Я думал, больше тебя не увижу!.. Крепко сомкнутые на теле руки брата медленно привели парня в чувство, заставляя в конце концов убедиться в том, что его, казалось, невозможное возвращение домой реально. Все слова вылетели из головы, и Сонмин только и мог, что обнять залившегося слезами Итука в ответ, без конца прокручивая в мыслях невообразимое понимание: кошмар, раздиравший его все эти дни и ночи, отпечатавший глубокие раны в душе и памяти, наконец закончился. Чувство облегчения щедро разлилось внутри, отчего кровь перестала стыть в жилах, а сердце принялось отстукивать непривычно спокойный ритм. Расслабившись, Мин не сразу заметил стоящего у входа в спальню Канина, который глядел на него растерянными глазами и в то же время, к удивлению младшего, искренне улыбался. Еще когда висящую в квартире тишину нарушил резкий вой дверного звонка, заставивший обоих сожителей подорваться в кровати, Канин отчего-то понял, кто нарушает их сомнительный покой. Интуиция не подвела; и сейчас, молчаливо наблюдая за тем, как поддавшийся неизмеримой радости Итук чуть ли не душил брата в объятиях, он и сам ощущал, что некое светлое чувство затапливало грудь. Однако полноценно выказать собственную радость, вероломно пробивающуюся в виде едва заметной улыбки, парень не мог и, понимая, что находящийся в состоянии счастливой истерики Чонсу не сумеет прояснить ситуацию, позволил своему грубоватому голосу вторгнуться в атмосферу трогательной встречи: - Ну, и где же ты был? Хотя в тот момент заданный вопрос был более чем логичным, Сонмин замер под ожидающим взглядом, теряя только что пойманную нить умиротворения и мгновенно меняясь в лице. Сердце вновь отяжелело и ухнуло вниз, вызывая внутри мерзкий, постылый холод: только сейчас Мин отчетливо понял, что почему-то совершенно не был готов к объяснениям. - Я не могу сказать, – хрипловатым голосом слова сами вырвались из горла. Растерянный взгляд Канина вмиг превратился в предельно озадаченный, но парень молчал, увидев, что от сказанного Чонсу стал постепенно приходить в себя и медленно отстранился от брата. Внимательно посмотрев в виноватые глаза аспиранта, старший поднес руку к лицу и стер тонкие дорожки счастливых слез со щек. - Как это? – удивленно произнес он строгой интонацией, на что Сонмин лишь отрицательно мотнул головой. – Тебя не было больше недели. Я чуть умом не тронулся... Уже молчу о твоих родителях! – только успокоившись, Итук снова поддался под напор рвущих изнутри эмоций, мгновенно переходя на крик. – А теперь ты не можешь рассказать, где пропадал?! Ты влип в какую-то историю? Тебя запугали?! - Нет, – бесстрастным тоном ответил Мин, отчаянно пытаясь отыскать в душе хоть одну причину собственного поведения. - Ты должен обо всем рассказать полиции, – вмешался Канин, видя, как старший, лихорадочно мечась по коридору, попросту терял самообладание. – Чем бы это ни было, они все решат. - Сегодня никакой полиции, – категорично отрезал парень и, сделав один несмелый шаг, продолжил: – Здесь нечего решать. Со мной все в порядке… - В порядке? Да ты еле на ногах стоишь! – отмечая очевидно плохое самочувствие брата, Итук вновь отчаянно взвыл. Поспорить насчет своего физического состояния Сонмину было сложно: слабость плотно охватывала тело, не прошедшие бесследно ушибы все еще ныли, шок от случившегося не позволял рационально мыслить. Но и сил на то, чтобы объяснить хотя бы себе, почему не может сейчас же обо всем рассказать, у парня также не было. Он чувствовал себя настолько измотанным, что усердно боролся с желанием рухнуть прямо на твердый пол и, привалившись к холодной стене спиной, крепко заснуть, а то и вовсе потерять сознание, лишь бы никто из домочадцев его не трогал. Однако жажде покоя было не суждено стать утоленной: от молчания младшего обеспокоенный Чонсу повышал голос с еще большим упорством, а по недоброму взгляду Енуна было ясно, что тот и сам подходил к грани срыва. - Прости, – вдруг произнес Мин, положив брату на плечо отчего-то дрожащую руку. – Я, правда, плохо себя чувствую… Поговорим завтра, – с этими словами парень, пошатываясь, побрел в направлении собственной спальни. Если бы не сомкнувшиеся на теле сильные руки Канина, Итук бы не стал так легко освобождать вернувшегося брата от важной беседы, но недвусмысленный останавливающий жест все же вынудил прикусить язык. - Пусть выспится, придет в себя, – шепнул младший, крепко удерживая парня в руках. – Ты чего хотел? Чтобы он вернулся живым? Ну вот, он живой. Бессмысленно дернувшись в стальной хватке лишь один раз, Чонсу с разочарованным вздохом окончательно принял сложившуюся ситуацию, хотя ему чертовски хотелось знать, что же приключилось с Мином, а после задать еще один немало важный вопрос, изводящий его с того самого дня, когда открылась завеса горькой правды о близких людях. Войдя в комнату, по которой так сильно скучал, находясь взаперти, Сонмин, не останавливаясь ни на миг, направился к окну и резким движением открыл его настежь, впуская в душное пространство необходимые воздушные потоки. Лишь спустя минуту, когда тяжелая голова немного проветрилась, парень удосужился оглядеть свою спальню, с облегчением принимая тот факт, что с его последнего появления здесь абсолютно ничего не изменилось. Но, невзирая на то, что за время отсутствия к вещам не притрагивались, комната казалась Мину чужой, словно ненастоящей; горло продолжало стискивать фантомное удушье замкнутого пространства, а, всякий раз закрывая глаза, парень видел поверхность серой стены. Он присел на кровать, с удивлением ощущая под собой нечто выше обычного постельного матраса, лишь немного отдалявшего от пыльного пола. Точно так же, как и произошло в начале, все оборвалось настолько неожиданно и быстро, что с трудом укладывалось в воспаленном уме. Сонмин мечтал об этом каждый день с момента похищения, но сейчас единственным, что отчетливо пробивалось в беспорядке различных суждений, был вопрос: зачем Кюхен его отпустил? Ведь он мог делать с жертвой все, что угодно, держать в подвале месяцами, наслаждаясь близким присутствием, снова насиловать, что подобало мотивам жестокого преступления. Но то, что похититель освободил его безо всяких условий или уговоров заставляло сердце легшего на постель Мина биться в груди в опасно ускоренном темпе. Он знал все: имя, адрес, даже место работы, но какое-то странное чувство тормозило перед вполне рациональным решением заявить в полицию, да и просто рассказать старшему брату. Прекрасно помня историю жизни преступника, поведанную всего одним днем раньше, парень понимал, что, обратись он к стражам порядка, и Кюхена будет ожидать не срок заключения в обычной тюрьме, а принудительное лечение в психиатрической клинике, где он с ужасом очнулся четыре года назад. «Он заслужил», – думал парень, вспоминая, как горячая плоть врывалась в его тело, унизительно разрывая изнутри, как холодные пальцы до синяков сжимались на запястьях, как кулаки с пронзительной болью ударялись о ребра. Но даже эта память, которую никак нельзя вымести из головы и которая теперь всегда будет преследовать Мина, оставаясь вязким осадком непроходимого мрака, не могла дать должного количества сил на то, чтобы сурово наказать похитителя. Стоило только вспомнить дрожащий голос, говорящий о больнице и амнезии, стоило лишь на секунду представить одиночество, безысходно окружающее этого парня, и в груди Сонмина становилось настолько холодно и пусто, что выть волком хотелось еще сильнее, чем будучи запертым в подвале. В какой-то момент измученному своим состоянием Мину показалось, будто он и сам сходит с ума, допуская такие мысли и отказываясь от помощи полицейских. Поленившись даже раздеться, он понапрасну ворочался в кровати, стараясь сбросить все на потрясение и провалиться в сон, чтобы утром, наконец придя в себя, взглянуть на ситуацию здраво. Однако от одного осознания, сколько проблем завтра придется решать: объясниться с братом, съездить к родителям, вымаливать прощение у профессора в университете – от всего этого парню отчаянно хотелось и вовсе никогда не просыпаться. Сонмин не думал, что его спокойная жизнь может так сильно надломиться за столь короткое время, и, как он ни надеялся, что со звонком будильника душевный мрак станет хоть немного светлее, на деле пустота внутри превратилась в еще более гнетущую. Ожидая полицейских, Кюхен встретил рассвет, не сомкнув глаз ни на минуту, совершенно не замечая скоротечности времени из-за чудовищного ощущения, растущего в грудной клетке и будто грозящегося ее разломать. Только когда небо стали освещать первые лучи восходящего солнца, парень сдался и с чувством абсолютного непонимания распрощался с возможностью оказаться в стационаре клиники грядущим вечером. Однако последний факт не вызывал у Кю должной радости: ему была необходима моральная анестезия, которую могла обеспечить лишь убойная доза используемого в больничных палатах сильного успокоительного. Отчаянно мучаясь, Кю отыскал прописанное ему лекарство, от которого еще недавно так категорично отказывался. Недолго покрутив в руках упаковку, словно сомневаясь, он все же наплевал на собственные принципы и проглотил сразу несколько таблеток, надеясь, что подозрительный препарат сможет хоть немного приглушить невыносимую боль от потери. Несмотря на то, что единственным, чего хотел Кюхен, было просто лечь и умереть, отвлекающее понимание собственных обязанностей буквально вытолкнуло его на работу, где он, занятый раздражающим бегом между столиками, возможно, мог бы ненадолго забыться. Так ему казалось, но в реальности от окружения ненавистных коллег, которым регулярно приходилось повторять грубое «не трогай меня», и от воспоминаний, поджидавших его за когда-то любимым столиком Сонмина, становилось только хуже. Всякий раз, когда в течение долгого дня мимо кофейни проезжала полицейская машина, Кю взволновано устремлял взгляд к окну, но ни единожды автомобиль не остановился у входа. Это внушало парню просто немыслимое осознание, гласящее о том, что Мин так и не обратился к полицейским, вот только причину такого абсурдного благородства преступник совершенно не мог понять. Потеряв память и прожив столько лет в полном одиночестве, Кюхен считал, что хуже ему не будет уже никогда, однако сейчас он бы отдал все, чтобы просто вернуться в то состояние. На четвертый день после освобождения Мина, парень отчетливо понял, что больше всего в жизни ненавидит просыпаться, когда с сознания спадал неосязаемый мрак – единственное, что временно избавляло от боли, – и бьющим в окно светом наваливалось начало нового бессмысленного дня. И без того малоприятная жизнь превратилась в «жизнь на таблетках», потому как Кю не доживал день до конца без трехразового приема успокоительного и не ложился в постель, не выпив снотворного. Как-то внезапно все стало невероятно сложным: подниматься с кровати, готовить завтрак, одеваться, работать – руки слабели и опускались перед всяким простым действием, вынуждая Кюхена без конца задумываться, зачем он вообще живет. Но, как бы плохо ни было на душе, он не жалел о своем решении, не жалел о том, что вернул Сонмину им же отобранную нормальную жизнь. Кю был рад, что сумел найти в себе силы и хоть как-то исправить последствия страшного поступка, даже невзирая на то, что от постоянного превышения прописанной дозы успокоительного у него в буквальном смысле стало чертовски сильно болеть сердце, отдавая в левую руку холодящим онемением. Но собственное здоровье парня ничуть не заботило, наоборот: противное нытье в груди отвлекало от того, что въедалось в изувеченную душу, каждый миг напоминая, что Сонмина он больше не увидит. Смирившись, Кю перестал ждать визита полиции, продолжая медленно убивать себя лекарствами, надеясь, что когда-то сможет собраться с силами и впихнуть в глотку все содержимое упаковки за раз. Как бы сильно Сонмин ни надеялся, что вскоре сможет вернуться к привычной жизни и справиться со странным душевным состоянием, не позволявшим ему заявить на Кюхена в полицию, с каждым днем становилось только хуже. Он так и не сумел объяснить родственникам свое исчезновение, отчего Итук попросту приходил в бешенство, ежедневно закатывая безрезультатные скандалы. Казалось, единственным человеком из окружения Мина, принявшим подозрительную ситуацию с относительным спокойствием, был профессор кафедры филологии, под руководством которого парень и работал в университете и который имел полное право выгнать его из аспирантуры за длительное отсутствие. Однако, противореча страшным ожиданиям похищенного, мужчина не стал так жестоко наказывать своего любимого студента и ограничился лишь одним напряженным разговором, после чего взял обещание в усердной работе и больше не касался этой темы. Таким образом, все, кроме накаленной обстановки в отношениях с братом, встало на свои места; даже Канин, к удивлению парня, не донимал его привычными обвинениями в старых грехах, но наконец ощутить в душе спокойствие Мину не удавалось. Чувство необъяснимой тревоги затаилось где-то внутри, особенно ярко напоминая о себе поздно вечером, когда филолог возвращался из университета и, пытаясь избежать долгих бесед с Чонсу, ложился в кровать, где мучительно долго старался заснуть. Разнообразные, порой абсурдные мысли назойливо лезли в голову, заставляя без конца переворачиваться с бока на бок, но, даже забывшись сном, парень не мог окончательно избавиться от странного состояния: каждую ночь ему снился похититель, да настолько реалистично, что в момент пробуждения Мин сталкивался с ощущением чужого тепла на теле. Это становилось невыносимым, походило на безумие, но главное – с каждым днем все лишь усугублялось, превращая каждый миг собственных рассуждений в изощренную пытку. В поиске ответа на вопрос, почему не наказал преступника, Сонмину пришлось признаться самому себе, что попросту не испытывает должную ненависть, зато бесконечно вынашивает в сердце рвущее чувство жалости, часто представляя, насколько сейчас плохо этому человеку в одиночестве. Не зная, что делать со своим состоянием, парень лишь терпел, слабо надеясь, что с течением времени все пройдет само, и он наконец сможет спокойно вдохнуть полной грудью. Так он думал, пока одним из поздних вечеров, когда сон уже стал подкрадываться к уставшему сознанию, Мин не услышал сквозь дрему, как тихо скрипнула дверь его спальни, после чего кровать ощутимо прогнулась под весом другого тела. - Как ты мог? – голос Итука, будто уверенного в том, что брат не спит, прорезал мертвую тишину, заставляя Мина мгновенно избавиться от лап приблизившегося сна и приподняться на локте. - Я пропадал не по своей вине, просто не могу… - Я не об этом, – перебил его старший и повернул голову, сквозь темноту вглядываясь в лицо собеседника отчего-то блестящими глазами. – Пока тебя не было, Канин мне рассказал… о том, что произошло между вами. После услышанного Сонмин отчетливо ощутил, как внутри разлился морозный холод. Он был уверен, что эта история навсегда останется лишь в памяти, его и Канина, в их нередких изводящих препирательствах, во снах, после которых стыдно даже просто вставать с кровати, но никогда Мин не думал, что услышит о ней из уст брата. - Прости… – парень был готов повторять это слово сколько угодно, но болезненный тон Итука вынуждал проглотить собственный голос: - Я понимаю, что в жизни случается всякое… Ошибочно, необдуманно… Но неужели я настолько плохой брат, что можно было сделать такое? Ты же знаешь, что я люблю его. Как же ты сумел? Даже во мраке смотреть в глаза Чонсу было просто невыносимо, и парень опустил взгляд, нервно сжимая в пальцах тонкую простынь. Он вновь произнес бессильные слова извинения, прекрасно зная, что это не способно помочь, но сделать что-либо другое, конечно, не мог. Шумно втянув носом воздух, Итук изнуренно покачал головой и, ничего не говоря, тихо вышел из комнаты, оставляя брата на растерзание совести. Та мгновенно вцепилась парню в горло, неглотаемым комом мешая нормально дышать: главную тайну Сонмина, от которой он мучился уже два года, жалея так, как ни о чем в жизни, швырнули ему в лицо, открытую и заставляющую кровоточить не до конца зажившие раны. Стыд подобно кипятку влился в месиво беспокойных чувств, отчего аспиранту показалось, будто самая масштабная истерика в его жизни уже подступает к выходу на свет. Стены спальни начали давить на трещащую голову, и рассуждать вдруг стало просто невозможно. Будто в тумане, Сонмин подорвался с кровати и, быстро скинув с себя пижамные вещи, принялся надевать джинсы и футболку, после чего немедля схватил сумку с рабочими бумагами и выскочил за дверь. - Ты куда? – изумленно спросил покидающий кухню Чонсу, глядя, как младший брат уже натягивал обувь у выхода. - Туда, где я нужен. - Что? Да ты вообще с ума сошел?! - Вполне возможно, – не задумываясь, выпалил Мин, но в следующее мгновение все же повернул голову. – Я вернусь. Мне очень жаль, правда. Пораженный Итук молча проводил парня непонимающим взглядом, лишь слегка дрогнув от громкого хлопка входной двери.