Без ума

Уже почти овладевший уставшим сознанием сон мгновенно сошел на нет, покинув тело, как по щелчку пальцев. Даже прожив с Мином больше месяца, ежедневно беззапретно обнимая и целуя главного человека в своем существовании, Кюхен был уверен, что те самые три слова, от которых сейчас сердце ликующе громыхало в груди, никогда не будут сказаны в его адрес. Парень давно смирился с этой скорбной убежденностью и спокойно принимал свою одностороннюю любовь, от которой испытал вдвое больше боли, чем от терзаний амнезии и понимания собственной беспомощности, и вместе с тем – в тысячи раз больше счастья, чем когда-либо мог представить. Однако ласково глядящие глаза и до невозможности милая улыбка человека, говорящего о том, что чувствует к нему нечто большее, чем жалость, были слишком реальными. Ощущая, что от переизбытка эмоций готов потерять сознание хоть в следующий миг, Кю мог только уставиться на парня немигающим взглядом, тщетно пытаясь произнести в ответ хоть что-то. Ломая призрачное спокойствие, все внутри запуталось в мгновение ока: безрассудная радость, переполняя, рвала душу в клочья; глаза вдруг стало жечь от неожиданно навернувшихся слез; отголоски сомнений, прочно вплетенные в жизнь парня, не позволяли ровно выдохнуть. Он желал этого так сильно, что от одной мысли о, казалось, невозможной взаимности пульс, подскакивая, грозился разорвать сердце на части; желал так сильно, что между возвращением потерянной памяти и любовью Мина, не задумываясь ни на миг, выбрал бы второе. Но поверить в то, что абсолютно несбыточная мечта просто так бросилась в руки, было безмерно трудно. Будто охваченное ознобом, тело ощутимо тряслось, а сердце продолжало, не жалея сил, молотить по ребрам, отчего старший понимал, что, даже проведя с Кюхеном уже столько времени, ошеломил его своим признанием. - Это правда, – тихо, но убедительно произнес Мин, пытаясь наконец разбить крепкую стену недоверия ко всему, выстроенную парнем за мучительные годы одинокой жизни. – И поэтому я с тобой. Слова битым стеклом вонзались в сознание, путали и переворачивали все внутри, отчего Кюхену становилось еще труднее держать себя в руках. Та самая стена, не позволявшая парню поверить, что его бессмысленное существование еще может превратиться в счастливую жизнь, принялась слабеть и осыпаться под искренним взглядом, выбивающим сквозные трещины на каждом немом сомнении. Несколько секунд тишины, растянувшихся в долгую вечность, ушло на мучительную борьбу с собой, и, дьявольски утомившись от груза тревоги, Кю поддался пьянящему чувству, уже наполнившему неспокойное сердце. От возвращающего к реальности глубоко вдоха вдруг болезненно защемило в легких, давая парню понять, что он почти не дышал с того момента, когда услышал заветную фразу, и вынуждая отвести взгляд в попытке не позволить упасть ни одной подступившей слезе. Сонмин не знал, почему: то ли оттого, что за время, проведенное вместе, научился чувствовать младшего, то ли потому что, невзирая на всяческие старания закрыться ото всех, Кю все же не умел прятать эмоции – но практически в любую секунду он понимал, что именно происходит с этим человеком. Словно пропуская через себя, Мин ярко чувствовал, как после признания парнем овладело недоверие, перетекающее в холодящий страх перед тем, что неожиданные слова могут оказаться ложью, чувствовал, как счастье вливалось в тело, и насколько тяжело Кю было его принимать. Произнести те самые три слова, смотря в глаза человеку, который уже давно изнемогал от сильнейшей безответной любви, было предельно просто и безмерно приятно, но вот признавать перед самим собой то, что режущая жалость и странная привязанность переросли в нечто намного большее, оказалось трудно. Мин и не заметил, как с каждым днем совместной жизни привыкал к парню настолько, что без его присутствия ближе к вечеру в груди становилось отвратительно пусто и хотелось лезть на стены; не заметил, как, медленно, но верно влюбляясь, стал с истомным наслаждением поддаваться объятиям знакомых рук, всякий раз невольно улыбаясь и закрывая глаза. И ему до невозможности нравилось делать Кюхена счастливым, лишая его тягостных страхов и следом за одиночеством выгоняя из жизни непроходимый мрак. Однако только сейчас, наконец переступив последнюю черту, которая доставила обоим столько переживаний, Сонмин смог принять этот факт и лишить парня преследующих мыслей о том, что старший вскоре захочет уйти. - Ты не веришь? – видя, что Кю все так же сомневался, и чувствуя, как чужое сердцебиение продолжало оттачивать неспокойный ритм, брюнет решился вновь подать отчего-то дрожащий голос. - Верю. Просто я… – с комом в горле говорить было сложно, и парень не поднимал взгляд на Мина, неловко запинаясь в короткой речи. – Я не знаю, что это… когда тебя любят. От услышанного старший ярко ощутил, как внутри все вдруг болезненно сжалось и стало чертовски холодно, будто резанули острым ошметком льда. Он никогда не забывал о том, насколько непростой была жизнь Кюхена, но и до дрожи очевидное, искренне выроненное напоминание не могло проскочить бесследно. - За последний месяц я понял, что это потрясающе, – Мин тихо выдыхал слова, легко притрагиваясь губами к горячей коже, заставляя парня хоть и с трудом, но наконец полностью принять то, что теперь он действительно будет счастливым. Привыкший просто любить и даже не надеяться на взаимность Кюхен порой сомневался в реальности того, что теперь происходило с его жизнью. Самый дорогой человек, чувства к которому с силой разрывали изнутри, заботился о нем, радостно бросался на шею при встрече в конце каждого рабочего дня, порывался подольше побыть рядом и часто говорил такие слова, что младший боялся задохнуться от бурлящих эмоций. Жизнь, которая раньше металась между серыми и черными полосами, стала удивительно налаживаться, отчего даже психиатру, все так же проводящему сеансы с Кюхеном, пришлось констатировать окончание долгой депрессии. Наконец перестав сомневаться в собственных чувствах, Сонмин равным образом ощущал долгожданное душевное спокойствие, позволявшее ему больше ничего не бояться и просто получать удовольствие от каждого дня, проведенного вместе с дорогим человеком. Проблемы и переживания постепенно ускользали в прошлое, и вскоре Мину удалось полноценно наладить отношения с братом, который, в свою очередь вдоволь намучившись от предательства, предложил просто забыть до боли неприятную историю. Так, последовав весьма разумному решению и прекратив давить тяжелыми воспоминаниями, Сонмин и Канин больше не смотрели друг на друга со злостью в нечастые встречи и понемногу находили общий язык, стараясь для человека, отыскавшего в себе силы простить их обоих, и сознавая, что, чего бы ни приключалось раньше, им просто придется стать семьей. Однако даже в череде счастливых дней оставалось то, что никак не могло исчезнуть из жизни и перестать отравлять ее, мешая абсолютному спокойствию, – Кюхен все так же не помнил событий покрытых мраком восемнадцати лет и все так же от этого мучился. И без того буйное пламя переживаний беспрестанно раздувал и тот факт, что, несмотря на пришедшее в норму душевное состояние, из-за которого парень посещал врача вот уже несколько лет, насовсем отпускать из клиники его не стремились: хоть и значительно сократив количество и длительность сеансов, доктор Ли продолжал назначать ненавистные встречи. Причину продолжения терапии Кюхену не называли, но парень был уверен, что она кроется именно в возможности вспомнить прошлое, которую врач старательно отслеживает посредством монотонных бесед. Кю было просто чертовски обидно понимать, что он регулярно видел человека, прекрасно знающего, что именно крылось за барьером амнезии и мешало чувствовать себя полноценным, но при этом каждый раз с наигранно грустной улыбкой произносящего одно и то же «не могу рассказать». Наблюдавшему за тем, как парень страдал из-за жестоких обстоятельств судьбы, Сонмину было непросто ощущать себя совершенно беспомощным в этой ситуации, когда было абсолютно нечего даже просто сказать в утешение. Странная позиция врача казалась брюнету несправедливой и до боли подозрительной, но и здесь что-либо предпринять он не мог; не мог до тех пор, пока вниз не сорвалась последняя капля терпения. Хоть и с плавным течением совместной жизни неприятные мысли посещали Кюхена все реже, кошмарные сны продолжали порой врываться в сознание, нарушая долгожданный покой по ночам. За последнее время Мин успел привыкнуть к тому, что парень быстро приходил в себя, стоило старшему лишь положить ладонь на его плечо, а потому, в очередной раз проснувшись от резкого движения рядом, он совершенно не ожидал, что Кюхена будет трясти от страха, даже когда на теле крепко сомкнутся любимые руки. - Тише… Это же просто сон, – обеспокоенным голосом говорил брюнет, с ужасом ощущая неутихающую крупную дрожь и слыша надрывающий горло громкий удушливый кашель. Такого с Кю не было еще ни разу, отчего старший просто не знал, что делать, и, теряясь, неосознанно прижимал его к себе еще крепче, нашептывая, казалось, абсолютно бессильные слова в надежде, что странное состояние скоро пройдет. На то, чтобы вернуться в чувство, парню понадобилось несколько минут, за которые Мин, едва находя в себе силы оставаться спокойным, чуть не впал в истерику. Самому Кюхену показалось, будто цепенящий страх и фантомное удушье охватили его лишь на пару мгновений, и он с непониманием принимал то, что от объятий, словно намертво сковавших тело, становилось уже попросту больно. - Что тебе снилось? – ни разу не пытаясь затронуть эту тему раньше и ожидая, что младший когда-то расскажет сам, Сонмин лишь не хотел лезть туда, где и так было слишком много мучений, но сейчас он просто не мог не узнать, почему парню было настолько плохо. - Человек, который снится мне уже четыре года, – вновь откашлявшись, Кю изнуренно лег на мятую подушку, утаскивая ставшего безвольным от переживаний брюнета за собой. – Я понятия не имею, кто он, даже не вижу его лица. Он ничего не говорит, просто подходит ко мне, а я не могу сдвинуться с места и… каждый раз я почему-то точно знаю, что этот человек хочет меня убить. Раньше сон всегда заканчивался в тот момент, когда он только протягивал ко мне руку, но сегодня… он душил меня, – произнеся последнее, парень дрожащей рукой прикоснулся к собственной шее и с облегчением выдохнул. – И сейчас мне кажется, что когда-то это действительно было. Ощущение холодных, как лед, пальцев, сжимающих горло так свирепо, словно желая с треском переломить твердые кости, покидало Кюхена медленно и настырно цеплялось за сознание. Привычный воздух отчего-то казался накаленным и подобно пламенным языкам изнутри обжигал легкие, болезненно просачиваясь рваными глотками и продолжая выталкиваться царапающим кашлем. От услышанного сердце Мина, сжавшись, замерло в груди, а потом заметалось подобно напуганной птице. Бесконечно предполагая, что могло скрываться в потерянном прошлом, он допускал различные мысли, часто наполненные гнетущим мраком и острой болью, отчего брюнет порой сомневался в том, хочет ли, чтобы Кю когда-то все вспомнил. Но, даже до скрежета зубов боясь того, что парню может стать хуже, если память вернется, Сонмин слишком остро понимал, как тяжело ему будет провести всю жизнь без нее. Не сомкнув глаз до рассвета, старший ежесекундно думал, с помощью чего можно было докопаться до событий забытого прошлого, и, взвесив все «за» и «против» в отношении единственной идеи, посетившей голову, ему оставалось лишь надеяться на то, что он не пожалеет о принятом решении. Даже наконец придя к, казалось, недостижимому взаимопониманию с Мином, Канин порядком удивился тому, что парень совершенно внезапно назначил ему встречу, ссылаясь на некий важный разговор. Предельно редко общаясь с аспирантом без присутствия Итука, он не мог даже предположить, что от него понадобилось младшему, а потому ждал оговоренного времени с любопытством и закравшейся глубоко в душе ранящей тревогой: невзирая на примирение, в памяти все еще мелькали неприятные сцены двухлетней давности, вызывающие глухое нытье где-то в груди. Лишь пустив Сонмина в квартиру, где они и решили встретиться, пользуясь отсутствием занятого срочной работой Чонсу, парню пришлось мысленно отметить, что филолог, бледный и дышащий так, будто бежал сюда со всех ног, выглядел крайне обеспокоенным, отчего скользкое подозрение опрометчиво прорвалось наружу: - Я надеюсь, это не связано с нашим прошлым? – даже мысленно пообещав себе больше не подпускать мысли о том, что старые обиды могут вновь вылиться в месиво только недавно забытых скандалов, при виде парня Енун не мог думать о чем-либо другом. - С нашим – нет, – отрицательно мотнув головой, младший быстрым шагом, почти по-хозяйски побрел на кухню. Не подтвердившийся страх перед малоприятным разговором выбросился из тела облегченным выдохом, и, осмелев перед неожиданной встречей, Канин пошел следом, уже подозревая, о чем пойдет речь. - Значит… это касается таинственного прошлого твоего парня? – переступив порог кухни, где Мин уже занял один из стульев, он не стал дожидаться, пока гость, явно чем-то встревоженный, сам прояснит ситуацию. - Да, но для начала вопрос, как к юристу, – с трудом беря себя в руки, младший выровнял подрагивающий от волнения голос. – Человек, совершеннолетний и дееспособный, теряет память, из-за чего впоследствии терпит душевные расстройства и вынужден посещать психиатра. Врач в свою очередь, в общем-то, признает, что все проблемы выходят именно из амнезии, но при этом отказывается ее лечить и даже не объясняет, почему. Это законно? - Сложно сказать, – немало ошеломленному тем, что парень вдруг решил довериться человеку, которого раньше вполне справедливо считал врагом, Енуну было непросто собраться с мыслями. – Все-таки могут быть причины, например, какие-то диагнозы, не позволяющие вернуть ему память. Но в целом… скорее всего, нет, незаконно. - У тебя ведь есть хороший друг в полиции? – тихо задав вопрос, Сонмин поднял на собеседника полный надежды взгляд, отчего сердце старшего вдруг резко замедлило темп. - Есть. А к чему ты клонишь? - Врач отказывает в объяснениях Кюхену, но я не думаю, что он будет так же категоричен с человеком, имеющим полицейский жетон. - Хочешь, чтобы я узнал о его прошлом? – ответом Канину послужили неуверенный, слабый кивок и усталые глаза с различимыми тенями под нижним веком, отчего юристу невольно пришлось смягчиться, вспоминая, как после страшного случая младший в испуге шарахался от него по всей квартире с куда более изможденным видом. – Ну допустим… Но ведь ты понимаешь, что люди не теряют память просто так? В этом его прошлом может быть все, что угодно, вплоть до того, что способно перевернуть его жизнь с ног на голову и разрушить ваши отношения… - Именно поэтому я обратился к тебе, а не к Итуку. Если удастся узнать правду, и это обернется чем-то из ряда вон выходящим, он не будет молчать, и тогда действительно станет только хуже. Тебя я прошу о том, чтобы… если там все окажется слишком страшно, сохранить это в тайне. Наконец сумев понять, почему Сонмин вдруг пришел к нему с просьбой, Енун на мгновение сник, обдумывая внезапно обрушившийся вопрос. Еще недавно он бы не стал даже слушать младшего, ежеминутно обвиняя его во всех своих проблемах и взваленной на сердце тяжелой ноше омерзительных чувств. Вот только, пережив слишком неспокойный период, парню пришлось встретиться лицом к лицу с осознанием того, как сильно он был неправ на протяжении столь долгого времени. Но, даже признав это, глядя Мину в глаза, попросить прощения не позволял изрядно непростой и дьявольски твердый характер. Наведение справок о темном прошлом могло занять много сил и времени, однако теперь подвернувшееся дело выглядело, как неплохой шанс искупить вину за тот ужас, которому Канин подверг парня, не сдержавшись два года назад. - Ладно, – изрек старший, подведя черту под собственными рассуждениями. – Я попробую. Обретя надежду на возможность вскоре узнать, что же скрывала потеря памяти, теперь Сонмин не находил себе места от кипучего страха перед тем, чем могла обернуться эта тайна. Масло в огонь подливало и то, что по прошествии недели с момента разговора Канин позвонил с новостями лишь раз, но только для того, чтобы сказать младшему, что все куда сложнее и еще более незаконно, чем им казалось в начале. Не выдавать царящее в душе волнение, увеличивающееся с каждым днем, было крайне сложно, и Кюхен, замечая, как парень часто уходил в себя, неоднократно спрашивал о том, что с ним происходит, отчего Мину регулярно приходилось неловко отнекиваться и врать. Последнее ему всегда удавалось плохо, а оттого Кю и сам начал нервничать, ища причины странного состояния любимого и невольно накручивая себя после каждого сомнительного оправдания. Понимая, что варварски рушит лишь недавно обретенное спокойствие, Сонмин отчаянно старался поменьше думать о предстоящем, переключаясь с невеселых мыслей на приятные ощущения, которые ждали его в крепких объятиях младшего. Окружающая до невыносимости сладким теплом даже невинная близость умело умиротворяла обоих, хоть и временно, но опуская переживания до уровня чего-то ничтожного. Так, надеясь не трепать себе нервы в выходной день благодаря постоянному присутствию Кю, Сонмин впервые после встречи с Енуном проснулся без давящего камня на сердце. Он уже намерился с головой окунуться в безмятежное, плавно перетекающее в почти семейное счастье, как вдруг подобно пресловутому грому среди ясного неба нехитрые планы на предстоящий день безвозвратно разломал телефонный звонок. Только увидев на экране короткую надпись «Канин», аспирант почувствовал, как внутри все мгновенно остыло, а простое нажатие кнопки принятия вызова вдруг превратилось в непосильную трудность. - Прости, что так долго, – сопровождаемый тяжелым вздохом знакомый голос раздался из динамика, и, будто боясь выронить трубку, Мин сжал ее в руке до побеления пальцев. – Одного разговора с врачом оказалось мало, и пришлось копнуть намного глубже. Но теперь мне все известно. - И что же это? – чувствуя себя почти оцепеневшим, парню было непросто вытянуть на лице даже подобие кривой улыбки, встретившись взглядом с Кюхеном, настороженно смотрящим в его сторону. - Об этом в двух словах не расскажешь, но, черт побери, он должен знать. Брюнет не успел ни возразить, ни дать согласие резкому заявлению Енуна о том, что он сейчас же приедет: страх, будто разрядом тока, пробрал Мина до кончиков волос, как только по слуху ударили короткие гудки, вещавшие об окончании разговора, но обратной дороги уже не было. - Кю, – до боли закусив губу, он снова поднял глаза на младшего, уже не стараясь скрыть дрожь в голосе. – Мне нужно тебе кое-что сказать…