Без ума

Столкнувшемуся с непредвиденным поведением младшего Сонмину пришлось с трудом проглотить терпкую горечь обиды и, упорно не обращая внимания на неприятно защемившее сердце, попытаться его понять. В такой ситуации, когда прочная преграда ненавистной амнезии наконец-то была сломана, и память, хранящая в себе настолько ужасные сцены и события, прорвалась наружу, жаловаться на то, что Кюхен просто ушел от чужого прикосновения, было весьма эгоистично. Однако Мин слишком привык к тому, что парень не просто любил, а боготворил его, до острой боли в груди боясь даже малейшей возможности потерять, легкомысленно выдавая этот поедающий страх каждый раз, когда старший отчего-то был не в лучшем расположении духа, и Кю дрожащим голосом спрашивал, что сделал не так. Он никогда не избегал рук брюнета, напротив, с необъятной радостью принимал каждую секунду, проведенную вместе, бесконечно доказывая, что Мин был главным в его жизни. А потому сейчас, когда младший сбросил с себя чужую ладонь, словно ненавязчивое прикосновение оказалось для него и вовсе неприятным, парень впал в замешательство, ощущая, как непоколебимая уверенность в сильнейших ответных чувствах удивительно пошатнулась. Мысль, от которой Сонмина незамедлительно сковал ослепляющий страх, предательски ворвалась в голову и, плотно засев в уме, принялась елозить по хлипким нервам: теперь было нельзя исключить, что, обретя знание скорбной правды и вернув в душу безграничное чувство ненависти в гремучем сочетании с жаждой мести, Кюхен мог просто растерять все то, из-за чего был так сильно привязан к этому человеку. Неутешительное предположение будто грызло изнутри, и брюнет вдруг лишился способности рассуждать здраво, игнорируя весьма логичное осознание того, что Кю, возможно, было необходимо всего лишь немного побыть одному. Не на шутку испугавшись перспективы стать брошенным, Мин ринулся вслед за младшим, скрывшимся за дверью спальни не больше минуты назад. Он не решил, что именно будет делать, но и отбросить желание вновь попытаться напомнить парню о себе было невозможно, отчего брюнет буквально ворвался в комнату и бездумно подлетел к кровати, где разлегся Кюхен, апатично смотря в сторону окна. Глухая пустота в груди поползла еще дальше, когда Сонмин понял, что его появление осталось то ли незамеченным, то ли попросту совершенно неинтересным, потому как парень не удосужился даже повернуть к нему голову. Ни разу не покидавшая душу за время совместной жизни уверенность в своих силах, ослабнув в один момент, вдруг стала крошиться, и брюнет крайне нерешительно присел на край постели, мысленно отгоняя нагло заполонившие разум сомнения. Мину было трудно видеть абсолютно равнодушное лицо с пустыми, ничего не выражающими глазами, но настолько усталыми, словно младший невероятно долго страдал мучительной бессонницей. Возросшее где-то внутри желание показать, что он рядом, и побуждающее сердце нервозно колотиться отдаленное понимание того, как тяжело сейчас было Кюхену, заставили парня побороть боязнь и, осторожно поднеся руку к чужому телу, бережно провести ладонью от плеча к пояснице. Незыблемо надеясь ощутить в ответ на трепетное касание привычную мелкую дрожь, Сонмин разуверился в происходящем уже в следующую секунду, видя, как младший вымученно опустил веки и, тяжело вздохнув, изрек твердым тоном: - Хватит. - Что «хватит»? – едва найдя в себе силы заговорить, брюнет непроизвольно потряс Кю за плечо, насильно заставляя наконец повернуться к нему. - Хватит жалеть меня, – слова слетели с пухлых губ весьма грубовато, и младший вновь отвел взгляд, продолжая высматривать что-то в оконном проеме. Сказанная не без обвинения в голосе фраза заставила Мина дрогнуть и снова ощутить прилив горечи во рту. Неразборчивые мысли принялись наваливаться одна на другую, лишая парня возможности произнести в ответ хоть что-то связное; тем более здравый смысл уже нашептывал ему, что любые слова Кюхен сейчас, скорее всего, воспримет так же враждебно. Упрямо стараясь игнорировать чувство обиды, плавно перетекающее в подобие противно-ноющей душевной боли, старший едва заметно погладил парня по лежащей на смятой постели расслабленной руке и, не ощутив никакой реакции, тихо вышел из спальни. Объяснить собственное состояние хотя бы самому себе вдруг стало непостижимо трудно, и, находясь в плену, казалось, бесконечного потока приходящих в голову картин из прошлого, Кюхен мог различить в душе лишь прочно завязанный узел омерзительных чувств, словно опавших на легкие и тем самым мешающих полноценно дышать. Желание узнать все о себе, не дававшее парню спокойной жизни долгие годы, наконец осуществилось в полной мере, но теперь где-то глубоко внутри вероломно колебалось несуразное предположение, уверяющее в том, что, возможно, было бы и правда лучше никогда не вспоминать тех страшных событий. Несмотря на врывавшиеся по ночам неприятные сны и жгучую жажду вернуть память, за последнее время, прожитое бок о бок с любимым человеком, Кю просто привык чувствовать себя счастливым, а оттого сейчас было вдвойне труднее возвращаться туда, где оказалось так много боли. Воспоминания непрестанно крутились в голове, вынуждая парня без остатка погрузиться в себя и не замечать ничего вокруг, видя перед глазами только мельтешащие в недрах ума сцены из прошлого. Самым главным из того, что заставляло все внутри гореть, сжиматься и переворачиваться, было пришедшее из памяти осмысление происходящего в психиатрической клинике. Период псевдолечения, за который парню так сильно повредили состояние души, длился далеко не один день, и теперь Кюхен ярко помнил каждый наводящий ужас момент. Единственной различимой эмоцией, обуревавшей при каждом воспоминании о белоснежных палатах и врачах, был невероятный, выскребающий душу из тела страх перед собственной беспомощностью. Никто из людей, проводящих осмотры и ненавистные парню процедуры с долгими капельницами и приемом подозрительных таблеток, не желал его слушать, все время, как заведенные, повторяя в контексте заученных фраз, что это необходимо, и что он сам себя до этого довел. Но, конечно, Кю не мог смириться и поверить совершенно абсурдному факту, твердящему, что он обычный сумасшедший, сознавая, что дядя просто решил избавиться от него настолько жестоким способом. А потому, не добиваясь никаких других слов от врачей, он срывался на крик, истерически и отчаянно надрывая голос в просьбах прекратить, в требованиях вызвать полицию, однако каждый раз его вынуждали заткнуться одним лишь уколом, крайне болезненно входящим тонкой иглой под кожу и растекающимся по вене, будто нагретой, обжигающей жидкостью успокоительного. От сильного препарата голову сразу наполняла снежно-туманная мгла, почти заботливо окутывающая мысли и утихомиривающая буйное желание бороться. Кюхен отчетливо помнил, как неподвижно лежал на кровати часами, не находя в себе сил даже едва пошевелить рукой или произнести хоть одно слово, а после, в очередной раз пережив долгое мучительное состояние полного бессилия, он просто отключался от реальности, уходя в совершенную тьму. Пробуждаться от тяжелого сна, искусственно овладевавшего истерзанным сознанием, становилось все сложнее с каждым разом, и парню приходилось невольно стонать и морщиться от боли и слабости, с особым упорством напоминавших о себе после прекращения действия сильной инъекции. Трудные воспоминания обуревали парнем мучительно долго, плотно оплетая сердце чувством полного отчаяния, сопутствовавшего ему весь период нахождения в клинике, но постепенно сменяющегося неукротимой злостью, которая медленно взбиралась на уровень бесконтрольного гнева. Только сейчас, в одиночестве лежа на постели и, словно киноленту, прокручивая в голове события возвратившейся памяти, Кюхен осознал, что прием психотропных препаратов увенчался для него не только амнезией: в воспоминаниях всплыло ощущение наполнившей сердце ярости, которая вытесняла всякий здравый смысл и побуждала парня к отнюдь не здоровым поступкам. Понять, сколько времени, однозначно выскочившего на срок долгих недель, было проведено в стенах лечебницы, сейчас для Кюхена оказалось непосильным, но он помнил, что в какой-то момент стал ощутимо меняться, ежедневно просыпаясь с растущим в груди желанием отыграться за собственные мучения. Смутная и неразборчивая сцена с трудом поддалась памяти, заставляя Кю увидеть, как, понемногу сходя с ума и позволяя агрессии затмить разум, он не сдержался и набросился с кулаками на женщину, подносящую ему лекарства по утрам. Осмыслить свое тогдашнее состояние казалось невозможным: слишком размыто воспоминание всплывало в голове, но одно Кюхену было ясно – именно после этого его стали привязывать к кровати и накачивать странными препаратами с двойным усердием, отчего еще сильнее хотелось крепко сжать в пальцах чью-то шею. Память о клинике, словно пришитая к чувству невозможной злобы, плавно пересекла самый бессмысленный период жизни длиной в четыре года и смешалась со страшными воспоминаниями, ярко описывающими прорвавшуюся наружу собственную жестокость. Кюхену всегда было неистово тяжело думать о времени, когда его любовь, униженная, напуганная и украшенная пятнами синяков, страдала в четырех стенах закрытого подвала, но сейчас эти мысли, казалось, могли его просто убить. Дьявольски четкое понимание того, что Мин, мучаясь в заточении, получая удары и переживая непостижимую боль грязного насилия, стал жертвой намеренно испорченного ума, заставляло парня, сгибаясь пополам, скручиваться на кровати под тяжестью чувства вины. Однако самым пугающим, тем, что вызывало острое желание ломать и крушить все вокруг, стало вернувшееся вместе с памятью каменное недоверие, лишь недавно разбившееся о надежду на счастливую жизнь. Вспомнив, что такое ненависть, унижение и жажда мести, Кю просто не мог поверить, что Сонмин по-настоящему простил его и действительно смог полюбить. Страх перед возможностью сорваться от накатившего чувства ярости и подозрение, гласящее о том, что на самом деле брюнет его просто жалеет, не испытывая ничего другого, болезненно въедались в сознание, отчего в заботливых прикосновениях парню вдруг стало мерещиться нечто фальшивое и до тошноты унизительное. С тяжестью тревоги в сердце Кюхен, старательно не позволяя внутреннему урагану хлынуть наружу, провалялся в кровати не меньше часа, после чего покинул нагретое место, надеясь, увидев любимого, избавиться хотя бы от части терзающих переживаний. Он уже представил тепло, исходящее от сомкнувшихся на талии нежных рук, и мягкость касающихся лица поцелуев, но, всего через пару мгновений встретившись с Мином, будто поджидавшим его у входа в спальню, вновь ощутил, как противное сомнение искрой обожгло изнутри. Пара слишком грустных глаз выжидающе посмотрела на парня, но в беспокойстве, явно отпечатанном в бездне тяжелого взгляда, Кю не мог увидеть ничего, кроме той же ненавистной ему жалости; не мог до тех пор, пока в разгулявшейся памяти не вспыхнул вид тех же глаз, только до боли покрасневших, уставших от мучений и отсутствия дневного света. Не выдержав чересчур яркого отголоска страшного прошлого, младший не произнес ни слова и вновь сбежал от общества любимого человека, проводившего его громким вздохом, будто вовремя остановил почти сорвавшийся с уст голос. Испытывая невероятное желание остыть от жара эмоций, Кюхен быстрым шагом направился в ванную, где, успев лишь громко хлопнуть дверью и подбежать к раковине, грубо повернул ручку крана с холодной водой и принялся остервенело омывать лицо. В голове продолжали мельтешить вызывающее отвращение к самому себе воспоминания о подвале, и, взглянув в гладь висящего над умывальником зеркала, парню отчаянно захотелось назвать побледневшее отражение чудовищем. Сейчас, собрав все части пазла собственной жизни, Кю не мог понять, кого ненавидел сильнее: дядю за то, что он сотворил с его семьей, или себя за то, чему подверг Сонмина. Пугающая мысль о том, что он больше не сможет смотреть на любимого человека и не думать о произошедшем между ними в самом начале сложных отношений, заставила тело содрогнуться, но еще сильнее парня затрясло от ужаса, когда он рассмотрел в зеркальной поверхности чертовски сильное внешнее сходство с горе-родственником, о котором никогда раньше не задумывался. Ослепляя подобно молнии, гнев мгновенно овладел умом, и Кюхен опомнился, лишь когда чувство физической боли пронзило сжатый кулак, а до слуха донесся громкий хруст разбитого зеркала. Кривые линии трещин быстро исчертили гладкую поверхность, и пара крупных осколков, звучно стукнувшись о кафель, сорвалась в раковину. Парень с едва заметной грустной улыбкой встретил шорох быстрых шагов за дверью, которая, скрипнув, бесцеремонно отворилась, спустя мгновение впуская Сонмина на порог. - Что это было? – вбегая в помещение, обеспокоенно пролепетал брюнет, но тут же замер, взглянув на разбитое зеркало и положенную на бортик умывальника руку младшего, на костяшках которой уже пробивались следы кровоточащих царапин. – Надо забинтовать, – со вздохом опустив взгляд, Мин говорил вымученно-спокойным голосом и, подойдя к парню, осторожно, будто боясь, что его оттолкнут, положил ладони на плечи, направляя к двери. Выведывать у младшего причину странного поступка совершенно не хотелось, и Сонмин молча вел его в кухню, где лежали основные медикаменты, отчасти наслаждаясь тем, что Кю впервые после ухода юриста не норовил сбежать от его прикосновений. Усадив парня за стол и найдя в аптечке бинт и антисептик, брюнет бережно взял пораненную руку в свою, глубоко в душе надеясь, что хоть сейчас Кю как-то отреагирует на его присутствие. Однако младший смотрел на него почти пустыми глазами, где за тенью вполне объяснимой грусти мелькало нечто такое, от чего у Мина испуганно перехватывало дыхание. Привыкшему видеть в глубине знакомого взгляда исключительно любовь и восхищение парню с трудом давалась напряженная ситуация, и происходящее побуждало задуматься о том, как сильно Кюхен разбаловал его бесконечным проявлением теплых чувств, не требуя ничего взамен. Упорно выдерживая будто нарочно испытывающий терпение взор карих глаз, Сонмин не спеша обматывал руку лентой бинта, со страхом догадываясь, что младший вновь отстранится, как только работа будет закончена, и оставит его на растерзание безрассудной тревоге. Он прекрасно осознавал масштаб потрясения, с которым Кю пришлось принять правду о собственной жизни, но понять резкие перемены в отношении к себе оказалось сложно, и брюнет стал невольно искать причину в чувстве сожаления и вины за то, что вообще полез к загадочному прошлому. Ощущая аккуратные и нежные до того, что начало щемить в груди, прикосновения любимых рук, Кюхен мучительно испытывал желание забыться под действием готовых в любой момент проскочить на волю чувств к этому человеку, но что-то, плотно засевшее внутри, останавливало перед воплощением последнего в жизнь. Осознание того, сколько лет он прожил во лжи и лицемерии, нещадно заполняло собой и словно лезвием полосовало только недавно зажившее сердце, отнимая столь необходимую возможность поверить, что Мин не обманывал его так, как это делали окружающие. Это сомнение врывалось в голову отнюдь некстати, потому что, начиная привычно терять рассудок от ощущения брюнета так близко, Кю слишком ясно понимал, насколько для него важно быть рядом, и что от потери парня жизнь, и так наполненная мрачными событиями, в мгновение ока превратится в просто ненужную. Заставляющие бороться с собой мысли безжалостно овладевали Кюхеном каждую секунду трепетного контакта, но когда бинт наконец был завязан на месте пореза, игнорировать гулкие удары заколотившего по ребрам сердца стало намного труднее. Закончив с повязкой, но отчаянно боясь отпустить чужую руку, старший уверенно приблизил ее к губам, целуя длинные пальцы, а после, невольно закрыв глаза, бережно прижал к мягкой щеке. Парню неистово хотелось поддаться происходящему и ответить Сонмину чем-то подобным, но смешавшиеся внутри противоречивые чувства смогли вылиться лишь в слетевшие с уст далеко не осторожным тоном слова: - Нет, я действительно не понимаю, – сказанным Кю заставил брюнета медленно поднять веки и, вопросительно глядя перед собой, немного разжать пальцы на перебинтованной кисти. – Почему, когда твоим единственным желанием должно быть отправить меня за решетку, ты целуешь мне руки? – излучающий неприятную твердость серьезный взгляд будто старался проникнуть в гущу чужих мыслей, и Мин внезапно ощутил неловкую дрожь в конечностях, а вместе с ней и новую волну непреодолимого страха. - Я думал, мы уже давно это обсудили… – неуверенный голос с трудом выскользнул из горла, но, казалось, совершенно не подействовал на парня, почти вырвавшего руку из замка теплых ладоней. - Просто раньше я не знал, что такое ненавидеть по-настоящему, – тон плавно выравнивался и, постепенно сходя на более тихий, превратился в едва слышимый. – И сейчас я не верю, что можно так легко простить человека, из-за которого пережил столько неприятностей. - Не сравнивай, – твердо произнес Мин, наконец уловив нить понимания чувств младшего, и поспешно добавил: – Это слишком разные вещи. Имхен чудовище… - А я его племянник, который запер тебя в подвале почти на полторы недели, – перебив парня, Кюхен опустил тяжелый взгляд к столу, убегая от вызываемых видом любимого воспоминаний, вновь начавших сжимать сердце, словно в попытке вывернуть несчастную мышцу наизнанку. - Но ведь отпустил, – старший отважился, коротко выдыхая слова, положить ладонь парню на запястье, все еще вынашивая в душе надежду вернуть все на круги своя и не касаться темы, продолжавшей мучить обоих даже по истечении месяцев, счастливо прожитых вместе. - И ты никогда не хотел отомстить мне? – увидев, что в ответ Сонмин лишь отрицательно замотал головой, еще крепче сжимая запястье в изящных пальцах, Кю устало понурил голову, силясь привести собственные эмоции в порядок; вот только они уже грозились лишить его контроля над собой, охватывая с ног до головы от настойчивого касания. Опасно приблизившемуся брюнету уже почти удалось утащить парня в омут жаркого чувства, где не было места для сомнений и недоверия, но избавиться от затеявшей войну в путаных мыслях обретенной памяти сейчас было просто невозможно. С ощущением болезненно скрутившего внутренности противоречия Кю резко подорвался с места и зашагал прочь, словно пытаясь убежать то ли от Мина, то ли от самого себя. Не без досадного волнения приняв тот факт, что младший снова оставил его в одиночестве, Сонмин через силу удерживал себя в состоянии спокойствия, рискуя в любой момент не выдержать напряжения, которым внезапно напитался воздух в их доме. Вдобавок ко всему, парню не давало покоя и острое чувство, будто только что его в чем-то сурово обвинили, однако осмыслить, что плохого он сделал этому человеку, не представлялось возможным. Пришедшее после малоприятного разговора отдаленное понимание сложной ситуации ничуть не утешало, ведь аспирант совершенно не знал, как объяснить Кюхену причины своего возвращения; более того – он так и не смог полноценно растолковать их самому себе. Со дня, когда Мин впервые оказался на свободе после мучительного заточения, он ни разу не ощущал в себе и малейшего желания отомстить похитителю, не находя сил даже представить, что мог бы запечатлеть на лице парня хоть один след от удара. Единственным, что вызывал в нем Кю, было желание бесконечно заботиться и ограждать от боли и одиночества, которые так долго не отпускали его ни на шаг, что позднее переросло в нечто такое, отчего Сонмин, привязавшись, больше не видел себя счастливым без этих отношений. Вот только прямо сказать парню, что в день возвращения им, будто марионеткой, руководила неумолимая жалость, он, конечно, не мог. Мучаясь невеселыми догадками, Мин так и не отважился еще раз подойти к младшему, боясь получить очередную порцию обидных слов и решая дать парню немного времени. В течение долгого дня они не заговорили ни разу, отчего брюнету приходилось регулярно сглатывать давящий ком в горле, встречаясь с безразличным, неживым взглядом, упрямо не замечавшим его присутствия. От накала домашней обстановки неистово хотелось скрыться в каком-то спокойном месте, но старший опасался оставлять Кюхена одного в таком состоянии, предчувствуя, что наигранное молчаливое равнодушие вскоре даст слабину. Изрядно помучившись от последствий чужого прошлого, Мин, так и не сумев настроить парня на нужный лад, встретил поздний вечер в компании того же отвратительного волнения, грозящегося наконец довести его до нервного срыва. Понимая, что Кю, продолжавший игнорировать старшего и уже несколько часов почти неподвижно глядящий в экран включенного телевизора, все еще не был готов к разговору, брюнет оставил надежду покончить со всеми сложностями сегодня и, поддаваясь элементарной усталости, решил просто забыться сном. Ложиться в кровать одному и ощущать на коже только прохладу, исходящую от еще не помятых простыней, было крайне непривычно и до жути неприятно. Первые секунды нахождения в пустой постели заставили Сонмина почувствовать себя растерянным настолько, будто внезапно оказался в кромешной тьме, где страшно пошевелиться. Осознание того, что сейчас никто не будет, прижимая к сердцу, крепко обнимать его и подолгу целовать на ночь, искривило губы парня в болезненно-тоскливой улыбке и вынудило вялым движением откинуться на подушку. Несмотря на то, что нервотрепка бесследно вымела из тела все силы, заснуть, одиноко скрутившись на кровати, никак не получалось: брюнет невольно продолжал думать о происходящем, безрассудно накручивая себя и со страхом ожидая в скором времени услышать, что он больше не нужен. Боязнь наполняла, казалось, каждую клетку тела, но даже в этой толще мрака все еще теплилась надежда, что Кюхен придет в спальню и, как ни в чем не бывало, ляжет рядом, обнимая со спины. Долгое время безрезультатного переворачивания с боку на бок тянулось для Мина мучительно медленно, и он уже чувствовал, как готов плюнуть на решение не трогать младшего и, подозревая, что тот мог просто заснуть перед телевизором, потащить его в постель. Норовящее вот-вот закончиться терпение почти сдало позиции, когда дверь спальни тихо отворилась, заставляя брюнета замереть и прислушаться к осторожным шагам, пересекающим маленькую комнату. Насильно выравнивая дыхание, Мин упрямо изображал спящего, не желая рисковать и без того эфемерным спокойствием, вызываемым долгожданным появлением парня. Боясь потревожить, младший крайне осторожно забрался на кровать, каждым медленным действием вынуждая сердце брюнета замирать в груди, томительно надеясь ощутить заботливо окутывающее привычное тепло. Однако вскоре парню пришлось смириться с холодящей кровь мыслью о том, что, укрывшись тонким одеялом, Кю даже не прикоснулся к нему, и вовсе отворачиваясь и отодвигаясь чуть ли не к самому краю постели. То, что еще совсем недавно казалось Сонмину абсолютно нереальным, сейчас стало жечь его изнутри и, словно клинком, болезненно пронзало душу насквозь, отчего парню казалось, что в следующую секунду у него затрясутся плечи, а голос начнет выскальзывать громкими рваными выдохами. Сдерживаться от истерики, которая упорно готовилась полностью завладеть телом, было не проще, чем остановить ураган, но Мин отчаянно терпел пляску сгустившихся эмоций, не позволяя себе даже незаметно пошевелиться. О том, чтобы хоть попробовать заснуть, теперь не могло быть и речи, и, потеряв счет проведенного в муках времени, старший не сразу заметил, что на другой половине кровати Кю точно так же не удавалось забыться. Брюнет вернулся к реальности, лишь когда ощутил, как, вдоволь поворочавшись, парень приподнялся и сел в постели, шумным выдохом разгоняя абсолютную тишину. Мгновенно утихомирив безмолвную панику, Сонмин вновь предельно напряг слух, отчаянно стараясь не выдавать себя, прячась за преградой сомкнутых век и полной недвижимости. Недолго посидев на кровати, младший спустил ноги на пол и, поправив на плече брюнета край одеяла, отчего-то стал почти беззвучно расхаживать по комнате. Силясь успокоить готовое вырваться из груди сердце и улавливая каждый тихий шаг, Мин все с большим трудом держал себя в руках, чтобы, попросту сорвавшись, не подбежать к парню, боясь очередной попыткой сблизиться лишь все усложнить. Долгие минуты вплетались в стиснутый на груди крепкий узел заставляющих задыхаться эмоций, и старший услышал, как открыв пошире окно, Кю вернулся в кровать, но на этот раз все же придвинулся к умирающему от стресса парню, вопреки всем его ожиданиям, осторожно кладя руку на изгиб талии. Разъяренно бьющийся пульс, казалось, замер вовсе, когда та же рука медленно опустилась на живот, крепко, но воровато, точно боясь разбудить, со спины прижимая парня к себе. Сонмин едва держался, чтобы не позволить телу задрожать от неожиданного контакта, и в следующий миг сжал сомкнутые веки так сильно, что затряслись ресницы, когда, немного опустившись, парень коснулся губами плеча, медленными поцелуями прокладывая путь ко второму, задевая выступающие лопатки и расслабляя твердые от напряжения мышцы. Лежащий на душе громоздкий камень начал неторопливо скатываться вниз, падая все дальше с каждым новым прикосновением к телу, и окончательно рухнул в бездну, когда Кюхен приблизился к шее, ощутимо вдыхая запах, согревая гладкую кожу и позволяя себе привычно дрогнуть. Невольно улыбаясь и чувствуя, что начинает таять от настолько желанной нежности, брюнет полностью поддался становящемуся туманным состоянию, однако вскоре притворяться спящим, наслаждаясь осторожной близостью, стало невозможно. Разрешив себе еще совсем недолго сжимать старшего в объятиях, Кю медленно убрал руку и отстранился, отодвинувшись всего на пару сантиметров, так что Сонмин всем телом чувствовал его тепло, но был жестоко лишен настолько необходимых прикосновений. Он уже хотел незаметно приблизиться, чтобы хоть несильно прижаться спиной к груди, но донесшиеся до слуха частые короткие вдохи, приглушенно раздающиеся рядом, вынудили, забывая обо всем, мгновенно перевернуться на другой бок. Увидев прикрытое перебинтованной ладонью лицо и дрожащие плечи, брюнет бездумно протянул к парню руки, крепко хватая тело и ставя точку в царящих весь день сомнениях. В один миг оказавшись обнятым, Кюхен удивленным вдохом громко глотнул воздух и резко вскочил в постели, стараясь избежать чужих рук, но те вцепились в него лишь сильнее, сковывая собой почти до боли. - Может, действительно хватит? – сев на кровати вслед за младшим, Мин уверенным шепотом задал вопрос близко к уху и вытер скользнувшую по лицу парня прозрачную каплю слезы. - Что ты чувствуешь? – Кюхен стыдливо отвел взгляд в сторону, уже не стараясь выпутаться из крепкого замка объятий. - К тебе? Я люблю тебя, – брюнет спокойно выдохнул слова, целуя парня в висок, мысленно обещая себе говорить это чаще, и добавил, накрывая ладонью пораненную руку: – Не злюсь, не хочу отомстить и уходить не собираюсь, – тело в объятиях затряслось с новой силой, но Кю не произнес ни слова в ответ, вновь уводя глаза и вызывая у старшего непреодолимое желание покончить с этим прямо сейчас. – Я клянусь. - Это сложно… верить, – замолчав на несколько секунд, парень опустил голову, будто делая сложный выбор перед дальнейшей речью. – Когда меня держали в клинике, дядя пришел ко мне только один раз. Для того, чтобы сказать, что совсем скоро я стану психом и умру в этой палате. А потом… когда я проснулся с пустой памятью, он навестил меня снова и говорил, что любит меня, что будет помогать и заботиться, – Мин отчетливо ощутил, как от тяжелого, словно по-настоящему болезненного вдоха затряслась грудная клетка младшего. – И я ему поверил… просил оставаться со мной подольше, ждал, когда он придет… и даже не подозревал, кто он на самом деле. А сейчас я поверил тебе, – произнеся последнее, Кюхен наконец открыл брюнету взгляд, внимательно всматриваясь в растерянные глаза. – Поверил, только потому что я уже не смогу по-другому. Обнимающие руки стали бережно гладить тело, а губы любимого человека уже прикасались к лицу, заставляя Кю в последний раз натолкнуться на осыпающиеся осколками сомнения и, роняя злые слезы, начать безостановочно рассказывать о собственном прошлом, о родителях, о долгих годах, прожитых под опекунством дяди, и о клинике, где его почти уничтожили.