Без ума

Тихий свистящий звук тонкими нитями прорезал плотное покрывало совершенного мрака. С течением секунд странный шум становился громче и из едва уловимого перерос в нечто, разрывающее черепную коробку. Будто налитые свинцом веки упрямо не хотели подниматься, но сделав несколько отчаянных попыток, Сонмину все же удалось разлепить глаза. Тусклый свет ударил по сетчатке, возвращая парня в сознание. Противный свист, доносящийся из недр головы, в последний раз набрал высокую тональность и услужливо стих, позволяя Мину прислушаться к окружающим звукам. Гробовую тишину хлипко нарушал шум текущей по трубам воды; ни чьего-либо голоса, ни других намеков на присутствие человека парню не удалось различить. Когда пелена тяжелой шалью упала с рассудка, Сонмин понял, что лежит на животе, вминаясь щекой во что-то мягкое. Оценив положение, он постарался подняться, как вдруг разум посетило пугающее осознание того, что парень не может разъединить руки, почему-то зафиксированные за спиной. Мин слабо пошевелил затекшими запястьями, в которые тут же впилась грубая поверхность шершавой веревки. В этот момент до очнувшегося сознания окончательно дошла суть ситуации, отчего душа парня упала в объятия когтистых лап страха. Поддавшись панике всего на несколько секунд и отрывисто делая короткие глотки кислорода, Сонмин заставил себя успокоиться. С невероятным усилием он перевернулся на бок и приподнялся, при этом приложившись затылком о стену. Несмотря на то, что удар не был сильным, острая боль вмиг разошлась по всей голове, принуждая аспиранта до скрипа сжать зубы. Когда неприятное чувство стало ослабевать, а затуманенный от смены положения взгляд сфокусировался, Мин, наконец, смог рассмотреть помещение. Достаточно большое пространство, огороженное сероватыми стенами без единого окна, по полу были разбросаны различных размеров картонные коробки, а с потолка на сплетении проводов свисала маленькая электрическая лампочка, едва справляющаяся с освещением, – это узрел парень, переводя из угла в угол слезящиеся от головной боли глаза. Под собственным телом он обнаружил на удивление чистый белого цвета мягкий матрас. Исходя из того, что в странную комнату вела узковатая лестница, заканчивающаяся наверху закрытой дверью, Сонмин пришел к выводу, что находится в чьем-то подвале. - Кто-нибудь, – голос был осипшим, а от того едва слышимым. Откашлявшись, Мин продолжил, как мог в такой момент, громче: – Здесь есть хоть кто-нибудь? Ответом послужила все так же висящая в помещении тишина. Сонмин попытался подняться на ноги, но тщетно: сил попросту не было, все мышцы предательски ныли, а от каждого движения голова все больше кружилась. Сдавшись, парень оставил свои жалкие старания и, со всхлипом нашептав себе под нос несчастное «помогите», опустился на матрас. С момента пробуждения прошло не меньше двадцати минут, когда с трудом держащий себя в сознании филолог услышал щелчок поворачивающегося ключа. Мин вновь приподнялся и, прищурившись, выжидающе посмотрел на дверь. Та медленно отворилась, и на пороге оказалась высокая фигура молодого человека, который в следующий миг быстрыми шагами пробежал вниз по ступеням. Когда парень сошел с лестницы на каменный пол, Сонмину удалось его узнать, и от этого сердце филолога заколотилось с новой силой. - Ты? – расширив глаза, тихо произнес Мин, наблюдая за тем, как похититель выдвинул из-за лежащей на полу коробки низкий табурет. – Официант из кофейни? Кюхен? – изрядно напрягая память, он все же вырвал со дна воспоминаний нужное имя. - Да, – без тени волнения ответил парень, устраиваясь на мебельной сидушке прямо перед Сонмином. - Зачем ты это сделал? – дрожащим голосом говорил аспирант, на что странный собеседник лишь пожал плечами. – Что тебе нужно? Деньги? Органы? - Нет. - Тогда зачем?! – вновь бесполезно дернув связанными запястьями, Мин сорвался на сиплый крик. - Я хочу, чтобы ты жил со мной, – широко раздвинув ноги и уперевшись локтями в колени, Кюхен сообщил немыслимую причину похищения таким ровным тоном, что на несколько мгновений, шумно сглотнув, филолог просто лишился дара речи. - Ты сумасшедший, – констатировал Мин, возвращаясь в чувство. – Маньяк! Развяжи меня немедленно! Помогите! – он отчаянно зашелся истерикой, окончательно срывая хрипящий голос слабым криком. Потеряв самообладание от страха, парень вопил бы еще долго, но вдруг чужие руки крепко сжались на его плечах, встряхивая и посылая в голову потоки глухой боли. - Можешь не кричать – тебя никто не услышит, – мгновенно оказавшись в критической близости, Кю с интересом заглядывал в испуганные глаза. – И я не сумасшедший. Запомни это, – процедив последнее сквозь зубы металлическим голосом, он еще раз потряс ослабевшее тело. – Никогда не называй меня сумасшедшим! – неожиданно даже для самого себя Кюхен злостно выкрикнул слова в лицо похищенному и ударил того ладонью по щеке, оставляя красноватый след на коже. Получив пощечину, аспирант крепко сжал веки, смиренно дожидаясь новой боли, но спустя миг чужие руки разомкнулись и перестали его держать, отчего обессиленный Мин подобно сломанной кукле рухнул на белоснежный матрас. Вернувшись на табурет, Кюхен внимательным взглядом прошелся по телу неподвижно лежащего на боку брюнета, подогнувшего ногу, вздрагивающего в глотках сбитого дыхания. - Прости, – стыдливо шепнул похититель и поднялся на ноги. – Поговорим утром. Сонмин так и не открыл глаз, лишь услышал удаляющиеся неторопливые шаги. Когда дверь тихо захлопнулась, парень вновь попробовал освободиться от шершавой веревки, но от движений та лишь больнее впивалась в кожу, рискуя растереть ее до крови. Наверное, одно из самых страшных состояний для человека: осознавать, что если по какой-то причине тебя вдруг не станет, то никто ничуть не расстроится, а кое-кто даже облегченно выдохнет. Именно так Кю оценивал свое положение все время, которое помнил. И, находясь в такой ситуации, он понимал, что терять ему, в общем-то, нечего. Чего он мог лишиться? Работы, которая ему не нравилась? Дома, который был огромным для одного? Или самой жизни, которую Кюхен считал бессмысленной? Врачи с умным видом давали многочисленные советы и инструкции по решению этих проблем, но видимо где-то глубоко в голове, за стенкой, сдерживающей воспоминания, плотно засело нечто, заверяющее Кюхена в обратном, нечто, тянущее за поводья, останавливая при любом столкновении с другим человеком. Но Кю не знал, что за той же стенкой хранится память о холодящей кровь жестокости, по вине которой в восемнадцать лет парень напал на медсестру в клинике, где долгое время находился на лечении глубочайших психических травм. Об этом он совершенно забыл, но вот доктора прекрасно помнили, а потому беспрестанно назначали парню те самые синеватые пилюли – сильнейшее успокоительное, сдерживающее агрессивные порывы. На протяжении долгого времени, проведенного вне больницы, таблетки мастерски держали Кюхена в узде; до тех пор, пока ему не наскучило их принимать. Парень и не заметил, как с потерей стимулятора, стал все чаще впадать в отчаяние, задумываться об отсутствии интереса к жизни, а главное – злиться, невероятно злиться на судьбу, на людей, на себя самого; злиться до одури. «Мне кажется, он перестал употреблять лекарства, – говорил в телефонную трубку доктор Ли, когда пациент покинул его кабинет после сеанса. – Если так, он либо полезет в петлю, либо нападет на кого-то и надолго окажется в клинике». В последние недели Кюхена посещали мысли о скором прекращении своего жалкого существования, но странный щелчок в глубине разума заставил поступить по-иному. Дотянув до половины десятого вечера, Кю легким движением поднял с полки увесистую статуэтку и, выйдя на тротуар около собственного дома, принялся ждать. Самым сложным было побороть сжимающий шею ступор перед короткой просьбой подсказать время, но у него было лишь несколько секунд, и он сделал над собой это нечеловеческое усилие. А дальше все пошло так, как будто занимался подобным всю жизнь: занести руку со статуэткой и приложить тяжесть о затылок, подхватить падающего, быстро затащить в дом, где заранее подготовленной веревкой связать запястья. Тут Кю снова настигла трудность: узлов он никогда не вязал, но, по сравнению с произнесенными в адрес Мина словами, эта преграда оказалась ничтожной, и парень аккуратно, стараясь не передавить линии вен, набрасывал шероховатую ткань на заложенные за спину руки. Когда и последнее было выполнено, Кюхен, отдышавшись, стал думать о том, куда отнести похищенного: оставлять его в одной из комнат он посчитал слишком опасным, а вот из подвала, который парень всегда расценивал как самое бесполезное помещение собственного дома, Сонмин уж точно выбраться не сможет. Как можно быстро официант забежал в одну из пустующих спален, где снял с кровати белоснежный матрас, на который позднее и уложил безвольное тело похищенного. Пока Кю тащил брюнета вниз, из кармана брюк последнего, нарушая нервную тишину, стали раздаваться громкие телефонные трели. Поэтому, как только жертва была положена на поверхность мягкого матраса, парень вытащил тот самый мобильный и, не сдержавшись, нежно проведя руками по изгибу теплого тела, умчался выбрасывать злосчастный телефон в мусорный бак, расположенный в конце квартала. Кюхен грезил этим парнем около полугода, чувствуя, как екало сердце, когда тот даже издали попадал в поле зрения. И сейчас объект обожаний лежал в его подвале связанный, напуганный им до смерти, лишенный возможности в ближайшее время увидеть дневной свет. Кю понимал, что поступает ужасно; за это сажают, в его случае – в психиатрическую клинику, где за руки и ноги привязывают к кровати, ставят болезненные уколы и смотрят, как на зверя перед усыплением. Но сейчас ему было все равно и даже с осознанием содеянного, крепко обняв подушку, парень старался провалиться в глубокий сон. Мин больше не будет приходить в кафе в одиннадцать утра, он, пусть против своей воли, будет ждать официанта дома вечером. И эта странная, холодящая кровь, а оттого крайне азартная мысль заставляла Кюхена засыпать с улыбкой на лице.