Безупречность

      Этого не могло быть взаправду. Просто…не могло. И Вейлон не мог позволять себе поверить во что-то настолько нелепое. Он пялится в огонь, слушая, как шкварчит жир, стекающий с кусков мяса. Его кухонную утварь едва ли можно назвать достойной настоящей домохозяйки. Просто маленький костерок, распаленный настолько, насколько возможно под металлическим поддоном, покоящимся на кусках бетонных блоков. Электричество вырубили, кажется, годы назад. Огонь – единственный источник света в маленькой комнатке – отбрасывает дрожащие, зыбкие тени на стены, но Вейлон никак не может найти своей собственной. Он постоянно почесывает между ног. Он не помнит, когда именно, но боль ушла. Ему почти нравится его теперешнее «состояние». Такой чистый и гладкий. Вновь как маленькая девочка, как сказал бы Эдди. Сам Эдди, улыбаясь, точит ножи о камень, найденный в одной из кухонь. Сегодня у него прекрасное настроение с того самого момента, когда он наказал Вейлона. Вейлон знает, как это называется (садизм), но понимает, что раздумывание над этим не принесет ничего хорошего. Он также не думает о кое-чем другом. О том, что видел. Что, несомненно, ему показалось. Он не мог видеть этого. Так что он думает об убийстве пациента, чье мясо жарится сейчас на костре. Он думает о том, как прекрасно это было: ощущать, как кожа поддается под его пальцами, как кровь утоляет его жажду, как сырое мясо застревает под ногтями. Кричал ли этот ублюдок вообще? Вейлону кажется, что тот не успел. Он дергается и облизывает свои губы. Он больше не может называть это «возбуждением», но воспоминание заставляет его хотеть секса. - Эдди? – спрашивает он очень тихо. Он все еще может быть в немилости, даже не смотря на последствия наказания, пульсирующие в том месте, где его зад соприкасался с полом. - Да, моя дорогая? – отвечает мужчина. - Можно тебя поцеловать? – улыбается Вейлон, пододвигаясь чуточку ближе. Эдди усмехается. Он больше не злится. Вейлон чувствует это через поцелуй, когда их губы смыкаются и когда переплетаются их языки. Он распаляется еще больше, когда Эдди кладет руку к нему на затылок, контролируя их движения и ища наиболее удобный угол. Вейлон позволяет откинуть себя на спину. Эдди полностью накрывает его своим телом, и он добровольно раздвигает ноги. Они любятся прямо возле костра, их стоны и порыкивания перемежаются с потрескиванием дерева и шипением жарящегося мяса. Эдди уже настолько заведен поркой, что его толчки и полизывания почти неистовы. Вейлон, ощущая, как его ноги задирают вверх и как рот Эдди накрывает его собственный, думает, что это превосходный способ отвлечься. Эдди уже близок к оргазму, когда его руки сжимаются на глотке Вейлона. Он сдавливает сильно, широко ухмыляясь, когда тот давится. Он смотрит, как синеет ее (его?) лицо, когда толчки становятся похожими на удары по своей интенсивности. Он погружается в свою маленькую женушку настолько, насколько это возможно, чувствуя великолепную, горячую тесноту, и жестоко душит ее. Ногти Вейлона впиваются в его бедра, умоляя о большем и прося надавить еще сильнее. Его карие глаза блестят и закатываются от удовольствия. Если бы Вейлон мог сейчас произнести хоть звук, он бы закричал, потому что боль перевешивалась чем-то, опасно походящим на неземное удовольствие. «Я сейчас кончу», думает он, изо всех сил желая выкрикнуть, «Я сейчас кончу!». В этот момент кончает Эдди, одновременно высвобождая из своей груди дрожащий стон и отпуская шею мужчины. Зад Вейлона сжимается так сильно, что Эдди это кажется почти невыносимым, и его маленькая невеста бьется под ним в конвульсиях, дергая бедрами и жадно вбирая в себя его семя. Первый вдох, который Вейлону удалось сделать после удушья, превращается в самый чудесный оргазм, который у него когда-либо был. Они отдыхают, и Эдди еще некоторое время остается внутри него, медленно покачивая их бедрами. Вейлон улыбается, словно одурманенный, пока хватает ртом воздух. Он знает, как это называется (мазохизм), но сейчас ему лень даже пытаться вникать в смысл этого слова. Все тело покалывает, и впервые с того момента, как он попал в это место, его разум спокоен. Эдди кладет руку Вейлону на пупок, поглаживая и искренне улыбаясь. После всего этого времени, он еще надеется, что его семя приживется. Вместо того, чтобы вытечь по ногам его «жены» через день-два. Запах горелого заставляет Вейлона распахнуть глаза и резко сесть, используя свои ноги, сжатые вокруг талии Эдди, чтобы подняться. - О нет! – хрипит он, почти потеряв голос, и тянется к пережаренному мясу. Это заставляет Эдди рассмеяться. После еды Эдди целует его в лоб и говорит, что должен работать. Вейлон кивает и сворачивается клубочком на полу, слишком устав, чтобы добраться до кровати, и решив прикорнуть прямо возле еще теплого очага. Он зажмуривает глаза, все еще чувствуя отголоски удовольствия от первого оргазма, полученного с момента его встречи с Эдди. Ему хочется, чтобы теперь Эдди всегда душил его во время секса. Он думает, насколько было больно и одновременно хорошо - сжиматься в такт с движениями толстого и горячего члена внутри…

***

      …пока он вновь не увидел ее, ослепительную в блеске послеполуденного солнца. Ее черные волосы собраны в хвост. Она не улыбается, но и не выглядит напуганной. Она пристально смотрит на него, обвиняя, требуя, умоляя. - Пожалуйста, вернись. – говорит она. Его глаза распахиваются и он садится. Он не знает, как долго спал, но Эдди еще не вернулся, и его пробирает дрожь. Вейлон одновременно чувствует тошноту и ужасающую пустоту внутри. Он помнит, как держал на руках их первенца и выражение лица жены; как держал в руках второго сына, и снова ее лицо; и все это синхронно наваливается на него, давит и разламывает. Он должен знать, было ли это реально. Вейлон поднимается, затушив костер и не став надевать туфли: ему удобнее двигаться босым. Он тихо выбирается из кухни и идет дальше, по коридору. Он движется мимо их тихой спальни и огромной комнаты, в которой работает Эдди, и, проходя, задерживает дыхание. Он может расслышать, как жужжит швейная машинка и как насвистывает Эдди, шурша какой-то тканью. Звучит, как очередное платье. Он сходит посмотреть очень быстро. И тихо. Эдди даже не заметит его отсутствия. Вейлон не ожидает получить ответа на свой вопрос так скоро. Потому что, как только он выходит на свет теплого летнего солнца, в сад, где множество раз чуть было не погиб, она уже стоит там, за чередой заборов. Правда, спиной к нему. Вейлон застывает в дверном проеме, не замечая ничего вокруг – ни жухлой травы, сминаемой его пальцами, ни мертвых деревьев, качающихся на сухом ветру. Затем он двигается вперед и вцепляется в забор, разделяющий их. В его животе все ухнуло, а ноги вдруг стали ватными. Когда она начинает оборачиваться, его охватывает внезапный ужас и он прячется. Она причинит ему боль – первая мысль в его голове. Вторая – только не так. Он не может позволить ей увидеть его. Вернее, то, что от него осталось. Он больше не ее муж. Он – чудовище, «невеста», голыми руками выворачивающая людей на изнанку и лакомящаяся их плотью. Ему неспокойно от того, как легко его разум воспроизводит голос Эдди. «Неужели ты не гордишься?», рычит он где-то на задворках сознания. «Не гордишься тем, кто ты есть? Тем, кому принадлежишь?» «Я принадлежал ей», думает Вейлон. Его горло сжимается от одной мысли. «Я был ее». А потом Лиза начинает говорить. - Еще трупы, - тихо и ровно произносит она, голос лишен каких-либо эмоций. «Скажи что-нибудь еще», думает Вейлон, но она замолкает. Он выглядывает из-за порядком поредевшего ссохшегося кустарника, всматриваясь в нее. В ее волосах виднеется седина, под глазами залегли глубокие тени, и она все записывает на камеру. Это все настолько знакомо ему, что Вейлон позволяет себе сухо, скрежещуще усмехнуться тем, что осталось от его голоса. Она зовет его по имени и оборачивается так быстро, что у Вейлона не хватает времени сдвинуться с места. Он застывает. У него нет возможности оправдать себя, объяснить, почему он так выглядит и почему он все еще здесь. Эдди это предвидел. Но каким-то чудесным, странным и немного разочаровывающим образом она не видит его. Она оглядывает сад, ее руки трясутся, глаза и рот широко раскрыты. - Вейлон? – снова спрашивает она. Он не может позволить ей увидеть его. Потому он беззвучно следует за ней, скрываясь, подражая хищным повадкам Эдди. Лиза – прилежный оператор, она тщательно снимает окружающую обстановку, записывая каждое тело, каждую оторванную подгнившую конечность. Вейлон не знает этого, но Лиза тут уже достаточно долго, чтобы привыкнуть к виду и запаху. Сначала ее несколько раз вырвало, но она не могла дать слабости взять верх, потому что должна была найти своего мужа. Или то, что от него осталось. Но тела в саду ничего не смогли рассказать. Они все были изодраны на мельчайшие кусочки, а кое-какие обглоданы до костей. Даже если кто-то из них и был Вейлоном, то она бы не узнала его. И ее сердце подсказывало искать дальше.

***

      Он следовал за ней по ее пути до женского крыла. Теперь ему как никогда хотелось направить ее в другую сторону, накричать на нее, заставить бежать до того, как она наткнется на Эдди. Ах, какая могла бы получиться беседа. «Любимый, это моя жена, Лиза. Лиза, это мой муж, Эдди». Разве что не было бы никаких разговоров. Только истошные крики. И все же, его гложет эгоистичный страх. Он не хочет, чтобы она смотрела на него, видела его, видела то, чем он стал. Он не хочет видеть ужас и отвращение в ее глазах. Внутри достаточно темно, чтобы она включила на камере режим ночного видения. Забавно, но Вейлон никогда не замечал, что здесь не хватает света, ему все было прекрасно видно. И похоже, что ей было трудно даже дышать. Он подумал, что, скорее всего, привык к…затхлой атмосфере своего нового дома. В конце коридора она останавливается, и Вейлон тяжело сглатывает. Он слышит, как отчетливо доносится ритмичное стучание швейной машинки и как Эдди насвистывает ей в такт. Но, вместо того, чтобы пойти на звук, Лиза сворачивает налево. Вейлон испускает глубокий вздох облегчения. Очевидно, достаточно громкий, чтобы отразиться от стен и заставить ее остановиться. Она оборачивается, но он быстро прячется за угол, прижимаясь спиной к стене и мелко трясясь. Так никого и не увидев через объектив камеры, она снова разворачивается и идет в сторону следующей комнаты. Вейлон стирает пот со лба, поправляет окровавленное платье и напоминает себе действовать потише. А затем он слышит новый звук. Будто что-то небольшое, но тяжелое падает на деревянный пол. У Вейлона перед глазами пролетает жуткое видение того, что сейчас в той самой комнате Эдди душит Лизу, потому она не произносит ни звука, но роняет камеру. Он летит вперед, не смотря на то, что все еще слышит швейную машинку и беззаботный свист, доносящиеся из рабочей комнаты. Мысль о том, что Эдди может угрожать Лизе, загоняет его страхи глубоко на задворки сознания. Он с силой распахивает дверь. Это их спальная, потому Вейлон, можно сказать, вернулся туда, откуда начал, и… И…

***

      Лиза неотрывно смотрит на кровать, состоящую из двух скрепленных вместе коек. Она действительно уронила камеру, позволяя той выпасть из ослабевших пальцев прямо на пол. И она даже не заметила этого. Она закрывает глаза, глубоко, рвано вздыхает, и открывает их снова. На кровати тело ее мужа, Вейлона Парка. Она узнает его без сомнений, даже не смотря на разложение и на то, что его тело такое маленькое, иссохшее, запиханное в белое свадебное платье…Бог знает, почему. Она чувствует. Кажется, ей снился сон о том, что она найдет его здесь. Он лежит на спине, упираясь головой в подушки, и его словно укутано в чьем-то другом, несомненно, большем теле. Она не знает, кому оно принадлежит, но кровать и их одежда пропитаны кровью. Лиза отчетливо видит глубокие разрезы на запястьях «большого». И его руки крепко обернуты вокруг ее мужа. Нож, которым незнакомец порезал себя, все еще тут, на полу, покрытый засохшей кровью. Если бы ей пришлось задуматься, то она бы сказала, что Вейлон умер от голода. Он был слишком маленьким. Правда, он всегда был низкорослым – она была на полголовы выше него даже без каблуков – но его тело было таким…его тело… Вейлон умер. Лиза опускается на колени, все еще глядя на кровать, давясь уже не сдерживаемыми рыданиями. Она ждала, и верила, и надеялась. Долгих восемь месяцев спрашивала себя, как долго, каким образом, а что, если… Ее мальчики всегда начинали день с одного и того же вопроса - когда же папа вернется домой. А теперь…у нее есть ответ.